Константин Махров - Сердца первое волнение
Обзор книги Константин Махров - Сердца первое волнение
Константин Александрович Махров
СЕРДЦА ПЕРВОЕ ВОЛНЕНИЕ
«Наклевывается что-то грандиозное…»
Класс бушевал…
Подумать только: пятнадцать двоек! Ни разу за все десять — простите — девять лет такого не бывало. А их учил Геннадий Лукич, учитель с многолетним стажем, прекраснейший, добрейший человек. Он никогда не выставлял такого астрономического количества отрицательных отметок. И вдруг эта тихая, эта мило робеющая Маргарита Михайловна, вчерашняя студентка, заявляет:
— Плохо. Вы как будто никогда не писали сочинений. Вы не умеете строить фразу.
Класс замер. А минуту спустя вспыхнуло возмущение. Уж на что Надя Грудцева, влюбившаяся в новенькую учительницу с первого дня, с замиранием сердца слушавшая каждое ее слово, и та надула губы, и у той в синих глазах заметались сердитые искры. В ее сочинении о Сатине и Луке насчитывалось двенадцать стилистических ошибок, и под ними притаилась хвостатая зверюга в виде цифры 2. Надя была в смятении: у нее всегда за сочинения были четверки.
Маргарита Михайловна потребовала, чтобы ребята дома проанализировали каждое подчеркнутое предложение, продумали, что в нем неправильно и как можно исправить.
В этот момент класс и забушевал.
— Не умеем! Не знаем! Нас этому не учили!
— Как не учили? А Геннадий Лукич?
— Ни разу! И все тридцать человек успевали.
Больше всех негодовала златоволосая Лорианна Грацианская:
— А почему у меня единица? «Духовный мир Насти устремлен к студенту с громадным револьвером Раулю»… Спрашивается: почему подчеркнули? Возмутительно! Одни подчеркушки! Геннадий Лукич никогда не подчеркивал.
— Не шумите. Я настаиваю, чтобы вы выполнили мои требования. Не сумеете сами — я помогу. Проведем занятия по стилистике.
— А! Дополнительные! Не останемся!
Перед юной учительницей был не класс, а бушующее море. Она не знала, что предпринять, чтобы всех успокоить.
— Так нельзя… Я требую… — пыталась она перекричать всех. — Завтра после уроков будем заниматься.
То было вчера. А сегодня эта тихая, легко смущающаяся учительница, миниатюрная, стройная девушка с большими грустными глазами, освещающими милое задумчивое лицо, говорила с неведомо откуда взявшейся твердостью в голосе:
— Начинаем занятие по стилистике. От этих занятий я никого не освобождаю.
— Тише! — требовала она, хотя в классе и без того было тихо. — Да, анализируйте и переделывайте каждое отмеченное предложение. — Знаете, по-флоберовски: «Ухаживайте за фразой до тех пор, пока она вам не улыбнется»…
— Совет полезный… — сыронизировал кто-то. — Учтем.
— Со стилем у вас провал. Мы будем заниматься стилистикой систематически, упражняться и упражняться…
— Чудесненько! Этого еще недоставало! Перегрузочку создавать! — все еще дула губки Лорианна Грацианская.
— Да, — стояла на своем Маргарита Михайловна. — Будем. Скажите, есть среди вас занимающиеся спортом?
— Есть. Вот Степа Холмогоров. Конькобежец. Первое место по городу держит.
— Скажите, Степан, как вы стали хорошим конькобежцем?
— Я? — Степан поднялся. — Не знаю. А… к чему этот вопрос?
Кажется, в этот момент Маргарита Михайловна впервые рассмотрела его как следует. Это был юноша среднего роста, худощавый, с небольшим лицом, казавшимся то суровым, то насмешливым, на котором кое-где были рябинки — следы давно перенесенной болезни. Но не все лицо, а в первую очередь глаза его, темно-серые, глядевшие внимательно, прямо, несколько испытующе, поразили ее.
— Вы много тренировались?
— Да, много.
— Благодарю вас; это я и хотела слышать; садитесь. А известно ли вам: чтобы овладеть скрипкой в совершенстве, Паганини — в детстве и в юношеские годы — упражнялся до изнеможения? Сам ставил перед собой задачи нечеловеческой трудности и преодолевал их? А как много работал над каждым предложением Горький! И вам, чтобы овладеть стилистикой, надо работать много и настойчиво. Мы будем анализировать язык художественных произведений, разбирать каждое написанное вами предложение. Приступайте к работе.
Класс притих. Степан повернулся к Анатолию Черемисину и сказал, указывая на ребят:
— Взгляни… Бояре понадули пузы…
— Ничего не попишешь, придется поработать, — ответил Анатолий.
— Наоборот, — возразила Надя, — не ничего не попишешь, а очевидно, много попишешь.
Она сидела на второй парте среднего ряда, вместе с ближайшей подругой своей, Кларой Зондеевой, а Черемисин — по соседству, позади, у окна; Степан — за ним, тоже у окна. На самостоятельной работе разрешалось потихонечку, так сказать, в пределах рабочего шума, разговаривать и даже пересаживаться на другое место, каковым правом тотчас и воспользовался Анатолий Черемисин, пересев к Наде Грудцевой поближе; парта тут стояла маленькая, он с трудом запихал под нее свои длинные ноги.
Надя тыкала пальцем в свою тетрадь и недоумевала:
— Ну, скажите, — чем плохо: «Васька Пепел — сильная натура, который стремится так жить, чтобы он сам себя мог уважать, и он безумно любит Наташу»? Что тут неправильно? Подчеркнуто! И знак восклицания на полях — как пика. А ты бы как написала, Клара?
— Я? — Клара медлительно-важно повернула голову к Наде и, блеснув стеклами очков в черной оправе, сказала веско: — Я сформулировала бы так: «Василий Пепел — представитель той части опустившихся на «дно» жизни людей, у которых еще не изжито стремление к лучшей форме существования».
— Боже! Как длинно и скучно! А ты, Анчер?
Анчером ребята звали Черемисина; он одну тетрадь свою подписал так: «Тетрадь по физике Ан. Чер…»; остальную часть фамилии он не дописал, а просто расчеркнулся, наставив завитушек; так и пошло: «Анчер», «Анчер»…
— Я бы, во-первых, — ответил он, — отбросил «безумную любовь к Наташе»; она тут вроде довеска, то есть ни к чему. Во-вторых, поухаживав за этой фразочкой, я бы остановился на такой редакции: «Васька Пепел желает жить иначе, но как — он не знает и потому тоскует».
— А я бы все оставила как есть! — сказала Надя своевольно. — У меня и полнее и… сердечней. «Редакция», «варианты»… Мало ухаживали, дорогой друг, и фразочка улыбнулась вам кислой улыбкой.
Рассерженная, она уткнулась в тетрадь и стала думать, как сделать злополучную фразу лучше.
Маргарита Михайловна ходила между рядами парт и оказывала помощь то тому, то другому десятикласснику, сумевшему забрести в такие стилистические дебри, откуда он без надежной руки поводыря выбраться уж никак не мог.
К Наде Грудцевой подлетела Лорианна Грацианская, то есть просто Лора, ало-беленькая, как первый снег на заре, остроносенькая девочка с предельно рыжими огненными волосами и с светло-карими, под цвет волос, глазами (вот куда ударила рыжина!), — подлетела и с упоением зашептала:
— Девочки! Посмотрите, — нечто бесподобное! — и показала несколько фотооткрыток киноартистов. — Редчайшие, уникальные снимочки! Ах, если бы вы знали, сколько затратила я трудов, такта, ловкости, чтобы приобрести их! Теперь у меня 56 штук кинозвезд. Чудесненько, да?
— Замечательно, только не трещи, пожалуйста, — ответила Надя, предварительно, конечно, оглядев уникальных киноартистов, и посоветовала: — Спрячь, а то Марго… И вообще — не мешай, займись стилистикой, это куда важней.
Анатолий Черемисин в это время старательно «ухаживал за фразой», вместившей три «которых» и два «чтобы». Ожесточенно ворочая длинными ногами, чтобы подыскать для них удобное положение, он ворчал:
— «Упражняться… Анализировать язык классиков…»
— Чем ты недоволен, квассик? — слегка передразнила его Надя (Анатолий, когда волновался, неясно выговаривал «л»).
— Надо и свое писать.
— Свое?
— Ну, да. У нас, то есть в той школе, где я учился, выходил журнал. Мы сами писали рассказы, стихи…
Надя вскинула на него глаза и, как бы взвесив все сказанное им, проговорила:
— Это… интересно!
— Перестаньте разговаривать, — властно и не без раздражения сказала им Клара. — Ведь идет урок.
— Кларочка, — идея! — повернулась к ней Надя. — Ты понимаешь, он предлагает выпускать литературный журнал.
— Что? — переспросила Клара. — Журнал? Полагаю, что эта затея нежизненна.
— Нет, жизненна.
— Глупости. Работай.
Надя работала, но мысль о журнале не выходила у нее из головы. Она тут же написала двум-трем подружкам записочки, и те ответили: журнал — это звучит здорово! А когда прозвенел звонок с урока, Надежда Грудцева, как ветер, понеслась к учительнице и заговорила еще на лету:
— Маргарита Михайловна! Маргарита Михайловна! Давайте выпускать журнал!
В первый момент Маргарита Михайловна растерялась. Как журнал? Какой журнал? То есть она, конечно, понимала, какой журнал, но сейчас ей трудно было поверить, что это предлагают десятиклассники, еще вчера поднявшие страшный шум по поводу двоек. Ее обступили со всех сторон. «Мы будем писать стихи, рассказы. Это же замечательно! Это и стилистику нашу подтолкнет!» Кто это говорит? А, — синеглазая…
