Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.
— Позови ее, — предложила Лена. — Спорим, что она на твой голос даже головы не повернет.
— На что спорим?
— Просто так.
— Ладно, — согласился Степка. — Как ты ее зовешь?
Лена сказала.
— Цап-цап-цап! — прокричал Степка, приставив ко рту ладони.
Цапля остановилась и посмотрела в их сторону.
— Ну что? — обрадовался своей победе Степка и снова позвал: — Цап-цап-цап!
Цапля помедлила немного, повертела головой и неторопливо пошла к ним.
— Ох противная, — сказала Лена, привстав. — Разве не противная?
Лена обиделась на цаплю. За Колю Ивановича обиделась, на чей голос цапля никогда не подходила. Степкина радость была ей неприятна, словно он победил в споре не ее, а Колю Ивановича.
— У тебя девчоночий голос, — нашла она, наконец, оправдание. — Она, наверное, подумала, что это я ее позвала.
Цапля остановилась от них метрах в тридцати, смотрела, вытянув кверху шею.
— Ну, что тебе? — спросил Степка.
— Она решила узнать, кто ты такой, — сказала Лена. — Ей непонятно, почему ты здесь. Правда, Кочерга?
Цапля опустила клюв в воду, поводила им по дну и снова подняла голову. С клюва часто капало, словно цапля вынула из воды низку блестящих бусин.
— Поговори со мной о чем-нибудь, — попросила Лена.
— Не знаю, о чем, — ответил Степка.
Пока выбрались из зарослей тростника, пока шли к сторожке, Степка думал о том, что надо, наверное, вернуться домой. Не потому, что расхотелось жить на острове. Степке показалось, что Лена обиделась на него. Сам он был в этом виноват, конечно. Ей хотелось, наверно, чтоб он веселил ее, разговаривал, а он все молчал — не совсем, правда, с немым сравнить его нельзя, но и интересным собеседником тоже не назовешь. Не стоило Лене приглашать его на остров, не стоило ради этого уговаривать отца. Она надеялась, конечно, что с ней будет болтливый Стен Клименс, а оказалось, что рядом бродит Степка-молчун, скучная личность.
— Как только утихнет море, я вернусь в Гавань, — сказал Степка, когда они подошли к сторожке.
— Почему? — удивилась Лена.
— Так нужно, — отвернулся Степка.
— Кому?
— Мне.
Степка втайне надеялся, что она примется отговаривать его, скажет: «Брось ты это, Степа!», но Лене не пришло это в голову.
Она сказала:
— Как хочешь.
И правильно сделала: ведь он даже не счел нужным объяснить ей, почему он решил вернуться домой.
***
Кузьма Петрович лежал на лавке и читал книгу. Это была старая книга с пожелтевшими листами, с растрепанными и замусоленными уголками.
— Намерзлись? — спросил он, не отрываясь от книги.
— Ага, — ответил Степка, потирая плечи.
— Я тут суп рисовый сварил. Похлебайте-ка!
— Какой ты молодец, папка! — сказала Лена.
— Делать нечего... Забрались мы с вами к черту в пасть.
— Ты чем-то недоволен? — спросила Лена.
— Показалось мне, будто на Желтом мысу стрелял кто-то... Разузнали, наверное, что я здесь, что не могу выбраться, и охотятся себе спокойно... Только я все равно узнаю, кто стрелял, — Кузьма Петрович отложил книгу и сел.
— Папка у меня настоящий комиссар Мегрэ, — сказала Лена. — Он браконьеров по глазам узнает. Если глаза вертятся — браконьер, если застывшие, как стекляшки, — тоже браконьер, — засмеялась она.
— А у остальных какие глаза? — спросил Степка.
— У остальных — спокойные, — ответил Кузьма Петрович, — потому что совесть спокойная. Вот у тебя, например... Ну-ка, ну-ка, погляди на меня.
Степка взглянул на Кузьму Петровича, но тут же отвел глаза.
— Тэк-с, — проговорил Кузьма Петрович. — Прыгают. Беспокойство души, нетерпение, тревога...
— Ты как цыганка-гадалка, — сказала Лена, ставя на стол кастрюлю с супом.
— А вы не поссорились? — спросил Кузьма Петрович.
— Нет, — ответила Лена. — С чего ты взял?..
— Ладно, это я так, — он взял книгу и снова лег.
— Садись, — сказала Степке Лена. — Гляди в тарелку — глаза прыгать не будут.
— Злюка ты, — проговорил Степка.
— Папка, ты слышал? — стукнула ложкой по столу Лена. — Он меня злюкой назвал!
— Не мешайте мне читать, — невозмутимо сказал Кузьма Петрович. — Тут Эдмон как раз в мешок залез. Сейчас будут бросать в море. Беспокоюсь, что на этот раз не успеет разрезать мешок...
— Жив останется твой несчастный Дантес, не волнуйся. Это он графа Монте-Кристо читает, — пояснила Лена Степке. — В который раз, папка?
— В третий, — ответил отец.
— Видишь, и все волнуется. Притворяешься, папка?
Кузьма Петрович улыбнулся и сказал:
— Большой был писатель этот Дюма, фантазер... Надо нам с тобой дочка поискать на острове клад. Может найдем, а?
— Видишь, какой он у меня еще мальчишка, — сказала Лена.
— Если ветер стихнет, поплывете в Гавань? — спросил вдруг Степка у Кузьмы Петровича.
— Посмотрим. А что?
— Я поплыву с вами.
Кузьма Петрович взглянул внимательно на Степку, потом на Лену, ничего не сказал. Лена встала из-за стола, подошла к отцу, взяла из его рук книгу.
— Чего тебе? — спросил он.
— Ты его не бери с собой, — сказала Лена. — Пусть возвращается, как добирался. Нечего тебе из-за него лишние мозоли натирать.
— Значит, поссорились, — заключил Кузьма Петрович. — Вот и дуйтесь теперь друг на друга на здоровье. А я буду спать, — он повернулся на бок лицом к стенке.
Лена, не взглянув на Степку, сняла с гвоздя плащ и ушла.
Степка остался сидеть. Он ждал, что Кузьма Петрович спросит его, почему они поссорились, и волновался, потому что не знал, как ответить, ко Кузьма Петрович даже не шевельнулся. Не верилось, что он уснул.
Степка снял ботинки и тоже лег, подложив под голову старый, пахнущий рыбой ватник. Лежал с закрытыми глазами, прислушивался, не идет ли Лена.
Лена сидела в вытащенной на берег лодке, завернувшись в отцовский плащ, тихонько напевала в нос, покачиваясь из стороны в сторону.
Чаймор, Чаймор, большая белая птица, бродит по берегу, совсем одна. Кольца на ногах. Одно подарили здесь, а другое — в какой далекой стране? Тоскует ли Чаймор по ней?
У Коли Ивановича тоже две страны: одна маленькая — этот остров, а другая там, на большой земле. Вспоминает ли Коля Иванович о маленьком острове?
Хочется думать, что Чаймор тоскует, что Коля Иванович вспоминает. Но кто, кроме них, знает, так ли это?!
Волны все бьются и бьются о берега острова. А остров стоит. Но мог, наверное, уплыть в далекие широты. Почему стоит остров? Что его удерживает? Может быть, он влюбился в звезду, которая по ночам горит прямо над ним? Или он жалеет Чаймора, которому тогда некуда будет вернутся?
Ты мой, остров. Ты должен крепко стоять на месте, потому что ты любишь свою звезду, жалеешь птиц, потому что ты маленькая страна Коли Ивановича, куда он может всегда вернуться.
***
Ветер согнал с неба легкие облака. Разбрелись по морю и исчезли белые барашки. Солнце заиграло на медленных покатых волнах.
— Приплыл Кузьма Петрович, — сказала мать, входя в комнату. — Сейчас пойдем к нему.
— Один приплыл? — спросил Алешка.
— Один. Собирайся!
Алешка вздохнул так, словно надо было нырять на большую глубину. Но придется идти, ничего не поделаешь. Иначе отец, как и вчера, снова всыплет ему по первое число.
— Да чтоб не молчал, — напомнила мать, — чтоб извинился, как следует, прощения попросил.
Алешка только потянул воздух через нос. Теперь всему конец. Кузьма Петрович расскажет Лене, и ничего ему не останется ждать от нее, кроме презрения.
— Может, ты сама? — заикнулся Алешка.
— И не подумаю! — ответила мать. — Надевай туфли и пойдем!
Алешка, конечно, надел туфли. Даже причесался, стоя перед зеркалом — тянул время.
Вот, пожалуйста, посмотрите на его физиономию, полюбуйтесь. Отвратительнейшая физиономия. Веки распухли... от переживаний. Губы белые, а нос красный, будто кто-то съездил по нему. И складка поперек лба от угрюмых размышлений. А нижняя губа так и дергается — нервы расшатались. Тут не только нервы расшатаются, тут такая качка... Глаз мутные — у-у, бесстыжие твои глаза! И уши пошли пятнами. С чего бы это? А-а... Пальцы у отца, как железные, как клещи. Наверное гвозди ими из бревен выдергивает.
— Хватит тебе перед зеркалом торчать. И так хорош! — сказала мать. — Пойдем!
Алешка, конечно, пошел. Вперед не смотрел — под ноги...
Руки держал за спиной, будто его под конвоем вели. Один раз только повел глазами в сторону, когда проходили мимо Степкиного дома. На острове, значит, остался. Понятно! С Леной разговорчики умные ведет, сказочки рассказывает. Стишки! Ну ладно... Алешка облизал губы, пошевелил за спиной кулаком правой руки, оглянулся на мать.
