Нина Бодэн - Сбежавшее лето
— Моему дяде Хорейсу однажды молния ударила прямо в машину,— сказал Саймон.— Он говорит, что все вокруг стало голубым и запахло морской травой.
— Морской травой? — удивилась Мэри, дрожа от холода.
— Вытрись,— сказал Саймон и бросил ей свою рубашку, но рубашка оказалась влажной, словно долго провисела на пару.
Тогда они оделись, но и в одежде чувствовали себя так, будто и не вылезали из воды.
— Давай попрыгаем,— предложил Саймон.
Но, сделав без всякого энтузиазма два-три прыжка, они сдались и, усевшись рядом, смотрели, как скачет по воде молния, и ждали, когда после молнии загрохочет гром. Раскаты грома стали такими частыми и такими оглушительно громкими, что казалось невероятным услышать не только какой-нибудь посторонний звук, но и друг друга. И когда до них вдруг донесся протяжный нечеловеческий стон, они застыли от страха...
— Это Кришна,— крикнул Саймон и бросился наверх.
Но оказалось, что стон этот испустил Ноакс. Когда молния осветила помещение, они увидели, что Кришна как лежал, так и лежит на стеблях папоротника, подложив под голову спальный мешок, а Ноакс, задрав хвост, тигром выслеживает добычу. Шерсть у него поднялась дыбом, единственный глаз сверкал. Когда Мэри наклонилась погладить его, он, выгнув дугой спину, попятился от нее, издал вопль, от которого кровь стыла в жилах, и метнулся вон.
— Пусти его,— схватил ее за руку Саймон.— Не то он тебя оцарапает. Он охотится...
Снова загрохотал гром. Казалось, будто крушат каменную стену. А когда гром стих, эхом прокатившись по пещерам, снова послышался пронзительный вопль Ноакса. И по мере того как кот уходил все дальше и дальше, крик слабел.
А рядом плакал Кришна...
Они опустились возле него на колени. Саймон вытащил у него из-под головы спальный мешок, и Мэри обняла его.
— Все в порядке... Все в порядке... Это всего лишь дождь...— успокаивала его она.
Но он плакал, рвался из ее рук и подтягивал колени к груди. А когда прижался к ней головой, она почувствовала, что лоб у него пылает.
— Саймон, он плачет не потому, что боится грозы,— сказала она.— Он заболел. Горит огнем. Кришна, милый, что у тебя болит?
Кришна что-то простонал в ответ. Мэри не поняла.
— По-моему, живот,— сказал Саймон. Он осторожно пощупал его живот.— Странно. Смотри...
Живот у Кришны выпирал из-под ребер и был круглый и тугой, как футбольный мяч. Когда Мэри дотронулась до него, Кришна вскрикнул.
— Может, он съел что-нибудь плохое?—предположил Саймон.— Например, ягоды. Хорошо бы его вырвало. Давай засунем ему в рот пальцы или пощекочем горло веткой...
— Фи!—сделала гримасу Мэри.
— Сейчас не до нежностей. Нужно что-то придумать.
Помещение осветила молния. Не такая яркая, как прежде, но Мэри увидела белое как мел лицо Саймона.
— Ты что, хочешь, чтобы он умер?
Слово это эхом отозвалось в пещерах грота, а за ним снова последовал раскат грома, но теперь уже негромкий, больше похожий на стон. Словно земля вдруг устала.
— Гроза проходит,— заметил Саймон, поглядев наверх. И как только он это сказал, сквозь окошко просочился слабый свет. Обычный дневной свет.
— Я умру!—вдруг сказал Кришна и ахнул от страха.— Умру!
— Глупости! — возразила Мэри, прижимая его к себе и сверкая на Саймона глазами.— Не слушай его.
— Я болен,— простонал Кришна.— О Мэри, пожалуйста, сделай что-нибудь.
Он повернулся на бок и спрятал голову в колени. Она закрыла ему уши и взглянула на Саймона.
— Поезжай за тетей Элис,— сказала она.— Она когда-то была медицинской сестрой и знает, что делать.
12
ПОСЛЕ ГРОЗЫ
Мэри баюкала Кришну и пела ему. Когда он стонал, она чувствовала, как боль ножом пронзает ее собственный живот. И ей было страшно...
Между песнями она упорно допытывалась:
— Тебе лучше? Хоть чуть-чуть? Тебе лучше?
— Перестань, Мэри,— с трудом отвечал он.— От одних расспросов лучше не станет.
Она так обрадовалась, что засмеялась и прижала его к себе. Раз у него есть силы злиться, значит, он не умирает!
И продолжала петь, пока совсем не охрипла, а он стал тяжелым-претяжелым у нее на руках. Когда она убедилась, что он крепко спит, она уложила его поудобней на папоротнике и вышла из грота.
Дождь прошел, наступил ясный ветреный вечер: по озеру струилась серебристая рябь, а по зеленоватому небу бежали легкие перистые облака. На пути к мосту она раза два окликнула Ноакса, но его и след простыл.
Не было и Саймона. Она уселась под рододендроновым кустом, откуда, будучи незамеченной, могла видеть мост. Руки у нее ломило — долго качала Кришну,— а сердце щемило. Теперь, когда ожидание было почти позади, она испугалась — уже не за Кришну, а за себя. Приедет тетя Элис и спасет Кришну, ее же спасти некому! Она оговорила тетю Элис, и той уже об этом известно. От этой мысли Мэри содрогнулась и втянула голову в плечи. Разве она сможет посмотреть тете Элис в лицо? Разве сможет...
— Не могу,— сказала тетя Элис.— Не могу...
Она уже прошла первую половину моста и теперь с ужасом смотрела на узкую доску. На ней был какой-то широкий плащ почти до щиколоток, а распустившиеся от ветра седые волосы метались вокруг лица, как космы у ведьмы. Мэри же она показалась красавицей.
— Это совсем нетрудно,— уговаривал ее Саймон.— Не нужно только смотреть.
— Да?—Уверенности у тети Элис не было.— Не знаю...
— Я завяжу вам глаза,— предложил Саймон. Он вытащил из кармана носовой платок весьма сомнительной чистоты.
Тетя Элис стояла неподвижно, пока он завязывал платок. Концы платка торчали над ее головой, как кроличьи уши. Изжелта-бледная, она робко ступила на доску.
— О господи!
— Я держу вас,— сказал Саймон.— Старайтесь ставить одну ногу перед другой. Пальцами задней касайтесь пятки передней.
Тетя Элис высоко подняла ногу, как птица, ступающая по воде.
— Все идет отлично,— похвалил ее Саймон.
Он осторожно попятился назад, цепко держа руки тети Элис. Они выглядели очень смешно, но Мэри не улыбалась.
— Нужно было подождать лодку,— сказала тетя Элис и застыла на месте.
— Так быстрее.
— А если мы упадем?
— Не упадем, если вы не будете останавливаться,— сказал Саймон. Делая шаг за шагом и время от времени испуганно вскрикивая, тетя Элис медленно продвигалась вперед. Мэри закрыла глаза.
— Ну вот,— наконец сказал Саймон.— Теперь до грота недалеко.
— Я помню.
Мэри не поняла, что она хотела этим сказать. Они прошли мимо нее так близко, что она могла, протянув руку, дотронуться до плаща тети Элис.
Когда, по ее расчетам, они уже добрались до грота, она встала и пошла за ними. Тайком поднявшись по лестнице, она услышала голос тети Элис:
— Бедное дитя! Бедный мальчик!
Кришна что-то пробормотал в ответ.
— Ты спал? Сон только на пользу. Где у тебя болит, милый?
У нее был такой ласковый голос, каким с ней она никогда не разговаривала, решила Мэри и нарочно провела рукой по острым хрусталикам на стене. Потом высосала из царапин кровь и вздохнула. Тетя Элис, может, и разговаривала бы, если бы она, Мэри, ей позволила. А теперь уж поздно...
— Ладно, милый,— продолжала тетя Элис,— больше я не буду трогать твой бедный живот. Тебе больно, мой хороший, я знаю, но эта боль скоро пройдет. Сюда плывет на лодке один славный человек, мы отвезем тебя в хороший, теплый госпиталь. Саймон, пойди посмотри, где там твой дядя...
Мэри перепрыгнула через поток воды, отделявший одну пещеру от другой, и спряталась в крошечной комнатке с выдолбленным в стене окошком, через которое ей была видна часть центральной пещеры.
Она слышала, как Саймон крикнул: «Дядя Хорейс, мы здесь!» — и как с озера что-то ему ответили. К гроту подплыла лодка, заскрипели в уключинах весла.
— Сейчас его снесут,— сказал Саймон.
— И ты стоишь и позволяешь даме...— возмутился дядя Хорейс.
— Не беспокойтесь, мистер Трампет. Он ничего не весит. Легкий, как птица, бедный ягненочек.
Приподнявшись на цыпочках, Мэри видела лицо тети Элис, когда та спускалась по лестнице, и прислоненную к ее плечу голову Кришны.
— А я-то всегда считал, что ягненочек весит немножко больше, чем птица,— засмеялся Саймон.
— Хватит учить взрослых,— спокойно сказала тетя Элис.— Садись в лодку. Возьмешь его к себе на колени.
Мэри больше не было ее видно. Опять заскрипели уключины.
— Держись, парень!—эхом прогудел по пещерам голос дяди Хорейса.— Скоро будешь в постели.
Мэри отвернулась к стене. Еще минута, и все уедут, все до одного. И тетя Элис даже не вспомнила о ней...
Зашлепали по воде весла, голоса стали едва различимы. Потом совсем стихли. Тишина. Она осталась одна. Они уехали и забыли про нее. И хотя именно об этом она и мечтала — остаться одной на острове, бесприютной, отверженной,— на глазах у нее появились слезы.
