Нина Грёнтведт - Привет! Это я...
Я закончила свой рассказ. Мы с Бабушкой сидим в Горнице, прижавшись друг к другу… Я размышляю о Лассе и Гейре в «вечных угодьях», и думать об этом приятно. Закрываю глаза и вижу обоих крысок, как они бегают там по этим угодьям. Носятся, прыгают — совсем так, как когда-то, когда они только-только попали к Хелле. В угодьях им можно бегать, играть и охотиться — добывать себе попкорн и сухарики. И так будет всегда. Во веки веков.
И, конечно же, там они встретились с Дедушкой! Если наш Дедушка, вождь и предводитель, где-то и находится, то только в вечных угодьях! Он там ходит и присматривает за Лассе и Гейром. Это совершенно точно.
— Как ты думаешь, Дедушка присматривает там за Лассе и Гейром? — спрашиваю я. Бабушка отвечает не сразу.
— М-м… Наверное, да, — говорит она и задумывается: вид у неё немного, совсем немного, грустный.
Я тоже задумываюсь. Вспоминаю Хелле — как после смерти Гейра она сидела, смотрела на пустую клетку и теребила красный шнур, на котором держалась поилка для Гейра.
Она вспоминала, какой он был милый и озорной, как любил разные проделки. За несколько недель от неё ушли оба питомца…
Когда Хелле их выпускала, Лассе всегда подходил к нам, чтобы его приласкали. А Гейр искал приключений и обследовал новые места: забирался высоко, штурмовал кучу белья (за дверью у Хелле в ожидании стирки всегда лежала куча белья). Он ничего не боялся, даже пылесоса!
Бабушка какое-то время думает о Дедушке. Хорошо, что она тоже верит: Дедушка на небесах смотрит за крысками. Именно это я сказала Хелле почти сразу после смерти Гейра. Хелле тогда взглянула на меня большими такими и грустными глазами, и я быстро-быстро позвала её на улицу:
— Пошли, будем пуляться снежками в Зелёный дом! Пойдём? — почти выкрикнула я, чтобы повеселее звучало.
Я не знала, что тут ещё можно сказать, — у меня никогда не было домашней зверушки, которая бы умерла. (Ну, кроме рыбок.)
— Ты правда думаешь, что твой Дедушка за ними присматривает? — спрашивала Хелле, а я кивала и говорила — да, я так думаю.
И тогда Хелле чуть заметно улыбнулась.
Всё, что было
— Очень грустная история, — говорит Бабушка. — А как сейчас поживает Хелле?
— Точно не знаю, — отвечаю я и снова ковыряю ноготь.
— А как ты, деточка моя? Как у тебя дела? — мягко так спрашивает Бабушка.
— Точно не знаю. Наверное, не очень хорошо…
Я снова принимаюсь плакать. Какая удача, что нас здесь только двое — я и Бабушка! Я спрашиваю, что она обо мне думает — может, она считает меня плаксой? Нет, она абсолютно так не считает. Тогда я рассказываю ей про Хелле и Стиана, про то, как я Стиана изводила и обижала, про DumDum Boys и как мы подрались, про Анникен и красное пальто и как Анникен взяла и влюбилась в Стиана; и про новых соседей с их Дизелем и угрозами в виде рисунков; вообще про всё.
Я рассказываю Бабушке ВСЁ, что могу вспомнить. (Или почти всё. Кроме истории с Арне Свингеном. Это слишком глупо, чтобы рассказывать — даже собственной бабушке.
К тому же это было давно и неправда.)
Бабушка слушает, поглаживая меня по руке. Слушает по-доброму. Я бегу в Комнату красных подушек и возвращаюсь с третьим рисунком маргиналов. Показываю Бабушке. Это тот, где нарисована я одна. Я переживаю из-за Бабушкиной встроенной батарейки — каково Бабушке узнать, что её внучке грозит смертельная опасность?..
Любовь и ненависть
— М-м, — произносит она, когда я завершаю свой рассказ. — Да уж, много на тебя навалилось, — она опять задумчиво хмыкает.
Я изучаю Бабушкино лицо в надежде, что она не считает свою внучку супервредной. Наконец она замечает:
— Говорят, от любви до ненависти один шаг. И наоборот…
Я морщу лоб.
— Э-э… Что?
— Иногда… впрочем, не иногда, а очень часто мы любим человека больше всех на свете, и его же сильнее всех обижаем. Наверное, это потому, что тот, кто нас больше волнует, вызывает в нас и более сильные чувства — как добрые, так и недобрые. Ты меня понимаешь? Я задумываюсь над её словами.
— Значит, я обижаю Хелле… и Эрленд… то есть Эрле… и Стиана, потому что я их сильнее всех люблю? Хелле, Эрленд и… и Стиана?
— Очень может быть, — говорит моя Бабушка.
— М-м… — мычу я в свою очередь и быстро добавляю:
— Ты только Эрленд не говори!
— А что касается ваших новых соседей, я бы на твоём месте так сильно из-за них не переживала и не боялась.
— Но рисунки! Рисунки-угрозы! — в испуге напоминаю я.
— Ты уверена, что это их рук дело? Что рисовали именно они?
— Уверена! А кто же ещё?
Бабушка опять смотрит на рисунок.
— И ты уверена в том, что это угроза?
— Конечно! А что же ещё?
— А этот, как его, этот… Бензин, — продолжает Бабушка (Какой бензин? О чём это она?). — Ты говоришь, он часто лает. Конечно, можно этого испугаться, но скажи — он кого-нибудь из вас укусил?
— А, ты про Дизеля, — догадываюсь я. — Его Дизель зовут, Бабуля, а не Бензин. Нет, он нас не кусал, ничего такого. Только лаял. Но лает он как бешеный! Всё время!
— Ну, собачий лай ещё никому не навредил. А сами соседи — они вам что-нибудь сделали?
— Нет, — говорю, — ничего. Во всяком случае — пока ничего.
Бабушка ещё некоторое время спрашивает о том о сём насчёт маргиналов (я ни разу не проговариваюсь об их кодовом имени — ну, что они «маргиналы»). Наконец она объявляет, что, кажется, мы в своих фантазиях зашли очень далеко, то есть напридумывали лишнего. Однако это лишь её мнение — она не может знать точно, поэтому готова поговорить про всё это с мамой и папой.
— Если ты не против, — заключает Бабушка. Я не против. (При этом я всё равно думаю, что маргиналы — люди подозрительные.)
Моя бабушка — супермен
— Не понимаю, Бабушка, как ты можешь умереть, если при остановке сердца твоя батарейка опять его запустит?
— Батарейки тоже садятся, знаешь ли, — отвечает Бабушка, — и тогда их нужно менять.
Батарейки нужно менять каждые пять лет, говорит Бабушка. Однажды прошло лишних полгода сверх пяти лет! Бабушка удивлялась, почему ей не звонят из больницы. Шли месяцы, но она не хотела беспокоить врачей. Думала, что они-то своё дело знают — они ведь такие учёные. Но они забыли поменять бабушкину батарейку! Я сидела на диване как громом поражённая. Если уж врачи забыли о таком важном деле, что говорить обо всём остальном, о чём они точно так же забывают!
В Горницу входят Эрленд и близнецы. Они ездили на тракторе с Мартином и ещё играли на барабанах Ханны. Бабушка спрашивает: может, мы есть хотим? Да, хотим! Мы все идём на кухню, где Бабушка уже начала готовить — ещё до того, как завела разговор со мной. Она заканчивает с обедом на раз-два-три, а мы ей кое в чём помогаем.
Она тушит рыбные тефтели (в каждой тефтельке — кусочек свинины) и подогревает молочный суп с рисом и изюмом.
Я всё это время размышляю о врачах, которые забыли про батарейку. Это так здорово, что Бабушка обвела смерть вокруг пальца. Надула! Полгода ходила практически без батарейки — и ничего, была жива-живёхонька! Бабушка у нас не такая уж дряхлая, как она сама о себе думает.
Я спрашиваю, почему не вживили батарейку Дедушке. Тогда у него не было бы причины умирать! Но, по словам Бабушки, всё не так просто.
— Не всё можно уладить с помощью батарейки, — заключает она.
Вот такая она умная старушка... ой, нет, пожилая дама, моя бабушка.
Моё спасибо
Потом мы с Эрленд сидим у близнецов и у Ханны с Мартином. Халвард и Даг — в Бабушкиной гостиной вместе со взрослыми. Смотрят по телевизору детектив.
Мы засели на кухне на Другой половине, рисуем. Точнее, я в основном пишу. Нечто секретное.
— Дай глянуть, — всё время клянчит Эрленд, потому что я закрываю лист рукой.
— Нет, это секрет! — отвечаю, и Эрленд просто с ума сходит от любопытства. Но нет, я ей не покажу.
Но, когда приходит время ложиться спать, я достаю лист с секретом.
— Ты так мне помогла! Вчера, когда я… ну, когда ты высказала всё Дагу и Халварду — пришла ко мне наверх и…
Эрленд смотрит на меня с удивлением.
— В общем, ты была такая крутая… — говорю я.
— Правда? — радостно спрашивает Эрленд.
— Да. Ты показала суперкласс, — говорю я.
— «СУПЕРКЛАСС!» — повторяет Эрленд. Вид у неё необыкновенно довольный. — Здорово, — говорит она.
— Вот, я это для тебя сочинила, — протягиваю ей листок. Там стихотворение.
