Януш Домагалик - Принцесса и мальчишки
«Сейчас небось вернется. Ведь должен же он мне что-то сказать», — думал Витек.
Усевшись в первом ряду, он стал ждать. Однако Росяк не возвращался.
Вдруг от двери его окликнул Сикора:
— Окунь! Иди в канцелярию, твой отец звонит!
— Отец? Зачем?
— Может, проверяет, здесь ли ты.
Они оба вошли в канцелярию. Сикора запер дверь изнутри. У окна стояли председатель дружины и Пустецкий. Телефонная трубка лежала на рычаге, и Витек понял: телефон был просто предлогом, его хотели вызвать из зала.
— Что происходит? — спросил он. — Тайное собрание?
— Тайное, — подтвердил председатель. — Садись. И вы тоже. Спрашиваешь, что происходит? Именно это мы и хотим тебя спросить!
— Не понимаю…
— Витек! Скажи честно: ты знаешь, откуда у Росяка эта гитара?
— Нет! Понятия не имею.
— Но он же твой друг. Неужели ничего не говорил? — удивился Сикора. — Не верю.
— Отвяжись! Друг! Ну и что с того? Говорю — не знаю, значит, не знаю… Сами его спросите!
— Спокойно… Зря не горячись! — сказал председатель. — Откуда тебе известно, что Магда не придет? Ты с ней говорил?
Окуньский помолчал немного.
— Нет.
— Откуда же ты знаешь? — спросил Пустецкий.
— От него, от Росяка.
— Час от часу не легче… — проворчал Сикора. — Круг замкнулся, а мы ничего не знаем… Может, все же позвать сюда Росяка?
— Но в чем дело? Чего вы, собственно, хотите? Зачем к Росяку цепляетесь? — выспрашивал Витек. — Скажете наконец?
— Скажем, коль не знаешь. Пустецкий узнал эту гитару. Это Магдина гитара!
— Ты что, рехнулся? — Витек вскочил со стула. — Быть не может!
— Головой ручаюсь! — сказал Пустецкий. — Это Магдина гитара. У нее сбоку такая заметная царапина. Я как-то одалживал у Магды эту рухлядь для моего брата. Как только Росяк начал там, в зале, настраивать гитару, она показалась мне знакомой. И я специально подошел поближе. Даю слово, это гитара Новицкой.
— Чушь! Не убил же он Магду, в самом деле, чтобы отобрать у нее гитару! А может… Послушайте! А может, она ему одолжила?
— Одолжила! Чтобы он заменил ее в спектакле! Магда одолжила ему гитару, чтобы он пел вместо нее. Втайне от всей дружины! — И Сикора посмотрел на Окуньского как на ненормального. — Ты же сам в это не веришь. Просто защищаешь его, поскольку он твой сердечный друг.
Витек смолчал.
— Там небось зрители сходиться начинают… Сейчас ничего уж не выяснишь. А после представления поговорим с Росяком. Все, кто здесь, плюс Сосновская, Млынарчикувна и Котлярек. Весь совет дружины, идет? — предложил председатель. — А пока что молчок. Тайна!
Сикора и Пустецкий кивнули:
— Идет.
Окуньский не сказал ни слова. Он подошел к двери, повернул ключ и первым вышел из канцелярии. Ему даже в голову не пришло пойти на балкон, проверить, сумеет ли он справиться с прожектором. Он вообще не думал сейчас о представлении. Он искал Росяка.
Гостей в зале все прибывало, становилось шумно. Улыбающиеся распорядители показывали места. Все выглядело празднично.
Витек нашел Росяка в комнате, где Котлярек и его тетка с телевидения гримировали волнующихся артистов.
— Выйди-ка на минутку… — сказал он спокойно.
— Зачем? — вскипел Росяк. — Сейчас приспичило? С гитарой?
— Гитару можешь оставить. Да, сейчас.
Росяк вышел, но гитары не оставил. «Он, похоже, вообще не снимал ее, — подумал Витек. — Выходит, прав Пустецкий».
— Чего тебе? — спросил Росяк. — Обиделся, что из-за меня в глупое положение попал, сказав про Магду? Но это ж ерунда…
— Я не обиделся. Пустяки… Послушай! Это Магдина гитара?
Росяк, захваченный врасплох, растерялся.
Отступил на шаг, взглянул на гитару, на Витека.
— Узнал? Каким образом?
— Узнал. Откуда она у тебя?
— Ну не украл же я. Ты ведь не думаешь, что я украл?
— Разумеется, нет… Так откуда она у тебя?
— Купил. За триста злотых… Ящик весь в царапинах.
— Именно, в царапинах. Но ты по дешевке купил. И когда же?
— Вчера вечером. Магда сама ко мне пришла. Предложила купить — ей деньги нужны… Чего так смотришь? Я не вру!
— Магды не было в школе ни вчера, ни сегодня. Ей понадобились деньги, ты говоришь… Что у нее случилось?
— Я же сказал, у нее дома неприятности.
— Какие неприятности? Она говорила?
Росяк мгновение колебался.
— Говорила… Но тебе-то что за дело? Ведь ты сам сказал перед всей дружиной: у Магды отец с матерью есть, пусть они и беспокоятся. Сказал, нет? Чего тогда цепляешься?
— Да, сказал. Ты меня в это втравил, но теперь я хочу знать, в чем дело. Так какие же неприятности, Росяк? Скажешь или нет?
— «Росяк, Росяк»! Что это ты официальный такой?
Они молча смотрели друг на друга, и Росяк увидел в лице Витека нечто странное… И струхнул. Они столько лет знали друг друга, дружили, порой случались меж ними стычки, ссоры, но это было в порядке вещей. Теперь же Витек смотрел на него как-то совсем иначе.
«Лучше сказать ему, и дело с концом, — думал Росяк. — А то еще обидится, что таю от него. Побежит и растреплет всем про эту гитару. Глупо… Перед самым представлением… Вот завтра пусть бы говорил что угодно! Мне-то что! Не украл же я, в самом деле… Скажу, пожалуй. Друг все же. А может, не говорить?»
Витек первый прервал молчание. Он говорил спокойно, тихо, с расстановкой, словно устал уже от всего этого:
— Послушай, Росяк. Магда продала тебе гитару. Магда! В голове не умещается. Ты знаешь, что значит для нее гитара? Она всему классу рассказывала, что, когда получила ее от отца в подарок, разревелась от радости. Помнишь, как она об этом рассказывала? Ну вот. И все знают, что Магда скорее последние туфли продала бы, чем гитару. И все же она продала гитару. Знаешь почему? Потому что туфель никто бы не купил. А на гитару нашелся любитель. Уж верно позарез ей деньги были нужны… В последний раз тебя спрашиваю: на что ей нужны были деньги? Скажешь, и я уйду, оставлю тебя в покое.
Росяк решился. Выбора не было.
— Отец Магды — водитель, на междугородных грузовых автобусах ездит. Он в аварию попал. Под Кошалином. Лежит в больнице. Мама Новицкой вчера к нему поехала. Магда осталась дома с младшим братом. Потому и не пришла в школу.
— Так… Ясно! Теперь все ясно, — сказал Окуньский, повернулся и вышел.
— Но меня-то в чем ты обвиняешь? — крикнул вслед ему Росяк. — Я же заплатил ей. Она сама предложила купить!
Зал был уже почти полон, гости занимали места. Витек без труда отыскал председателя дружины, который беседовал с директором и с родителями. Извинившись, Витек попросил его выйти на минутку.
— По очень важному делу, товарищ председатель! — доложил он официально. — По очень важному!
— Ну конечно. Идите! Не обращайте на нас внимания! — сказал председатель родительского комитета.
Они вышли на лестницу.
— Ну? — спросил председатель. — Что случилось?
— Генек… одолжи мне мотоцикл, дай ключики.
— Ты что, с ума сошел?
— Я хорошо вожу, ты же знаешь, давал мне ездить в лагере.
— Но здесь город. У тебя прав нету… Да и вообще, ты что, рехнулся? Куда ты хочешь ехать?
— К Магде Новицкой.
— Что?
Окуньский пересказал свой разговор с Росяком.
— Зачем ты говорил с ним? Мы же условились — все уладим после представления…
— А нечего будет улаживать. Росяк считает, что все в порядке: заплатил, купил — и привет. Не украл.
— Черт побери! — разволновался председатель. — Хорошенькое дело! Куплей-продажей занялся! Не мог девчонке просто одолжить немного денег? Воспользовался случаем, по дешевке приобрел, бизнесмен несчастный! И это называется в порядке!
— Не кричи так громко. На нас смотрят. И не агитируй меня. Ну как? Даешь мотоцикл?
— Час назад я сам хотел к ней ехать. А кто удержал меня? Ты.
— Знаю. Потому я и поеду. Нельзя Магду одну оставлять. Она должна знать, что мы о ней помним.
— Вот именно, что мы о ней помним, слушая, как Росяк поет под ее гитару нашу песню о дружбе! — И председатель снова выругался: — Черт побери!
В этот момент по лестнице взбежал озабоченный Котлярек.
— Генек, не ругайся! Детвора услышит, — крикнул он. — Через пять минут начинаем. Окуньский, шпарь на балкон к прожектору!
— Верно, тебе уж давно пора там быть, — уяснил вдруг себе председатель. — Без тебя представление будет испорчено. А я сейчас здесь совершенно без надобности. Я к Магде поеду. Хотя нет! За Магдой!
— А братишка ее маленький? — спросил Витек.
— Не знаю. Соображу на месте. Мчись на балкон!
Вбегая в зал, Витек услышал еще, как председатель крикнул:
— Сикора! Давай-ка сюда мой шлем, быстро.
Представление началось. Все шло хорошо: у Доманского даже занавес не заело в порядке исключения, артисты говорили текст лучше, вернее, громче, чем на репетициях, — от волнения, должно быть. Пустецкий, правда, включил прожектор несколько преждевременно, не погасив еще верхний свет, но все подумали, что так и надо.
