Владимир Киселев - Любовь и картошка
— Если бы люди искали, где безопаснее,— вмешалась Алла Кондратьевна,— мы бы до сих пор на деревьях сидели. Здесь была их родина. Потому они тут и жили.
— Ну да,— не согласилась Наташа и спросила у своего отца: — Знаешь, почему наше село Бульбами называется? Археолог наш, профессор Платон Иннокентьевич, в каких-то старых грамотах нашел... Сюда крестьяне бежали. С Псковщины. После бунтов картофельных. После петровского указа картошку сажать. И прозвали их тут «бульбами».
На Аллу Кондратьевну авторитет профессора не подействовал.
— Если так рассуждать, так можно додуматься до того, что и Тарас Бульба от картошки бежал.
— Это неправильно,— не согласился с Наташей и Сережа.— Здесь и в допетровские времена жили люди. Неизвестно только, как тогда село называлось. Но ведь Васькин предок был родом отсюда.
Все присутствующие, кроме генерала Кузнецова, видели фотокопию исторического документа, которая висела на стене в доме председателя колхоза. Наташа и Сережа пересказали генералу историю этой фотокопии и ее содержание.
Сын Павла Михайловича когда-то отыскал в архивах исторический документ, рассказывающий о его предке. Может быть, этот человек и не был прямым предком Павла Михайловича и, таким образом, Ивана Павловича и Васи, но фамилия его была по этому документу Гаврилов, что по-русски значило то же, что Гавриленко по-украински. Сын Гаврилы, принадлежащий Гавриле. Происходил он из этих мест, а кроме того, в роду Гавриленко сохранилось предание о том, что один из их предков бежал на Запорожье к казакам, а потом попал в турецкий плен.
Одиннадцать лет провел Ефим Гаврилов,. Гавриленко, в плену, в кандалах, в мучениях, несколько раз бежал и все равно сумел вернуться к себе, на край Украины, на свою такую бедную и такую родную землю.
— Конечно,— заключил Сережа,— к тем, кто здесь прежде жил, прибавились крестьяне, бежавшие от картошки.
— Бежали они от картошки, бежали,— прищурился Матвей- Петрович,— и к картошке прибежали. Почему только она им не показалась?
— Картошка тогда другой была,— солидно пояснил Серено.— Мелкая. И невкусная. Было от чего бежать.— Он посмотрел на Наташу и добавил: — Не то что теперь некоторым.
— Выходит, ни самому съесть, ни другому продать,— посочувствовал Матвей Петрович псковским крестьянам петровских времен.— На такой не заробишь...
— Ну что вы все «заробить»! — с неожиданным раздражением оборвала его Алла Кондратьевна. — На все у вас одна мерка — какой будет заработок. А к чему он вам? Посмотрите на себя. Бригада у вас, как пол-Бельгии. Ну, не пол-Бельгии, так два Монако. А вас от прицепщика не отличишь.
— Зачем мне отличаться? — неохотно возразил Матвей Петрович.
— Затем, что вы в учреждения разные ходите, колхоз там представляете.
Сережа прежде никогда не задумывался над тем, почему дед Матвей всегда носит серый бумажный пиджак, который, если он и менял — снашивались же они у него когда-нибудь,— то и новый сразу же выглядел точно так, как старый. И сапоги никогда не выглядели новыми. Но вот оказалось, что все это неспроста.
— Так что мне, в цилиндре ходить? — проворчал Матвей Петрович и добавил: — По нашим делам в старом спинжаке лучше. Посмотрят, человек простой, лишнего не спросят.
Григорий Иванович поискал что-то глазами на лице Матвея Петровича, затем на лице Аллы Кондратьевны и улыбнулся иронически:
— Еще бы. Битый кирпич на аммиачную воду в белых перчатках не поменяешь.
— Мы на земле работаем, Гриша,— сразу же отозвался Матвей Петрович.— С наземом. Чистыми руками хорошо в конторе костяшками пощелкивать.
Слова Григория Ивановича задели за живое и Аллу Кондратьевну. Она зло блеснула глазами:
— Ты, Гриша, ври, да не завирайся. Ты здесь тоже человек не чужой: премии за урожайность вместе со всеми получаешь. А уродила бы у нас так картошка, когда б не достала я на стороне удобрения?
— Удобрения фондируются,— твердо ответил Григорий Иванович.— Ты достала — значит, кому-то недодали.
— Кому это недодали? — с презрением спросила Алла Кондратьевна.
— Тем, которые не ездят по начальству с грибами сушеными,— бросил ей в лицо Григорий Иванович.— Но говорят: вот вам полесский сувенир... А полиэтилен твой? Вот слово тебе даю: я его на бюро вытащу. Думаешь, не знаю, как ты весною клубнику в лукошках, а осенью клюкву посылаешь...
Алла Кондратьевна была искренне расстроена.
— Ну не могу я с ним, Анатолий Яковлевич,— негромко сказала она генералу Кузнецову.— Как с другой планеты человек.— И, преодолев себя, принялась уговаривать Григория Ивановича: — Гриша, ну оплати ты этот полиэтилен. Прошу тебя. Как друга. Ты думаешь, ты меня режешь? Ты колхоз режешь. У нас договор, сроки! Не получим денег за цветы, хоть караул кричи!..
Григорий Иванович смотрел на Аллу Кондратьевну спокойно, так, словно все это не имело к нему никакого отношения. И Алла Кондратьевна не выдержала, сорвалась:
— Нет, не могу я с тобой работать! Где же председатель? Когда это все, наконец, решится?!
Сережа первый услышал далекий шум автомашины, двигатель которой переключили на передние ведущие колеса.
— Едет, — сказал он.— Председатель. Алла Кондратьевна прислушалась.
— Верно,— подтвердила она.— Это «уазик»... Посмотрим, Гриша, что ты теперь запоешь.
Переправа на остров через узкую и глубокую в этом месте реку была устроена, как уверял Сережа, по принципу «волк, коза и капуста». Имелись для этого три челна, и каждый, кто переправлялся, одновременно отгонял на противоположный берег свободный челн так, чтоб остров не остался отрезанным.
Сильными движениями короткого весла председатель подогнал челн к острову.
Павел Михайлович относился к людям, прошедшим суровую жизненную школу. Но о таких говорят, что шкура от этого у них не загрубела, а только стала мягче. Жизнь его научила, что поступок, который ты совершил, иногда приносит не меньшее огорчение, чем тот, которого ты не совершил. И поэтому он часто повторял лозунг древних латинян: «Торопись медленно».
Сегодня он был в лучшем своем костюме, темно-сером с синей искрой, в белой сорочке и темном галстуке, с тремя рядами орденских планок над кармашком пиджака. Высокий и грузный, двигался он легко и с той точностью в каждом движении, которая вырабатывается лишь многолетней и систематической утренней зарядкой. Сейчас он был чуть напряжен и озабочен, но привычно скрывал это за шутливым, несколько ворчливым тоном.
— Добрый день,— поздоровался Павел Михайлович.— Заждались?
Ну наконец! — Алла Кондратьевна не стеснялась своего нетерпения.— А то хоть навстречу посылай... Что там слышно?
Павел Михайлович пропустил ее вопрос мимо ушей, так, словно его вовсе и не было.
— Как охота, товарищ генерал? — дружелюбно обратился он к генералу Кузнецову.
— И не спрашивайте,— смущенно отозвался генерал И показал на чирка.
— М-да...— сочувственно хмыкнул председатель и сразу же повернулся к Анне Васильевне: — Анна Васильевна, мир?
— Разве мы ссорились?
В голосе Анны Васильевны прозвучал холодок.
— А кто меня с жильем для химика донимал? Для Николая Николаевича?
— Будет?
— Пускай мебель покупает.
— Спасибо, Павел Михайлович, — удивленно и обрадовано улыбнулась Анна Васильевна.
— Рад стараться, — Павел Михайлович улыбнулся в ответ обаятельно и дружелюбно и подмигнул Алле Кондратьевне: — Так чем ты нас сегодня удивишь?
— Фирменное блюдо, — горделиво, со значением ответила Алла Кондратьевна.
— Эге, товарищ генерал,— повернулся Павел Михаилович к генералу Кузнецову,— это вас на высшем уровне принимают. Шутка сказать — цесарка по-бульбански.— И без всякой паузы, тем же тоном он быстро спросил: — А что она у вас под нее просила?
Генерал Кузнецов улыбнулся, но промолчал.
— Я все боялся — не поспею,— продолжал Павел Михайлович.— Что председатель делает?.. Не знаете? А я вам скажу. Обедает. Должность такая. У всех председателей...
— Вам все шуточки,— неодобрительно перебила председателя Алла Кондратьевна.— А у меня...— И горячо продолжала: — Анатолий Яковлевич! А если я вам письмо официальное от «Сельхозтехники»...
— Письмо, наверное, не помешает,— не устоял перед ее напором генерал Кузнецов.— Но все-таки...
— Вот и договорились! — быстро, не дав досказать, что «все-таки», выпалила Алла Кондратьевна и поспешила перевести разговор на другое.— Наташа! Пора нам салатом заняться.
— Я не могу помочь? — вежливо осведомилась Анна Васильевна.
— Зачем? Мне — удовольствие, Наташе — практика. Может, посуду пока перетрете? Гриша вам поможет.
— Лучше я мужскую работу сделаю, — возразил Григорий Иванович.— Лук вам нарежу. Меня на погранзаставе научили — волосок к волоску. Ты так не умеешь. Где у тебя дощечка?
— Сейчас принесу.
