Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Стоя у костра, нищий нащупал слепыми руками струны бандуры и, глядя поверх костра в темную ночь, тронул зазвеневшие струны и проговорил негромко:
Гей, гей!
Прийшов Ленин до царя Миколы,
Прийшов до панив-богачей:
«Доколе будете землей володиты,
Доколе будете хлиб наш исты.
Доколе будете волю нашу ногами топтать?
Выходите, будемо биться не на жизнь, а на смерть!»
Все, кто сидел у костра, слушали нищего. Никто даже не шелохнулся. Только мальчик-поводырь спокойно, будто его ничто не касалось, присел у костра, сложил ноги калачиком, достал из кармана горсть крошек и, подвинувшись к огню, щепоткой выбирал их с ладони и ел.
А нищий пел, бряцая струнами старой бандуры:
...Собирае царь своих воевод:
«Гей вы, слуги мои вирни,
Паны вельможни, богачи заможни,
Сидайте на коней, мне, царю, допомогайте,
Бейте голодранцев-бедняков!
За холопа - крест,
За Ленина - медаль!»
Посидали на коней паны-богачи,
Поскакали на Ленина...
У костра было так тихо, что слышался шум пламени да потрескивание угольков.
...Кличе Ленин хлиборобив-беднякив,
Кличе шахтарив голодных,
Сам сел на коня, червоне знамя развернув.
«Гей, гей, - кличе Ленин,
Бийти ворогив-богачей,
Кровь их панську у поли с песком мишайте!..»
Перебирая струны, Бедняк пел о том, как съехались в поле буржуйские и рабочие полки и ударились грудь в грудь. Бились день, бились два - никто никого не мог одолеть. Позвал царь еще много богачей, привезли они с собой пушки, а у рабочих одни кирки. Тогда кликнул Ленин тех, которые в Сибирь сосланы, но у них руки были в кандалах. Кликнул он бедняков, что по тюрьмам сидели, но те ответили: «Крепки решетки, батько, нельзя их сломать». Бились рабочие с буржуями еще три дня. Уже много врагов лежало потоптанных конями, уже Ленин царю голову срубил, а буржуи все скакали и скакали отовсюду, окружали Ленина и его войско.
Слепой бандурист замолк, потом сильно ударил по струнам, зарокотали они, зазвенели грозно, и слепой запел:
Слухайте, бедняки голодни, шахтари замучени,
Вставайте и вы на помогу Ленину,
Бо тяжко ему биться за долю народную.
Сидайте на коней, берите зброю грозную,
Поспешайте туда, где бьется Ленин,
Бо уже тяжко ему биться.
Старик закончил песню, провел рукой по струнам и, мигая слепыми глазами, проговорил хрипло:
- Дай боже миру селяньскому, войску рабочему и вам всим, православным христианам, здравия на многие лита... - И слепой замолчал, ожидая подаяния.
Мать и женщина с ребенком всхлипывали, солдат в сердитой задумчивости глядел в огонь. Мать достала из-за пазухи царские три рубля, завернутые в платочек, и подала мальчику. Женщина, сморкаясь и вытирая глаза, развязала свой мешок и протянула мальчику два початка кукурузы.
- Спасибо, отец, - сказал рабочий, растроганно глядя на слепого, хорошую думу ты поешь. Садись погрейся.
- Нет, наш путь далекий.
- Куда ты же ночью пойдешь?
- У меня всегда ночь, - ответил нищий, и они пошли потихоньку впереди мальчик, за ним слепой. Никто ни слова не сказал, пока нищие не скрылись из виду.
- Видите, уже и народ понимает, что надо собираться на битву: думы складывает, - сказал наконец рабочий. - Не-ет, - угрожая кому-то, добавил он, - революция не кончилась, господа! Революция только начинается!
Костер догорал. Солдат сходил куда-то и принес охапку соломы и сухих веток. Огонь опять разгорелся, да так, что все отодвинулись. Искры метались над пламенем и оседали на нас. Тьма вокруг стала непроглядной.
Хотя и уютно было лежать на коленях у матери и усталость брала свое, не мог я забыть слепого. Куда же он пошел ночью? Солдат стал рассказывать про войну, про то, как наши не хотят воевать, кидают винтовки и братаются с германцами. Я слушал про все это, а перед глазами стоял слепой и то, про что он пел. Если бы Васька слыхал, он бы сказал мне: «Одевайся, скорей. Идем на помощь к Ленину!»
4
Занималась розовая заря, когда мать разбудила меня. У костра уже никого не было. Мы с матерью отряхнулись от пепла и пошли, оставив позади тлеющий беспламенными угольками костер.
Остановились мы на развилке дорог и задумались: куда идти? Может, там, впереди, никаких сел нету?
- Пойдем, сынок, отец там небось голодный сидит.
Низкое солнце светило в спину. Было зябко ступать по холодной, еще не согретой солнцем дорожной пыли.
Поспешая за матерью, я стал думать об отце. Вот он председатель, а никакой пользы с этого нет. Только и радости, что можно арестовать кого-нибудь, а поесть не достанешь. Если бы я стал председателем, я бы первым делом забрал у Цыбули всю колбасу... Скорее бы идти домой, там, наверно, уже дядя Сиротка с винтовками из Петрограда приехал, Васька ждет.
Уже был полдень, когда мы достигли большого села с церковью и двухэтажным белым каменным домом, обсаженным чуть зазеленевшими тополями. Это было панское село Шатохинское.
На окраине села крестьяне пахали на волах землю. За плугами черными стаями вспархивали грачи.
Мать спросила у крестьян, нельзя ли в этом селе поменять чего-нибудь.
- Навряд, - угрюмо отозвался один из них, - мы сами на пана работаем. Попытайте у пана, а у селян нема хлеба.
На мостике через ручей нас догнал громко рявкающий диковинный фаэтон на резиновых дутых колесах со спицами. Фаэтон катился сам, без лошадей. Я вспомнил, что такой фаэтон называется автомобилем. На высоком сиденье человек в кожаной тужурке вертел колесо, надетое на палку. Сбоку торчала резиновая груша, которую он мял, и она рявкала.
Испугавшись, я шарахнулся в сторону, автомобиль проехал, обдав нас грязью. За мостиком он густо задымил, два раза выстрелил и покатился к барскому дому. Я успел заметить, что позади в машине сидел человек в круглом черном котелке, в белых перчатках и с тростью.
Мы шли не спеша мимо длинного ряда облупленных белых хаток, крытых соломой.
И в этом селе мы ничего не поменяли, хотели уже уходить, как вдруг со стороны барского дома донеслись звуки музыки. На улице столпились крестьяне. Из их разговоров мы узнали, что к помещику Шатохину приехал из Петрограда какой-то селянский министр.
Мать подумала и решила пойти к панскому дому - может, покормят чем бог послал.
К дому с колоннами мы подходили несмело.
На широком дворе девочка в легком розовом платьице и двое жирных барчуков играли в мяч. Зависть сковала мне сердце, когда я увидел большой красно-синий с белыми полосками резиновый мяч величиной с кавун. Такого я и в жизни не видывал!
Мать остановилась у каменных ворот. Краснолицый карапуз-барчук, увидев нас, спросил:
- Чего надо?
- Подайте, Христа ради, кусочек хлеба, - с трудом выговорила мать.
- Сейчас, - сказал барчук. Он подошел к своим товарищам, пошептался с ними и зачем-то побежал к дому.
Вернулся он скоро, несмело приблизился к нам.
- Вот вам булочка, - сказал он и положил мне на руку что-то завернутое в бумагу. Я глянул и растерялся: в бумаге лежала щепка и кусочек каменного угля. Барчук весело поскакал на одной ноге в глубь двора.
Я взглянул на мать: у нее по щекам катились слезы.
Вот как над нами насмеялись! Что бы Васька сделал на моем месте? Да он бы этого...
Я схватил камень и погнался за барчуком. Второпях я нечаянно наступил на склянку и порезал ногу. Я сел на землю, зажав рану, кровь текла сквозь пальцы. Мама подбежала и, страдальчески сморщив лицо и укоряя меня, оторвала от мешка клок и туго перевязала рану.
- Бедность плачет, богатство смеется, - вдруг услышали мы позади себя хриплый голос.
Возле панского дома, опершись на палку, стоял знакомый нам дед-крестьянин, которого мы встретили вчера в степи.
- Веди хлопца до брички, - сказал он сердито и, не говоря больше ни слова, пошел к волам.
Мать подвела меня к гарбе, усадила в солому, и мы поехали. К удивлению, ехать пришлось недолго. Бедная хатка деда стояла невдалеке от барского дома.
Дедушка Карпо - так звали нашего знакомого - и его бабка Христя приняли нас заботливо. Бабка промыла мне ногу у колодца, перевязала чистой тряпкой и привела в хату. Там она накрошила мне в миску тюри, подвинула деревянную ложку и сказала:
- Стебай, хлопче...
Наверно, и у царя не бывало такой вкусной тюри, как у бабки Христи. Я так спешил есть, что закашлялся. За одну минуту я опорожнил миску. На душе сделалось легко, нога перестала болеть. Не мог я забыть одного - обиды на барчуков.
Пока мать разговаривала с бабкой Христей, я вышел из хаты. Со двора был виден богатый дом помещика Шатохина.
