Леонид Жариков - Повесть о суровом друге
Мы заморились и еле волочили ноги, когда увидели в стороне от дороги небольшой хутор. Мы свернули туда, но там оказалось много злых собак. Одна чуть не загрызла меня. От обиды хотелось плакать, но я вспомнил Ваську и проглотил соленые слезы: стыдно стало.
- Пойдем, мамка, никакого тут хлеба нема...
А есть хотелось так, что живот подтянуло. Скорее бы... Ленин приезжал. Хлеба у нас было бы вволю. Кто-кто, а Ленин созвал бы всех голодных и сказал: берите хлеба кто сколько съест!..
3
Близился вечер. Красный закат горел за дальними холмами. Солнце садилось и уже коснулось земли. Вороха белоснежных облаков нагромоздились в небе, точно горы. Когда солнце скрылось и степь погрузилась в сумерки, верхушка громадной горы из облаков еще краснела, остывая, как железо в кузнице. Потом и гора потухла. В небе зажглась первая звезда.
На душе стало тревожно.
- Мама, пойдем скорей.
- Не бойся, сынок, я с тобой, - усталым голосом отозвалась мать.
- А где мы ночевать будем?
Мать не ответила. Наверно, сама не знала, где мы заночуем. В степи стемнело. Нигде ни огонька, ни человеческого голоса, лишь где-то квакали лягушки.
Рубашка была еще сырая, и я озяб. Мать обняла меня, согревая собой. Я держался за ее кофту и шел, со страхом вглядываясь во тьму.
Неожиданно мелькнуло вдали пламя костра. Вокруг шевелились какие-то тени.
- Вот и люди, а ты боялся! - сказала мать.
Нащупывая во тьме дорогу, чтобы не оступиться, мы свернули к огоньку. Чем ближе мы подходили, тем осторожнее ступали по траве. У костра что-то читали: монотонно звучал басовитый мужской голос.
Когда мы подошли, голос умолк. Сидящие у костра повернулись к нам.
- Здравствуйте, люди добрые, - сказала мать, - дозвольте мне с сыночком погреться у вашего огня.
- Садись, тепла на всех хватит, - сказал человек в замасленной рабочей кепке, тот, что сидел к нам спиной и держал в руках газету. Я скосил глаза и увидел крупные черные буквы: «ПРАВДА». У костра сидело пятеро: рабочий с газетой и с цигаркой за ухом, женщина с грудным ребенком, какой-то солдат в рваной шинели и еще двое, с виду крестьяне.
Мать опустила на землю мешок и облегченно вздохнула:
- Уморилась я, людоньки, мочи нет.
Рабочий достал из-за уха цигарку и потянулся к огню.
- Уморилась? - спросил он, прикуривая от головешки. - А ты бы тройку наняла и разъезжала.
Мать усмехнулась:
- Откуда она, тройка, мы не баре.
- Ну и что с того, что не баре? - возразил рабочий. - Временное правительство объявило свободу. А ты, выходит, завязала свою свободу в мешок и таскаешь ее на горбу по селам, просишь кусок хлеба за ради Христа. Эх, темный народ, свободы своей не понимает!
У костра засмеялись, но я не понял почему. Рабочий правильно говорил про свободу. Я своими глазами видел в городе красный лоскут со словами: «Свобода, братство и равенство!» Если бы я не видел этих заманчивых слов своими глазами, то, может быть, тоже засмеялся, как все у костра.
Все же я слушал, что еще скажет рабочий.
- Нехорошо, голубушка. Тебе господин Керенский свободу пожаловал, а ты в нее не веришь...
- Этот буржуй пожалует, держи карман шире, - сказал солдат.
- А я вот думаю в князья записаться, - продолжал рабочий. - Завтра прошение составлю, глядишь, генерал-губернатором сделают, помещиком стану.
Опять у костра засмеялись, и рабочий сам почему-то рассмеялся и сказал:
- А в чем дело? Если свобода и равенство, значит, все равны.
- Кому свобода, а кому слезы, - сказала мать.
- Ага, раскусила! - обрадованно воскликнул рабочий. - То-то, голубушка. Свобода, да не для нас с тобой. Есть еще чудаки, которые думают: раз царя скинули, значит, жизнь будет слаще меда. А мед вышел горьким. Меньшевики уговаривали нас: дескать, царя скинете, и революции конец. Работать станете восемь часов, есть будете одни белые бублики. А получилось что? Безработица, жалованье снизили, жрать нечего. Вот наша «Правда» и пишет, - и рабочий стал водить пальцем по газете и читать: «Помогите вооружению рабочих или хоть не мешайте этому делу... Иначе гучковы и милюковы восстановят монархию и не выполнят ничего, ровнехонько ничего из обещанных ими «свобод»... Чтобы вам было ясно, скажу: написал эти слова товарищ Ленин. Он говорит, что Февральская буржуазная революция сделала только полдела. Убрать царя нетрудно. Не царь главный враг. Он игрушка в руках богатеев. Есть у рабочих и селян враг лютый, вечный и жестокий: это буржуазия и ее прихлебатели - меньшевики. Они захватили власть и душат бедный люд! - Рабочий сердито свернул газету и сунул ее в карман. - Ничего, - добавил он, - вернется в Россию Ленин, скажет, что надо делать...
Не все я понял из того, о чем говорил рабочий. Но главное уловил, и это поразило меня. Почему же не царь враг? Выходит, мы с Васькой ошибку дали: не на того злились, на кого надо. Не царь враг, царь - игрушка! А ноги у Анисима Ивановича кто отнял? Кто дядю Митяя в цепи заковал? Кто Ленина в Сибирь сослал в кандалах?..
- Вот, брат, какие дела, - вдруг обратился рабочий ко мне. - Что же ты, ходил-ходил, менял-менял, а мешок пустой?
У костра кто-то вздохнул.
- Небось есть хочешь? - спросил рабочий. - Зараз угощу тебя пролетарским пирожным. - И он выкатил щепкой из костра горячую печеную картошку. - Держи, только дуй сильней, а то обожжешься.
Мать ласково привлекла меня к себе.
- Замаялся, спать хочет. Ну ложись, сынок. - Она положила мою голову к себе на колени. - Все меня жалеет. Сам еле на ногах стоит, а «дай понесу, дай понесу».
- Сколько же ему лет?
- Десять годочков, одиннадцатый пошел...
Картошка, которую дал мне рабочий, была очень вкусная. Сначала я перекатывал ее в руках, остужая, потом прихватил подолом рубахи и, обжигаясь, стал откусывать прямо с кожурой, перепачканной в золе. От картошки ароматно пахло дымком.
- Ну, как пирожное?
- Не наелся, - сказал я.
Люди засмеялись. Мать ахнула:
- Как тебе не совестно, босячина этакий! Дядя его угостил, а он заместо спасибо еще просит!
- Ничего, пусть ест. Если мать жалеет, значит, заработал. Получай еще пряник, брат Митька.
- Я не Митька.
- А кто?
Мать погладила меня по голове и сказала:
- Леней его зовем.
- Ага, Ленька. Ну расти, Ленька, поскорее, с буржуями воевать будем, к товарищу Ленину на подмогу пойдем. Слыхал, Ленин в Россию возвращается?
- Знаю, - сказал я как можно серьезнее.
Помолчали. Женщина с ребенком спросила:
- А скажите, чи правду балакают, будто Ленин из шахтеров; говорят, он на руднике «Италия» коногоном работал. Не знаю, чи правда, чи нет, а только слыхала я, что на шахте есть люди, которые помнят его.
- У нас в окопах другое сказывали, - проговорил солдат, расстилая шинель и укладываясь на ней. - Ленин никакой не шахтер, а солдат. Мой земляк с ним в одном полку служил.
- Это побасенки, - сказал рабочий, - народу ведь если что полюбится, он про то и сказку сложит. Ленин не шахтер и не солдат... Ленин - отец всего трудового люда, сколько его ни есть на земле. Про Ленина я расскажу точную правду. Если не верите, могу документ предъявить. - Рабочий слегка выставил ногу в ботинке и приподнял штанину. - Во-он документ, погляди.
- В кандалах ходил? - с уважением спросил солдат.
- А ты как думал? - смеясь, ответил рабочий.
У меня захватило дыхание. Сон и усталость исчезли. Я даже привстал с колен матери и со страхом и жалостью стал рассматривать натертые на ногах темные круги - кольца, следы от кандалов.
Я с замиранием сердца слушал рабочего.
- ...Ну, а кто в царской тюрьме побывал, тот и про Ленина знает, потому что Ленин двадцать лет жизни провел в тюрьмах, ссылках и в изгнании. Не год, учтите, и не три, а двадцать лет. Ну так вот. Настоящая фамилия его не Ленин, а Ульянов. Ленин - партийное звание, как бы сказать - для секрета, чтобы царским ищейкам труднее было его найти. Родился Ленин на Волге, семья у них была образованная. Старший брат, Александр Ульянов, известный революционер, делал покушение убить царя, да сорвалось у них дело. Александр был повешен по приказу царя...
Рабочий обернулся в темную степь, к чему-то прислушиваясь. Невдалеке шуршала трава: кто-то шел к нам. Мы ждали, но никто не появлялся. Вдруг из мрака возник мальчик в длинных холстинных штанах, такой же рубашке навыпуск, нестриженый и худенький. Позади мальчика, положив ему руку на плечо, плелся слепой. Мы молчали. Слепой приблизился к костру, и я поразился: это был Бедняк из Васькиной сказки, тот самый, которого я видел последний раз на базаре. Он одряхлел и сделался слепым. Как и тогда, у него висела через плечо на бечевке бандура.
Стоя у костра, нищий нащупал слепыми руками струны бандуры и, глядя поверх костра в темную ночь, тронул зазвеневшие струны и проговорил негромко:
