Чэнь Мяо - Неофициальная история крупного писателя
— Я сознаю, что в моей пьесе еще много недостатков. Надеюсь, товарищ Вэй Тао и другие не откажут мне в дальнейших наставлениях...
Как раз в это время по радио передали сообщением о смерти Мао Цзэдуна. Среди горького плача особенно выделились — и громкостью и печалью — рыдания Чжуан Чжуна.
Затем принесли экстренные выпуски газет. Все сгрудились вокруг них, читая правительственный некролог, и тут рыдания Чжуана вдруг прекратились. Оказывается, в списке членов траурного комитета, занимавшем целых десять строк, он не обнаружил своего имени. Посмотрел список опять — действительно нет! Здесь были и певцы, и танцоры, и писатели, и ученые, помогавшие верховной руководительнице читать, а его, Чжуан Чжуна, не было. Он чуть не лопнул от разочарования и гнева. Неужели все эти люди больше, чем он, преданы центральному руководству? Что означает его отсутствие в списке? И тут он похолодел, сообразив: вероятно, Цзян Цин все еще подозревает его, думает, что он недаром слушал про нее всякие пакости. И исправить это можно только с помощью чрезвычайных мер!
Ни секунды не медля, писатель вернулся к себе домой, взял перо и сочинил покаянное послание:
«Глубокоуважаемая верховная руководительница!
В эти скорбные дни, когда весь многомиллионный Китай сотрясается от рыданий, я тоже лью слезы и с тяжелым сердцем прошу прощения у председателя Мао, у Вас, у всего нашего народа.
В прошлом году, в горах, я уже признавался Вам в своих преступлениях и сейчас хочу продолжить это, с такой же правдивостью и искренностью:
Я совершил непростительный поступок в отношении председателя Мао. Однажды я проходил по площади Небесного спокойствия и увидел, что его портрет висит на том же уровне, что и портреты других руководителей. Неужели эти руководители могут сравняться с нашим великим вождем?! И я спокойно смотрел на его принижение, не начал борьбу, не доложил Вам!
На моей книжной полке лежит иллюстрированный журнал с фотографией Линь Бяо, изучающего произведения Мао Цзэдуна. После разоблачения Линь Бяо я сразу перечеркнул его портрет крест-накрест — это было сделано правильно. Но несколько дней назад я обнаружил, что одна из палок креста перечеркнула Ваше имя. Это страшное преступление, о котором я тоже не посмел доложить Вам.
Контрреволюционную клевету на Вас я слышал не только от своего брата и жены, но и от любовницы. Она называла Вас оборотнем, старой тигрицей, а я не разоблачил ее, боясь, что таким образом вскроются наши противозаконные отношения. Кроме того, я писал ей любовные стишки, очень пошлые и грязные.
За мной еще очень много грехов, и я буду продолжать каяться Вам в них.
Преступник Чжуан Чжун.
10 октября 1976 г.».
Он послал несколько таких покаянных писем, но ответа не получил. Это его очень взволновало. Ему казалось, что предельная искренность, самокритичность способны тронуть кого угодно, однако его расчеты не оправдались. Наверное, одними чистосердечными признаниями не вернуть доверия верховной руководительницы, самое главное — уловить новые тенденции в классовой борьбе после смерти Мао Цзэдуна! Осознав это, писатель тут же вышел во двор, затем на улицу, долго бродил с вытаращенными глазами, все высматривая и вынюхивая, но ничего не добился. Вечером он снова сел за стол, развернул газету — и чуть не ударил себя по лбу за глупость. Вот же она, новая тенденция, как это я ее раньше не заметил! И он написал еще одно письмо:
«Глубокоуважаемая верховная руководительница!
Я с безграничной скорбью прочел траурные телеграммы, пришедшие из всех провинций, городов и автономных районов. В некоторых телеграммах не только высказывается глубокое соболезнование Вам, наша дорогая руководительница, но и выражается надежда на то, что Вы преодолеете свое страшное горе и продолжите дело великого вождя, доведете до конца революцию, которая не останавливается даже в условиях диктатуры пролетариата. Но другие провинции, города и автономные районы в своих телеграммах не упоминают Вас, как будто Вас и нет. Я считаю, что это свидетельствует об определенной позиции не только по отношению к Вам, но и по отношению к покойному вождю, по отношению к великой пролетарской культурной революции, по отношению к образцовым революционным пьесам, которые являются авангардом новой литературы. Это проблема борьбы правды с неправдой, проблема выбора пути, проблема бдительности, потому что тот, кто усыпил в себе бдительность, не может быть настоящим революционером.
Хотя я всего лишь рядовой член партии, совершивший немало ошибок, мне горько видеть вышеуказанную несправедливость, поэтому и побеспокоил Вас письмом.
Чжуан Чжун.
16 октября 1976 г.».
После отправки этого письма минуло два дня, а ответа по-прежнему не было. Беспокойство писателя перешло в панику, ему казалось, что надвигается какая-то крупная опасность. В мозгу всплывали разные страшные картины: сверкающие наручники, звенящие кандалы, железные решетки на окнах, виселицы на площадях, лобное место, где расстреляли Акью, зеваки, глазеющие на казнь... Теперь он уже был убежден, что верховная руководительница утратила к нему доверие, а может быть, даже выдвинула против него политическое обвинение.
Этой ночью ни одному из соседей Чжуан Чжуна не удалось поспать спокойно. Сначала раздался стук в дверь комнаты, где жил молодой сотрудник группы образцовых пьес.
— Эй, малыш, скажи, я по-прежнему автор пьесы «Логово тигра и пучина драконов»?
Да,— удивленно отвечал юноша, протирая заспанные глаза.— А как же иначе!
— Мое имя не сняли?
— Нет,— еще больше удивился тот.
— Ну и хорошо!
Чжуан отошел от двери, но вскоре начал стучать в соседнюю — там жила певица, муж которой куда-то уехал.
— Послушай, Вэнь, я все еще член постоянного ревкома группы образцовых пьес?
Певица никак не могла оправиться от страха, вызванного резким стуком, но ответила дрожащим голосом:
— Я... я... не слышала, чтобы вас выводили оттуда. А что случилось?
— Ну, раз не объявляли о выводе, и то хорошо! Ты в случае чего подтверди это!
Женщина послушно кивнула и, по-прежнему дрожа, закрыла дверь. А Чжуан Чжун уже стучался к старому привратнику.
— Отец, я по-прежнему гражданин Китайской Народной Республики?
Старик оторопел:
— Ты чего, выпил лишку?
— Я выпил? Страна переживает такое время, а ты подозреваешь меня в пьянстве? Да ты просто хочешь погубить меня, подвести под контрреволюцию!
— Может, тебе во сне чего привиделось?
Нет, я сплю хорошо. Ты мне о другом скажи: я гражданин или...
— Гражданин, гражданин, редкостный гражданин! — нетерпеливо ответил старик и захлопнул дверь перед его носом.
Об этих ночных визитах, разумеется, стало мигом известно Вэй Тао, и он засомневался: то ли у Чжуана снова психическое расстройство, то ли он хитрит? Вэй любил опережать события и решил дать писателю возможность покаяться. Соберем небольшое собрание и пощупаем его, заставим немного попотеть, посмотрим, что он нам скажет. Но Вэй Тао еще не успел осуществить свой план, когда ему позвонила верховная руководительница:
— Завтра будет траурный митинг, так. пусть Чжуан Чжун стоит на трибуне!
Самое удивительное, что, получив эту весть, Чжуан сразу расстался со всеми своими странностями. Он уже больше ни в чем не сомневался и прикинул, что стоять на трибуне митинга несколько менее почетно, чем быть членом траурного комитета, но все же достаточно, чтобы возвышаться над миллионами, а это совсем неплохо. На следующий день он в черной униформе, с белым траурным цветком в петлице скорбно и сосредоточенно поднимался на заветную трибуну...
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ.
Герой обнаруживает бандита в комнате для приезжающих, а вслед за этим сталкивается с проблемой: как бы поесть баранину из самоварчика
В Пекине проще всего встретить знакомого на центральной улице Ванфуцзин — Княжеский двор. Однажды, когда писатель шел по этой улице, он в дверях книжного магазина «Новый Китай» столкнулся с Вэй Цзюе. Это была первая их встреча с тех пор, как Чжуан Чжун сам столь успешно наведался к старику. Чжуан знал, что за прошедшее время отдел, в котором работал Вэй Цзюе, прослыл черным гнездом реабилитации правых, а Вэй благодаря своему заботливому ученику был обвинен в попытках разложения группы образцовых революционных пьес. На гребне борьбы против реабилитации правых в газетах появилось немало статей, обличающих Вэй Цзюе, правда, без указания его имени. Короче говоря, Чжуан никак не был психологически подготовлен к встрече с ним. Под психологической подготовкой я понимаю слова, которые позволили бы ему обратиться к Вэю с учетом новейшей обстановки и в то же время без утраты своих высоких принципов. Не успев придумать таких слов, он просто спросил:
