Зинаида Лихачева - Вася Чапаев
— Дед, я пойду, — по привычке сказал Вася и, подняв булыжник, бросился в толпу. Тяжелый камень тянул руку книзу. «Эх, не добросить мне! Ну да, не добросить, не добросить...» — стучало в голове. Около него, обламывая ногти, какой-то рабочий выдирал из мостовой булыжник. Вспыхнув от захлестнувшей злобы на свое бессилие, Вася сунул свой булыжник рабочему:
— Дядя, на, бей! — и, ползая под ногами, стал собирать камни в подол рубахи.
— Нате, вот камни! Мне не докинуть, а вы бейте. До смерти их бейте!
— Еще подавай! — приказывали рабочие, расхватывая булыжники. — Давай!
И снова Вася нырял вниз, жадно выворачивая холодные тяжелые камни.
— Нате, нате, нате!
Под градом камней полицейские, прижимая головы к конским шеям, пробились сквозь толпу и пришпорили лошадей.
— Нате камни, — поднялся Вася,
— Всё, малец! Больше не надо.
Их несли впереди — деда Егора и еще двух рабочих. А за ними с непокрытыми головами, медленно передвигая ноги, шли рабочие судоверфи. На тротуарах останавливались прохожие. Многие, увидев убитых, снимали шапки и присоединялись к процессии, шепотом спрашивая: «Что случилось?»
Кто-то запел незнакомую Васе песню:
Вихри враждебные веют над нами...
Народ подхватил:
Грозные силы нас тяжко гнетут!
Седая голова деда Егора покачивалась с боку на бок, рот был открыт, и Васе казалось, что дед поет вместе со всеми...
Сидя на корме парохода и глядя в мутные от тумана очертания берегов, Вася старался припомнить, что было потом.
...Их несли впереди, а за ними медленно шли люди. Шли, шли, шли. Высокий рабочий в черной косоворотке спрашивал Васю, где он живет. А когда узнал, что Вася живет в Балакове, а дед Егор нигде не живет, сказал кому-то: «Я отведу мальчонку и вернусь». И повел Васю к себе домой. Там была такая хорошая тетка, Немножко похожая на Анисью. Она накормила Васю и велела лечь отдохнуть.
Когда он проснулся, было уже утро. Тетка Нюша отвела Васю на пристань и посадила на пароход...
Кажется, все. Но Вася чувствует, что он забыл что-то очень важное, самое нужное... Будто он там, среди народа, понял то, о чем недоговаривал брат Андрей. Очень ясно, хорошо понял, а вот теперь накрепко забыл...
Пароход пришел в Балаково поздним вечером. Сходя на пристань, Вася неожиданно для себя решил никому ничего не рассказывать, кроме Андрюши.
СВИЛЕВАТАЯ ДРЕВЕСИНА
Бледно-серое небо скупо моросило дождем. Слепой свет керосиновых фонарей расплывался по лужам бликами, похожими на масляные пятна.
Чтобы сократить дорогу, Вася пошел напрямик через овраг. Мокрая, скользкая тропинка проползала меж знакомых кустов, извивалась и кружила около толстых дуплистых ветел.
Разбитые лапти, чавкая, всасывали холодную жидкую грязь, но Вася не замечал этого. Не замечал он и того, что продрог до костей.
Вот и мостик, и навстречу Васе ласково светились окошки родного дома. Вася пустился бегом. Все пережитое: тоска, одиночество остались за спиной, где-то в хлюпающей грязи Лягушевского оврага. Замирая от радости, Вася открыл дверь.
— Васенька! — кинулась к нему мать. — Вернулся, Васенька! Мокрехонек...
— Пришел! Братец пришел! — заплясал Гришанька.
— На-ка сухонькое, переоденься, — металась Катерина Семеновна. — И переобуйся скорей! — Она скинула с ног свои опорки и поставила их перед Васей.
Иван Степанович сидел за столом и, пряча улыбку в густой бороде, молча разглядывал сына.
— Тятя, здравствуй!
— Здорово, здорово! Ну, повидал белый свет? Поди, немало заработал, напел? Завтра, чать, корову покупать пойдем?
— Иван Степанович, к чему это ты? — остановила мать.
— А к тому, что человек не птица — летать да крошки собирать. Человеку руки дадены, а для чего? Для работы.
— Ты же сам меня отпустил, тять!
— Для того и пустил, чтобы ты своими глазами увидел, какая она жизнь, на что похожа... Теперь что делать думаешь?
— С тобой работать буду. Плотничать.
Иван Степанович подошел к Васе и похлопал его по спине. Широкая жесткая ладонь ощутила выпирающие от худобы лопатки.
— Э-э, брат, ты и впрямь птицей стал, какие крылья отрастил!
— А я как знала, что ты придешь, — приговаривала мать, собирая на стол. — Кокурки нынче напекла на постном масле. Ну, садись ужинать.
Васю не надо было уговаривать. Поджаристые сочные кокурки сами просились в рот.
Иван Степанович искоса взглядывал на синеватые губы Васи, на худую длинную шею и добродушно посмеивался:
— Ешь, отъедайся, шарманщик!
Мать забеспокоилась:
— Чегой-то мнится, недосолила я, а?
— Не, в самый раз, — промычал Вася.
— Пока тебе мнится, мы все приедим, — пошутил отец. — Знатные кокурки! Не жуй, не глотай, только брови подымай!
Гришанька завертел перед Васей двумя слипшимися кокурками и запел:
— Вот кокурка у кокурки на закокурках сидит!
— Что за песни? — прикрикнул отец. —Ай забыл, что за столом сидишь?
Гришанька шлепнул себя ладошкой по губам:
— Тять, не буду.
— Ешь, ешь, Васенька. Чего смотришь?
— А Андрюше?
— Андрея забрили, — коротко ответил отец.
— Два месяца как ушел, — вздохнула мать.
Этого Вася не ожидал... Андрюши нет. А как он мечтал о встрече с братом! Кому же теперь он расскажет все, о чем думал во время своего странствия? Андрюша помог бы ему разобраться в непонятном и злом устройстве жизни.
Гришанька заегозил на табуретке, стараясь придвинуться поближе к брату.
— Ой, Вася, знаешь, как они гулевали, новобранцы-то? По улице шли с песнями. «Последний нонешний денечек» пели... А мамки соберутся в кучу и плачут. И наша мамка плакала.
— А как же, — всхлипнула Катерина Семеновна и торопливо вытерла фартуком глаза.
— Забрили... Забрили, — словно про себя повторил Иван Степанович.
— Теперь, Василий, ты старшой стал. Нам с тобой и семью кормить. Опять твой Егор Васильевич сиротой останется.
— А где он, дед Егор-то? — спохватилась мать. — Ты, что ль, один пришел?
— Я на пароходе приехал. Один. Дед Егор в Нижнем остался... убитый...
— Убитый? Кто ж его? — воскликнул Иван Степанович.
— Конная... И еще двоих задавили.
Мать побелела:
— Господи помилуй! Да с чего же?
— Ни с чего не бывает ничего, — перебил Иван Степанович. — Бунтовали, наверно?
— И не бунтовали, смирные все были. Забастовку делали.
— Да вас-то с дедом на кой ляд туда занесло?
— Мы играть пришли на судоверфь. Глядим, там народищу — тьма. Все кричат и куда-то идти собираются. А конная прямо на нас...
— А ты где был, когда конная наехала? Где был, отвечай! — У матери затряслись губы.
— Да с дедом и был. Только он маленько вперед забежал... Да чего ты, мам?
— Все вы такие настырные растете! Тебе наплевать на мать-то, на родительницу! Ну чего б я стала делать, ежели б тебя убили, а? — Катерину Семеновну била лихорадка.
Вася удивился. Он только сейчас понял, что действительно ведь и его могли задавить. Очень даже просто... Но вместо страха вдруг почувствовал гордость: «А ведь не испугался я тогда! Наверно, я храбрый?»
— Мама, ты не ругайся. Не убили же!
— Не убили! — кричала мать. — Счастье твое, что не убили! А этот старый дурак, царство ему небесное, ошалел, что ли, на конную кидаться? Господи, и как не хотела я тебя отпускать... Сердце чуяло.
Катерина Семеновна опустилась на скамейку и заплакала.
— Такого безвредного, хорошего старичка лошадями затоптали. Чего творится на свете...
— Чего творится, — крякнул Иван Степанович. — Оголтел народ, сам на рожон лезет!
Вася хотел возразить, что никто не лез ни на какой рожон, но томительная усталость сковала все тело. Что-то защекотало лицо. «Тятькина борода», — узнал Вася к, как в раннем детстве, обхватил отца за шею.
Доверчивая ласка обескуражила Ивана Степановича. Подхватив мальчика, он бережно отнес его на печку и, смутись своей нечаянной нежности, сурово насупился.
— Так-то лучше, а то будет за столом храпака задавать. Шарманщик.
На другой день, в воскресенье, Вася собрался к Новиковым.
— Васька-а?! Ты это? — заорал Васята, кидаясь к нему на шею. — Ты, значит, приехал?
— Не, не приехал, — ответил Вася и ткнул дружка кулаком в живот.
— Ой, дурак я, чего спрашиваю! — закатился Васята. — Вот он — ты! Здорово! Ты насовсем или как?
— Насовсем.
— Во хорошо, — завертелся Васята и вдруг напустил на себя важность. — Со мной работать будешь? Я тебя, как это, ре-ко-мен-дирую Кузьме Алексеевичу. Знаешь Зудина Кузьму Алексеевича? Ну, дом у них на Христорождественской, шатровый. Ворота тесовые, зеленые... Знаешь теперь?
