Зинаида Лихачева - Вася Чапаев
— Не зычи, не зычи, — смеялся Новиков. — Считай, на всю зиму мы с работой. У Мальцева конюшни рубить будем. Четыре конюшни на восемьдесят голов! Там, брат, не стойла — денники. Просторные, с окнами!
Иван Степанович просиял.
— Ну и шныра ты, Петр. Наш пострел везде поспел!
Катерина Семеновна быстро собрала на стол. Пили под огурчики, чокались и приговаривали: «С праздничком нас!»
— Выпейте, Катерина Семеновна, для ради такого случая! — приставал захмелевший Новиков.
— Выпей, мать, хоть пригубь для прилику! — гудел Иван Степанович.
Катерина Семеновна, боязливо вытянув губы, отхлебнула и закашлялась, замахала руками:
— Уж увольте! Не привычная... до слез прошибает!
Мужики смешливо подтрунивали:
— Привыкай!
— Смолоду не пила, где уж на старости лет учиться! — отшучивалась Катерина.
Иван Степанович ласково глядел на разрумянившуюся жену и думал: «Вот чего спокойная жизнь делает. Маленько с деньгами поправились, и Катя расцвела как маков цвет».
— Катя, слышь-ка чего скажу. Мы с тобой сызнова молодыми станем. Сыновей вырастили; Гришанька вот маненько отстал, ну да нагонит. И будет у нас с тобой одна забота — по вечерам соловьев слушать!
— Лягушек в Лягушевском овраге! — смеялась Катерина Семеновна.
Вася входил в сени, когда до него донеслись слова матери.
— Нет уж, Иван Степанович, наш черед соловьев слушать прошел, пролетел. Теперь пускай Васенька гуляет.
Слова матери больно резанули по сердцу. Он повернулся и тихонько вышел на улицу. Забравшись в самую гущину оврага, Вася сел на влажную землю и обхватил руками колени. Бестолково метались над ветлами грачи, и было в их крике что-то похожее на гомон цыганского табора.
В степи ночной костер горит,
Цыганский табор крепко спит.
Не спит цыганка молодая...
— пришла на ум Настенькина песня,
«Спи-ит!» — возразила схоронившаяся в кустах птичка.
Небо еще было золотым, а на Лягушевский овраг легли тяжелые лиловые тени сумерек.
— Тын-н-нра-а-а... — развернулась где-то гармошка.
Когда б имел златые горы
И реки, полные вина...
По тропке совсем рядом прошла веселая гуляющая компания. Затаившись, чтобы не попасть на глаза, Вася слушал чужой смех и чувствовал, как горький запах палого листа доходит до самого сердца.
КРОВЬ ВЕРНУЛАСЬ ДОМОЙ
— Видать, Андрей ваш посылочку послал. Его адрес, — сказал почтальон, вручая извещение на посылку. — Хороший у тебя сынок, Катерина Семеновна, дай бог каждому!
— Господи! — обрадовалась мать. — Хоть бы письмо подлинней написал, а то пришлет: жив, здоров да поклоны.
Мать побежала на почту.
— Больно легкая, чего уж он туда положил? — сказала она, ставя на стол зашитый небольшой ящичек.
— Чего бы ни прислал — все в дом, — возразил Иван Степанович и, разглядывая обшивку, усмехнулся: — На портянки выдали. Солдатскую вещь сразу признаешь.
Вася с Гришанькой дожидались, когда мать распорет обшивку.
Заскрипела прибитая двумя гвоздиками фанерная крышка. Отец заглянул в ящик и вытащил исподнюю рубаху в пожухлых кровяных пятнах.
— Андрюшина! Я сама шила... Ох, что же это? — помертвела мать.
— Гляди верней! — приказал отец. — Она?
— Она... признаю, — беззвучно шевеля губами, подтвердила Катерина Семеновна.
Иван Степанович встряхнул рубаху и распялил ее перед окном. Вася увидал, как солнечный свет проскользнул в слипшиеся дырочки.
У отца задрожали руки:
— Пулевые... Сгиб Андрюшка-то...
Мать медленно запрокидывалась навзничь. Вася едва успел подхватить ее одеревеневшее, негнущееся тело.
— Ой, боюсь я! Маменька! — заплакал Гришанька и полез на печку.
В сенях загремели ведра.
— Семеновна! Хвастай, какой гостинец получила! Чай, я видала, — весело заговорила, входя в избу, соседка. — Ой, чего с ней? — вскрикнула она, увидя, как Вася с отцом усаживают Катерину Семеновну на лавку.
Отец молча показал на стол, где лежала рубаха.
— Батюшки, кажись, кровяная... чья? — затряслась женщина.
— Андрея нашего, — глухо ответил Вася. Соседка, крестясь, попятилась к двери.
Страшная посылка, полученная Чапаевыми, мгновенно всколыхнула всю Сиротскую слободу. Изба постепенно наполнилась народом.
Женщины подходили к столу и, склонив головы, жалостно глядели на рубаху, как глядят на покойника, потом, крестясь, отходили к двери. Мужики садились возле Ивана Степановича.
— И за что его?
— На все воля господня...
— Мгм... где господня, а где господска: в темноте не разберешь.
— И войны нет, а в сынов наших пули летят...
— За что? — плутали мужики в сумрачных догадках.
— Слышь-ка, Иван Степанович, — обратился к отцу один из соседей. — В прошлом месяце сын мне письмо прислал. Он в тех же краях, где и твой Андрей. Крестьянство там поднялось. Помещиков жгут. Митрий писал, что из их полка будут солдат отряжать на усмирение. А кто не пойдет, того... этого самого, ну, значит... Я к тому: твой-то пошел бы на такое дело, в мужиков стрелять?
— Никогда! — крикнул Вася.
Отец замотал головой:
— Ни в жисть!
— Вот теперь и смекай... — вздохнул сосед Катерина Семеновна повернула мертвое лицо.
— А кто же рубаху-то прислал? — трудно выговорила она.
— Товаришок какой-нибудь. Може, Андрей сам его попросил перед... мгм... ну, значит, перед этим самым делом...
Скорбная нежность озарила лицо матери:
— Вспомнил, значит! Затосковал, чтобы хоть кровинкой своей в родимый дом вернуться...
Иван Степанович тяжело встал с лавки. Как бурлаки тянут груженую баржу, так он, налегая грудью на невидимую лямку, в последнем усилии преодолел несколько шагов, рухнул перед женой и, закрыв лицо свое в ее коленях, затрясся в страшном мужицком рыдании. Мужики сгрудились вокруг.
— — Степаныч, Степапыч!
— Не сдавайся, брат!
— Поддержись... — неумело утешали они.
— Не троньте его, — тихо сказала мать, поглаживая поседелые жесткие кудри мужа. — Не троньте! Само пройдет.
Вася не мог оторвать глаз от раскинувшей рукава рубахи. Короткое слово «убит... убит... убит...» стучало в виски, стараясь пробиться до мозга... Как Андрей говорил? «Не будешь помогать кровососам, они твоей крови напьются».
Из бурого пятна возникло дерзкое, улыбающееся лицо. «Ничего, братан, недолго им осталось!» Кому им? Андрей тогда не сказал, а теперь Вася сам знает. Вот; таким черноусым эполетчикам, как тот на пароходе... Мамину, на ком Санькина кровь. Тем хозяевам, которые выслали на рабочих конную... Теперь Вася все понимает! И Андрей просил прислать свою смертную рубаху для того, чтобы Вася понял, как надо жить... за что умирать! Ведь у них с братом одна кровь!
Около двери тихонько плакали женщины. Чего они воют? Над такими покойниками не плачут. Гордятся ими! Их несут впереди, а за ними молча и грозно идет народ — как там, в Нижнем!
— Батя! — гневно крикнул Вася. — Не за то брат на смерть шел, чтобы ты на коленках елозил! Подымись!
— Правильно, парень! — вскочил сосед. — Не на горе вам Андрей кровь свою прислал, на гордость!
В избе стало тихо, когда, тяжело ступая, Иван Степанович подошел к сыну. Вася, не моргая, строго глядел в покрасневшие от слез глаза отца.
Иван Степанович отступил назад, и широкая его спина согнулась в поклоне.
— Прости меня, Василий, что не устоял на ногах. — Горькая усмешка блеснула под густыми усами. — Думал, и впрямь меня с корнем вывернуло, ан нет!
Тяжелая рука отца; легла на Васино плечо.
— Теперь в нашем роду ты за старшего, за Андрея будешь.
— Я за Андрея буду! — твердо сказал Вася, думая о своем.
Примечания
1
Ледяная скамейка — род санок. Состоит из доски с намороженным на нее льдом и другой, верхней доски, укрепленной на первой, на четырех ножках.
