Зинаида Лихачева - Вася Чапаев
— Семь верст до небес киселя хлебать! Пущай ребята слетают, им в радость! — решили они, и в Петров день чуть свет мальчишки отправились на побывку домой.
— Гляди-ка, солнышко еще высоко, а уж к Балакову подходим! — удивился Васята. — Дорога, что ли, короче стала,?
— Ну да, от жары ссохлась! — пошутил Вася. — Ты, Васята, как придешь, дома сидеть будешь?
— Не, я... — Васята замялся и вдруг озабоченно нахмурил брови. — Нам с тобой к Зудину надо сходить! Ведь зимой опять у него работать придется.
Вася расхохотался от всей души.
— Чего тебя разбирает? — обиделся Васята.
— К Наташе ты уж один сбегай! — хитро подмигнул Вася.
— Ну и к Наташе, и что ж такого?
— Да я пошутил, не ершись! — успокоил взъерепенившегося приятеля Вася. — А мне в больницу надо. Как там Федор Кузьмич?..
Васята понимающе гмыкнул и прищурился:
— И к Насте?
— Да, и к Насте, — спокойно подтвердил Вася и так серьезно взглянул в хитроватые глаза Васяты, что у того сразу пропала охота подшучивать.
Прибежав домой, Вася с гордостью вручил матери деньги. Небось и сам он сколько-нибудь из них заработал!
— Праздник сегодня, солнышко светит, пошел бы погулять, Васенька! — предложила Катерина Семеновна, наблюдая за поглядывавшим в окошко сыном. — Скинь грязное-то... Вот припасла я тебе, — хлопотала она, подавая Васе праздничные штаны и рубаху.
— Мама, спасибо!
Но что эти слова! Катерина Семеновна видела заблестевшие глаза сына, и это было дороже всякой благодарности.
Она глядела в окно на удалявшегося Васю, и гордая улыбка украшала ее до времени постаревшее лицо. «Как прутик тонкий, а складненький! И походочка легкая... — любовалась она. — Не успеешь оглянуться, как в парни выйдет».
Настя, нарядная, в голубой шали с розами, сидела на лавочке у своей хибарки. Увидев Васю, торопливо пошла навстречу.
— Я ждала тебя, потому и с девчатами не пошла. Помнила, что ты обещал сегодня прийти!
— Настя, пойдем куда-нибудь?
— Пойдем! Знаешь куда? На берег! Ох, люблю я на Волгу глядеть. Так бы, знаешь, и поплыла по ней далеко-далеко, на край света! — Настя раскинула руки и смеялась, глядя, как ветер раздувает ее шаль. «И впрямь она, как лодочка с парусом», — подумал Вася. Почему-то ему сделалось грустно.
— Чего ж ты мою обновку не похвалишь? Как сказала — так и сделала. Первый раз сегодня надела. Красивая? — Настя распахивала и запахивала свою голубую шаль.
— Очень далее красивая! — похвалил Вася. — А рубаху отцу тоже купила?
— А как же! Только он сегодня в новой рубахе целый день на печке лежит. Неможется ему... Старенький он у меня стал. — Настя поежилась. — Я и сама бы на печку залезла — день какой холодный'
— Это ветер с Волги. Давай не пойдем на берег, раз тебе холодно.
— Давай не пойдем... — покорно согласилась Настя, зябко кутаясь в обновку. Щеки ее горели так, как будто на них отпечатались малиновые розы, рассыпанные по кайме шали.
Они молча повернули назад.
— Ты чего какая скучная стала? — забеспокоился Вася.
— Голова болит... и холодно. Прямо как зимой.
— Простыла наверно? Настя нехотя засмеялась.
— Чудной ты, жара стоит, а я простыла? Так просто чего-нибудь... пройдет!
Прогулки не получилось. Незаметно для себя они вернулись к Настиному дому.
— Завтра опять уходишь в Быковку?
— Не завтрака сегодня. Завтра уже на работу надо.
Синие-синие грустные глаза ласково взглянули на Васю.
— Мне тоже завтра на работу. Знаешь, как не хочется? Тяжело там все-таки...
Васе захотелось взять ее за руку и увести далеко, далеко! По полям, по лугам, туда, где ей было бы хорошо, спокойно...
Настя опять вздрогнула.
— Знобит тебя. Иди домой, а то мы с тобой тут до ночи простоим, — строго приказал Вася и, смутившись, добавил: — Я бы от тебя никуда не ушел! Никогда!
Настя скользнула в дверь и, чуть приоткрыв ее, в щелочку шепнула:
— И я ведь не хочу от тебя уходить, Васенька!
Дверь захлопнулась, оставив Васю наедине с безудержной радостью, от которой шибко заколотилось сердце, разгоняя по телу обжигающую, поющую кровь. Долго и бестолково он кружил по улочкам, пока не натолкнулся на чью-то широкую грудь.
— Эй, Петруха, разуй глаза — на живого человека прешь, — укоризненно пробасил солидный мужчина.
— Я не Петруха, — возразил Вася.
— Не Петруха? — удивился прохожий. — А почему рожа у тебя, как у именинника? Я было подумал — парень ангела своего справляет... в Петров день!
Вася опомнился: «Одурел я, что ли, шатаюсь незнамо где, а ведь надо в больницу зайти, Федора Кузьмича проведать».
Больница была заперта. На стук вышла сиделка.
— Чего барабанишь? Если принес что — давай, я передам, а самого пустить не могу. Время для посетителей кончилось. Порядку не знаешь!
— Не знаю, — признался Вася. — Мне бы, тетя, только узнать, как Федор Кузьмич?
— Какой такой Федор Кузьмич? Фамилию надо говорить! — рассердилась сиделка, но, взглянув в смущенное Васино лицо, смягчилась. — Фамилию скажи, и я пойду узнаю. Вот как надо делать, мальчонка. Вася старался вспомнить фамилию художника.
— Тетя, подождите, сейчас, сейчас... Рыбаков! Рыбаков Федор Кузьмич! Вот как!
— Рыбаков? — задумалась сиделка.
— Ну да, Рыбаков. Его на прошлой неделе из Выковки привезли.
— А болезня у него какая, не знаешь? Вася мучительно покраснел:
— Он... сильно пьяный был.
— А-а! Тогда помню... Ты ему кто доводишься — родня?
— Нет, чужой, а что? Сиделка горестно вздохнула:
— Как, значит, его привезли, той же ночью и помер. Вот как, милок!
Вася попытался вспомнить лицо художника с озорными глазами, веселой улыбкой, но вместо этого перед ним возникло другое — мертвецки бледное, с диким взглядом мутных глаз... Он тряхнул головой, отгоняя воспоминание...
Чистое, чистое небо смотрело на него синими Настиными глазами.
— Настя! Настюша... хорошая. Настенька! — твердил Вася, изумляясь новому смыслу, заключенному в обычных знакомых словах.
...Темнота застала приятелей по дороге в Быковку. В лугах натужно кряхтел коростель, мучаясь бессонницей. «Спать пора! Спать пора!» — уговаривала его перепелка. В низине балагурили лягушки, умильно величая друг дружку: «Кум-кума! Кум-кума!»
Ночь покрыла луга голубым серебром. От голубых кустов па голубой траве лежали черные тени. И так прекрасен был земной покой, что звезды отрывались от черного неба и бросались вниз на теплую, живую, пахнущую травами землю.
Друзья шлепали по голубой дороге, вздымая голубую пыль. Даже Васяте не хотелось говорить. И Вася был рад, что ему никто не мешает забираться все дальше и дальше в цветущие заросли первой любви.
«Настя... милая, хорошая Настенька!» — казалось, слова эти стали такими живыми, осязаемыми, что их можно было собрать в букет.
Вдруг издалека донесся жалобный плач. Васята остановился.
— Слышишь? Воет кто-то.
— Ухач, больше некому.
— Ты что? Какой тебе в лугах ухач? — испуганно возразил Вася. — Не, это не ухач...
— Ой-вой-вой-вой! Оёй-вой-вой-вой, — отчетливо выговаривал плачущий голосок.
— Чур меня! — перекрестился Васята.
— Оей-ей-вов-вой! — раздалось совсем близко, и ребята увидели движущееся им навстречу маленькое сгорбленное существо.
— Аминь, аминь, рассыпься! — не своим голосом заорал Васята.
— Сам ты аминь, дурак большенный! — возмутилось существо.
— Енька! — ахнули ребята. — Енька, ты?
— Конечно, я...
Это и впрямь была Енька. Под заплывшим глазом темнел здоровенный синяк. Через рваный рукав виднелось худенькое плечо в темно-красных кровоподтеках.
— Кто тебя? Чего ревешь?
— Волки.
— Они что, кинулись на тебя, что ли? Где волки?
— Нету. А я их боюсь, вот иду и кричу...
— А дралась с кем?
— С хозяйкой, с теткой Васеной. Только я не дралась, она одна дралась. Сколько в няньках я жила, а такой злющей хозяйки ни разу не видала... Ох, устали мои ноженьки, — по-бабьи охнула Енька и уселась посередине дороги. — Вы не уходите, я посижу, отдохну. До Балакова еще долго?
Вася сел рядом с девочкой.
— И мы с тобой посидим. За что же она тебя так отколотила?
Енька нагнулась, внимательно разглядывая придорожную траву.
— Подорожничка бы найти. Уж очень болит, — пожаловалась она, прикладывая к запухшему глазу грязную ручонку.
Васята порылся в карманах.
— На, приложи, тоже оттягивает, — подал он медный пятак с дыркой. — Сегодня на улице нашел, только не берут его нигде, говорят — дырявый.
Енька приложила монету и улыбнулась.
— Правда, хорошо! Холодненький он. А отколотила меня тетка Васена за то, что я щи проспала, убегли они... весь чугун убег.
Еньку отдали в няньки в деревню Натальино, к богатой бабе Васене. Девочка нянчила толстого годовалого мальчишку, который орал день и ночь как резаный. Но злой и жадной бабе все казалось, что девчонка даром ест хлеб, и она взвалила на Еньку домашнюю работу. Если, убирая посуду, Енька звякала чашкой, хозяйка стукала ее костяшками пальцев по голове и орала: «Руки у тебя не тем концом воткнуты, что ли, дармоедка!»
