Наринэ Абгарян - Всё о Манюне (сборник)
– Спасибо, Надя, – говорил он маме, протягивая тарелку за добавкой, – если бы не ты, она бы давно уже простегала меня и Маню вместе с одеялами вдоль и поперек!
Мама делала бровки домиком, собирала губы в бантик, чтобы не рассмеяться, и предостерегающе кивала в нашу сторону. Дядя Миша отмахивался:
– Дети сами все знают!
В один из таких дней Ба позвонила маме:
– Я уже управилась с большей частью работы, пора набивать наперники шерстью, нужно, чтобы девочки подержали одеяло, пока я буду его простегивать. Отправь ко мне Наринку с Маней. И спасибо тебе, дорогая, за все, ты меня очень выручила.
– Ну что вы, тетя Роза! – Мама зарделась как школьница. – Не за что благодарить. – Девочки, – окликнула она нас, – Ба нужна ваша помощь!
– Хорошо, – мигом отозвались мы.
Кто бы посмел отказать Ба в помощи? Никто! Жить хотелось всем. Поэтому расстояние между нашими домами мы взяли резвым галопом за рекордно короткий срок.
Ба мы застали возле калитки. Она наспех чмокнула нас в щечки.
– Я в магазин за суровой ниткой, – бросила она на ходу, – ведите себя тихо, скоро буду.
Мы помахали для приличия ей вслед рукой и толкнули калитку. И окаменели от восторга. В центре двора на больших клеенках пенились воздушные клоки чистой белой шерсти. За три дня Ба успела ее промыть, просушить, взбить деревянным прутом и распушить облаком.
– Ух ты!!! – выдохнули мы. – Красота-то какаааая!
Шерсть была белоснежная и, казалось, искрилась на солнце.
– Ура, – запрыгала Манечка, – кругом лето, а у нас зима, вон посреди двора лежит целая куча снега!
Мы подошли поближе. Потрогали аккуратно шерсть – она приятно поскрипывала в руках и вкусно пахла стиральным порошком.
– А давай разуемся и походим по ней! – У Маньки загорелись глаза.
– Мань, – замялась я, – Ба нас за это по головке не погладит.
– Да ладно тебе, у нас же ноги чистые, мы осторожно! – Манька быстро скинула сандалики и ступила в шерсть. – Ой! – вскрикнула она. – Здорово-то как и немного щекотно.
Я последовала ее примеру. Ходить по шерсти оказалось сплошным удовольствием, она была пушистая и очень мягкая и доставала аж до Маниных коленок, а мне доходила до середины икр.
– Можно ласточкой в самую гущу нырнуть! – крикнула Маня и бросилась вниз головой.
Раздался глухой стук.
– Ой, мамочки, – Манина перекошенная мордочка вынырнула из шерсти, на лбу моментально раздулась шишка. Она потрогала ее. – Ты, это, поаккуратнее тут с нырянием, а то под клеенками голый двор, я вот на что-то твердое напоролась.
– Больно? – Я нагнулась присмотреться к шишке.
– Больно! – вскочила на ноги Манечка. – Только я потом буду расстраиваться, а то сейчас времени у нас в обрез!
Времени действительно было в обрез, поэтому мы спешили порезвиться вдоволь.
Сначала мы развлекались тем, что перекатывались по шерсти туда и обратно. Потом мы стали кидаться ею, словно снежками, друг в друга. Снежки по причине рыхлости отказывалась долетать до цели, поэтому приходилось кидаться друг в друга с разбега. Тормозить мы вовремя не успевали и вылетали на голую землю, увлекая за собой часть шерсти.
Потом Маня попала «снежком» мне в рот, и меня чуть не вывернуло, пока я извлекала изо рта волосики. С воплем: «Дура, что творишь!» – я кинулась на нее, и мы долго мутузили друг друга посреди клочьев шерсти.
Потом мы устали и решили помириться. Лежали рядышком и смотрели в небо.
– А я могу плюнуть так, что мой плевок поднимется в небо, а потом упадет тебе в лицо, спорим? – сказала я.
– До неба не доплюнешь, – лениво отозвалась Маня, – но попробовать можно.
И мы минут пять плевались вверх, с прицелом попасть друг в друга. Исплевали себя вдоль и поперек.
А потом Маня сделала роковое предложение.
– Нарка, – сказала эта вечная зачинательница самых опасных наших проделок, – а помнишь, как папа весной доводил до ума погреб?
Я помнила, конечно. Дядя Миша тогда завез цемента и песку и половину весны ковырялся в погребе. Ба ругалась, что он все не так делает, а дядя Миша огрызался, что она ничего не понимает в строительстве и ее место у плиты. Потом дядя Миша, по его словам, за что-то там не так дернул, и стена погреба пошла большой продольной трещиной.
Итого пришлось моему отцу договариваться с работягами со стройки, и они за два дня привели погреб в полный порядок. После этого какое-то время дядя Миша ходил тише воды ниже травы и старался не перечить Ба.
– Ну? – поторопила я Маню. – Помню, конечно. И что?
– Вот, – сказала Маня, – там остался песочек. Беленький такой, лежит в углу погреба, и Ба постоянно ругается с папой, чтобы он его вывез к реке, а папа говорит, что руки не доходят.
– Ну! – Я все не могла понять, к чему клонит Маня.
– А ведь этот песочек, если взять его горстями да кидать его над собой вверх, будет падать на нас, словно снег. Представляешь, какая красота? Стоим в снегу, а сверху на нас падает снег. Летом!
И тут на нас нашло окончательное затмение. Мы кинулись наперегонки в погреб. Чтобы не тратить время на переобувание, побежали босиком. Взяли по горсти песка в каждую руку и помчались обратно. Зажмурились и подкинули песок вверх.
Он посыпался на нас мелким колючим дождем.
– Ух ты! – заволновались мы и побежали за новой порцией песка.
Через несколько минут нашими общими стараниями воздушные облака взбитой белой шерсти превратились в серые нечесаные лохмы.
Потом, естественно, вернулась Ба. Зашла во двор с благодушной улыбкой на лице и увидела нас посреди свалявшейся шерсти.
И сказала «господибожетымой».
И судьба протрубила в рог Гьяллахорна, и нагрянул магический день Рагнарек.
Сначала Ба вытащила нас из грязных комьев и отлупила длинной тонкой палкой, которой она выбивала шерсть. Было очень больно, я извивалась как уж на сковороде и умудрилась-таки вырваться и убежать подальше, воя от боли. Ба не стала меня догонять, она взялась за Маню.
– Аааааааааа, – орала Маня не сбавляя обороты, – ааааааааааааааааааааааа!!!!!!!!!
Потом она тоже каким-то чудом вырвалась, пролетела мимо меня и проорала на ходу:
– Нарка, быстро в погреб, она нас убьет!
И я припустила за ней.
Мы вбежали в погреб и захлопнули дверь. Изнутри погреб запирался на большой железный крюк. Мы накинули его дрожащими руками и всем телом привалились к двери.
– Откройте! – заколотила в дверь Ба.
Мы тихонечко поскуливали, потирая ушибленные места.
– Или вы откроете дверь, или останетесь здесь навсегда! – протрубила Ба.
Мы молчали в тряпочку, сердца наши бились так громко, что слышно было, казалось, на всю округу.
– Замурую заживо! – Трубный глас Ба проник во все щели погреба и скрючил наши души.
Мы не совсем поняла смысл угрозы, но дружно заревели – было ясно, что ничем хорошим это «замурую заживо» не закончится.
– Кому сказано, открывайте, – задергала дверной ручкой Ба, – открывайте, а то хуже будет!
Мы заплакали еще громче.
– Ладно, – выдохнула огнем Ба, – лейте дальше ваши крокодильи слезы, но выйти отсюда вы не выйдете!
Нам было слышно, как она что-то волокла к двери, осыпая нас проклятиями и приговаривая про «мамэс милх». Потом наступила тишина. Стало ясно, что Ба чем-то загородила дверь и ушла.
Погреб был темным и холодным. Единственное маленькое окошко, которое выглядывало на улицу, было зарешечено. Когда глаза привыкли к темноте и мы начали различать предметы, нам стало еще страшнее, потому что казалось, что со всех углов на нас пялятся жуткие чудища.
И мы разревелись уже на законных основаниях.
Сначала мы плакали потому, что нам было больно, холодно и страшно. «Вот, оказывается, что такое "замуровать заживо"», – сквозь рев делились мы друг с другом свежеприобретенными знаниями. Потом нам захотелось в туалет по-маленькому, и мы ревели от обиды, потому что пришлось писать в углу, на беленький песочек, оставшийся после ремонта. При этом страшнее всего было сидеть голой попой на корточках – а вдруг из-за спины вынырнет длинная когтистая лапа и потащит нас в потусторонье? Поэтому, когда я сидела на корточках, Манька держала меня за руку, а когда она села писать, то я вцепилась ей в руку.
Потом мы оплакивали нашу тяжелую судьбу в зарешеченное окошко в надежде на то, что кто-нибудь пройдет мимо и вызволит нас из заточения. И если я дотягивалась ростом до окна, то Манька безнадежно маячила внизу. Чтобы она тоже могла явить миру перекошенное от горя и страха лицо, пришлось притащить кадку с рассолом для сыра. Манюня взобралась на кадку, и мы дружно заголосили в окно.
Потом мы отчаялись дожидаться помощи извне и стали взывать к совести Ба.
– Бааа, – плакали мы, – вытащи нас отсюда, пожалуйста, мы замерзли, и у нас болят от холода ступнииии. Мы уже достаточно замуровались и больше не будеееем!!!
Сначала вопли наши оставались безответными, а потом, спустя миллион веков, за дверью завозились.
