Люси Монтгомери - Эмили из Молодого Месяца. Восхождение
— Тетя Элизабет, — сказала Эмили дрожащим голосом, — если вы пошлете меня в Шрузбури, обещаю вам три года не писать ничего, что было бы выдумкой. Это вас устроит? Так как это все, что я могу обещать.
Элизабет связала целых два ряда, прежде чем соблаговолила ответить. Кузен Джимми и Эмили уже думали, что она вообще не собирается отвечать. Но вдруг она свернула свое вязание и встала.
— Очень хорошо. Пусть будет так. Разумеется, возражение у меня прежде всего вызывали твои рассказы. Что же касается остального, думаю, Рут позаботится о том, чтобы у тебя оставалось поменьше времени на все эти глупости.
Тетя Элизабет выплыла из комнаты, испытывая в глубине души огромное облегчение оттого, что не потерпела в этом сражении сокрушительного поражения, но получила возможность отступить с невыигрышной позиции с некоторыми военными почестями. Кузен Джимми погладил темную головку Эмили.
— Вот и славно, Эмили. Излишнее упрямство ни к чему, ты же знаешь. А три года, киска, это не вся жизнь.
Нет, не вся; хотя в четырнадцать кажется иначе. В тот вечер Эмили уснула в слезах... но потом, когда на часах было три, а за окном по старому северному берегу бродил в сером сумраке ночи ветер... встала... зажгла свечу... села за стол и описала всю сцену в своей «книжке от Джимми», особенно заботясь о том, чтобы не написать ни единого слова, которое не было бы исключительно правдивым!
Глава 6
На новом месте
Тедди, Илзи и Перри радостными возгласами приветствовали сообщение Эмили о том, что она тоже едет в Шрузбури. Эмили, по размышлении, решила, что также может быть в известной мере счастлива. Конечно, важнее всего было то, что она все-таки будет учиться в средней школе. Правда, ей не нравилось, что придется жить у тети Рут. Такого она никак не ожидала, поскольку предполагала, что тетя Рут никак не захочет держать ее в своем доме и что, если тетя Элизабет решит послать ее в Шрузбури, ей придется жить в каком-нибудь пансионе — вероятно, вместе с Илзи. Разумеется, такое решение устроило бы ее гораздо больше. Она отлично знала, что легкой жизнь под кровом тети Рут не будет. И вдобавок ей больше нельзя писать рассказы.
Чувствовать, как тебя переполняют творческие замыслы, и не иметь права осуществить их... трепетать от восторга, рисуя в воображении юмористические или трагические характеры, и не иметь права оживить их на бумаге... неожиданно загореться идеей великолепного сюжета и сразу же осознать, что не можешь ее развить. Все это было для нее пыткой, представить которую не может тот, кто не страдает врожденным писательским зудом. Обычным людям, вроде тети Элизабет, никогда не понять страданий творческого человека. Для них это просто глупость.
В последние две недели августа в Молодом Месяце все были очень заняты. Элизабет и Лора проводили долгие часы в совещаниях об одежде Эмили. Ей предстояло иметь солидный гардероб, который не нанесет ущерба репутации Марри, но при выборе нарядов предстояло руководствоваться здравым смыслом, а не требованиями моды. Саму Эмили о ее желаниях не спрашивали. В один из этих дней Лора и Элизабет спорили «с полудня до росистого вечера», можно ли сшить для Эмили блузку из шелковой тафты — у Илзи таких было три — и решили этот вопрос отрицательно, к большому разочарованию Эмили. Зато Лора добилась своего в вопросе о платье, которое она так и не решилась назвать «вечерним» — это название сразу же погубило бы его во мнении Элизабет. Оно было из прелестного розовато-серого крепа (оттенок, который в то время, кажется, назывался «пепел роз»), с вырезом по шее (громадная уступка со стороны Элизабет), с большими буфами на рукавах (сейчас такие буфы выглядели бы весьма нелепо, но, как любая другая модная одежда, в свое время считались верхом элегантности — особенно, если их носили молодые и хорошенькие). Это было самое красивое платье из всех, какие успела поносить за свою жизнь Эмили... а также и самое длинное, что означало многое в те дни, когда вы не могли считаться взрослой, пока не начнете носить «длинные» платья. Это платье доходило как раз до ее хорошеньких щиколоток.
Она надела его однажды вечером, когда Лоры и Элизабет не было дома, так как ей захотелось, чтобы в нем ее увидел Дин. Он пришел, чтобы провести с ней последний вечер перед его отъездом — на следующий день он уезжал, выбрав наконец местом назначения Египет, — и вдвоем они долго бродили по саду. Эмили чувствовала себя очень взрослой и умудренной опытом, так как ей приходилось приподнимать ее переливчатую креповую юбку, чтобы та не задевала высокие травы. С небольшим серовато-розовым шарфом, повязанным на голове, она, как подумал Дин, даже больше обычного походила на звезду. Их сопровождали кошки: холеный полосатый Ром и Задира Сэл, которая по-прежнему самовластно правила в амбарах Молодого Месяца. Другие кошки появлялись и исчезали, но Задира Сэл оставалась вечно. Ром и Задира Сэл резвились на полянках, выпрыгивали друг на друга из джунглей душистых цветов или терлись о ноги Эмили. Дину предстояла поездка в Египет, но он знал, что нигде, даже там, где все полно странного очарования забытых империй, не увидит ничего такого, что понравилось бы ему больше, чем эта чудесная картина: Эмили и ее кошки в ухоженном, величественном и душистом старом саду Молодого Месяца.
Они говорили меньше, чем обычно, и молчание действовало на обоих самым необычным образом. Дин раз или два испытал безумное желание отказаться от поездки в Египет и остаться на зиму дома — может быть, даже поехать в Шрузбури; он тут же пожал плечами и посмеялся над собой. Эта девочка не нуждалась в его заботах: хозяйки Молодого Месяца умело опекали ее. Она еще всего лишь ребенок, хрупкий ребенок — несмотря на высокий рост и бездонные глаза. Но какое совершенство в этой белой линии ее шеи... как манит к себе восхитительный изгиб ее красных губ. Она скоро будет женщиной... но не для него... не для хромого Кривобока Приста, принадлежащего к поколению ее родителей. В сотый раз Дин повторил себе, что не будет глупцом. Он должен довольствоваться тем, что послала ему судьба, — дружбой и привязанностью этого утонченного, звездного существа. Через несколько лет ее любовь станет желанным чудом — для какого-нибудь другого мужчины. И, без сомнения, эта любовь — как с обычным своим цинизмом подумал Дин — будет зря растрачена на какого-нибудь молодого и красивого болвана, который ее совершенно не достоин.
А Эмили думала о том, как ужасно ей будет не хватать Дина — больше, чем когда-либо прежде. Они были такими хорошими друзьями в это лето. Поговорив с ним — даже если такой разговор продолжался лишь несколько минут, — она всякий раз чувствовала, что жизнь стала богаче. Его мудрые, остроумные, юмористические, язвительные высказывания помогали ее образованию. Они волновали ум и воображение, они вдохновляли ее. А его случайные комплименты помогали ей обрести уверенность в себе. В ее глазах он обладал неким странным очарованием, каким не обладал никто иной в мире. Она чувствовала это очарование, хотя и не смогла бы объяснить, в чем оно заключается. Зато Тедди... она отлично знала, почему ей нравится Тедди. Просто потому, что это Тедди. А Перри... Перри был веселым, загорелым, откровенным, хвастливым шалопаем, который не мог не нравиться. Но Дин отличался от всех. Чем привлекал он к себе? Было ли это очарование чего-то неизвестного: жизненного опыта... тонкой проницательности... мудрости, рожденной горькими размышлениями... всем тем, что он знал и чего ей, Эмили, никогда не узнать? У нее не было ответа на этот вопрос. Она знала лишь то, что после общения с Дином любой другой человек казался немного пресным... даже Тедди, хотя он нравился ей больше всех.
О, да, Эмили никогда не сомневалась, что Тедди нравится ей больше всех. Однако Дин, казалось, приносил удовлетворение той части ее тонкой и сложной натуры, которая без него всегда томилась какой-то жаждой.
— Спасибо вам, Дин, за все чему вы научили меня, — сказала она, когда они вдвоем стояли у солнечных часов.
— Ты думаешь, Звезда, что ты сама ничему не научила меня?
— Как я могла научить вас? Я так молода... так невежественна...
— Ты научила меня смеяться без горечи; надеюсь, тебе никогда не доведется узнать, какое это благодеяние. Не дай учителям испортить тебя в Шрузбури, Звезда. Ты так радуешься предстоящему отъезду, что я не хотел бы расхолаживать тебя. Но тебе было бы ничуть не хуже... даже лучше... здесь, в Молодом Месяце.
— Что вы, Дин! Я хочу получить хоть какое-то образование...
— Образование! Получить образование не значит быть напичканным алгеброй и скверной латынью. Старый Карпентер сумел бы дать тебе гораздо больше знаний, чем дадут в Шрузбурской средней школе все эти недавно вышедшие из университетов молокососы — мужского и женского пола.
— Но я не могу продолжать посещать здешнюю школу, — возразила Эмили. — Я была бы совсем одна. Все ученики моего возраста поступили в королевскую учительскую семинарию в Шарлоттауне или в среднюю школу в Шрузбури, или сидят дома... Я не понимаю вас, Дин. Я думала, вы будете рады, что меня отпустили в Шрузбури.
