Василий Ардаматский - Безумство храбрых. Бог, мистер Глен и Юрий Коробцов (Рисунки А. Лурье)
— Что приказано, то и делаю.
— Еле тебя разыскал.
— А на что я вам? — глухо спросил Демка. Сердце его колотилось от предчувствия беды.
— Тебе привет от Шеккера.
— Как это — от Шеккерд? Он же умер.
— Вот именно. — Человек в штатском продолжал все так же странно улыбаться. — Он привет посылает тебе с того света и просит предупредить тебя, что и ты очень легко можешь туда попасть, если не будешь делать то, что тебе прикажут.
— Мне приказано стеречь дом, держать его в порядке…
— К тому, что передает Шеккер, я могу добавить, что выяснение обстоятельств его смерти еще продолжается. И тебе рано думать, что ты удачно выкрутился из той истории. — Человек в штатском выразительно помолчал. — Я буду приходить сюда каждый день, и ты будешь подробно рассказывать обо всем, что говорят жильцы этого дома. Я должен знать, кто из них с кем больше дружит, в чьей комнате и когда они собираются вместе. Вообще я должен знать все, что происходит в этом доме. Абсолютно все. Особенно меня интересует русский.
— Да они же со мной не разговаривают, — попробовал возразить Демка. — Они вообще как придут, сразу валятся спать. Какие еще там разговоры…
— Я надеюсь, ты понял все, что я сказал. И насчет Шеккера, и насчет легкой возможности для тебя встретиться с ним. Завтра я приду в это же время.
Человек в штатском ушел.
Демка продолжал растапливать печку, но руки его не слушались. Он ронял поленья и долго не мог зажечь спичку. Потом забыл открыть трубу, и весь дом наполнился едким дымом. Пришлось распахнуть окна. И снова у него начала сильней дергаться голова.
Как только инженеры вернулись домой, Демка прошмыгнул в комнату Баранникова и все ему рассказал.
— Ладно, иди пока к себе. Мы посоветуемся, что делать.
— Батя, они же меня убьют.
Баранников взял его за плечи:
— Сколько уж раз убивали, а мы с тобой всё живы да живы. А потом, знаешь, как народ говорит: «Двум смертям не бывать, а одной не миновать».
Баранников видел, как напуган Демка, и нарочно говорил с ним спокойно и даже беззаботно. Но, когда Демка вышел, он тревожно задумался.
Когда свет был погашен, в комнатке Баранникова собрались все инженеры. Они обсуждали Демкину новость. После того как тщательно взвесили и обсудили все обстоятельства, пришли к выводу, что эта затея гестапо не больше чем профилактическая операция и что она никак не связана с их диверсией. Решили придумывать для Демки «подслушанные» им разговоры инженеров. Так, уже завтра он сообщит, что инженеры с недовольством говорили о том, что им за работу не платят денег, что все они обносились, бреются одной тупой бритвой и выглядят совсем не как инженеры, занятые в большом и важном деле…
Потом Баранников рассказал товарищам о своем разговоре с Гриммом. Все сошлись на том, что Баранников занял правильную позицию. Но думать о расширении диверсии следует.
Гаек и Магурский ушли в свою комнату. Баранников и Борсак улеглись на койки. За окном посвистывал ветер, в стекла с легким шумом бился метельный снег.
— В детстве я больше всего не любил грозу, — прошептал Борсак. — А с недавнего времени стал ненавидеть метель.
— Что здешняя метель, — отозвался Баранников. — Вот у нас на Урале метель — это да.
— В позапрошлом году я из-за метели напоролся в Париже на облаву. — Борсак повернулся на бок, лицом к Баранникову, и, подперев рукой голову, стал рассказывать: — Мы вдвоем приехали из Бордо в Париж с заданием ликвидировать одного опасного негодяя. Все шло по плану. Предатель и пикнуть не успел, как отправился к праотцам. Мы убили его в номере гостиницы. Он как сидел в ванной, так там и остался. Как было условлено, покинув гостиницу, мы разошлись в разные стороны, чтобы затем встретиться на вокзале и ехать обратно в Бордо. И вдруг метель, да такая, какая редко бывает в Париже, Снежные хлопья-крупные, влажные — залепляют глаза, набиваются за воротник. Под ногами холодный кисель. И вот в этой метели я нос к носу сталкиваюсь с отрядом гестаповцев. Облава, черт бы их взял! Не было бы проклятой метели, я бы их заметил издали и нырнул в первые ворота. А тут попался, как в западню. Бежать было бессмысленно. Документы мы оставили в Бордо, на всякий случай. Отвели меня в комендатуру, всю ночь допрашивали, били, но я выстоял. Гестаповцы до сих пор так и не знают точно, кто я. Судили меня, как беспаспортного. А когда узнали, что я инженер, отправили сюда. Пока я сидел в парижской тюрьме, мои товарищи связались со мной. И это уже они сумели подсказать кому надо мысль, чтобы меня как инженера по точной механике отправили в промышленность. — Борсак помолчал и спросил: — А ты в самом деле инженер?
— Да. Машиностроитель. На Урале работал.
— Где это?
— Ну, как тебе объяснить… Про Сибирь слышал?
— Еще бы!
— Ну, так вот, где-то там.
— Далекое у тебя, я вижу, путешествие… — уже сонным голосом проговорил Борсак и замолчал; как видно, уснул.
Действительно, далекое… Баранников невольно начал вспоминать весь свой невообразимый путь от Урала сюда, в эти чужие немецкие края. Все, что произошло с ним на этом пути, вспоминалось в связи с людьми, с которыми судьба сводила его в разное время. Вдруг вспомнился парень в клетчатой рубашке и тапочках — шофер, который сбежал, когда они пробивались к своим. Вспомнился солдат, которого они встретили в лесу. Баранников видел, как он погиб в последней перестрелке с мотоциклистами. А спустя секунду упал с наганом в руке председатель местного сельсовета, который только накануне прибился к их отряду. Как же их звали — и солдата этого и председателя? Но, как ни напрягал свою память Баранников, вспомнить не мог. От этого ему стало стыдно и горько.
А что было потом? Баранников словно торопился уйти от тех забытых им смертей…
Что же было потом? «Ах да, потом я умирал в сарае от раны, и спас меня русский воен ный врач. Его звали Роман Федорович. Да, именно Роман Федорович», — повторил про себя Баранников, радуясь, что имя этого славного человека он не забыл. Еще там был дядя Терентий. Романа Федоровича гитлеровцы расстреляли там же, возле сарая, а дядя Терентий, очевидно, сгинул уже в лагере.
Перед мысленным взором Баранникова проходили люди совсем недавнего времени.
Степан Степанович — строитель из Минска. Его расстреляли здесь, у подножия горы.
Штурман Грушко. Товарищ Алексей, руководитель подполья в лагере «Овраг» и здесь.
Вспомнилось, как однажды товарищ Алексей сказал: «Никто из нас ни при каких самых тяжелых условиях не имеет права думать только о себе. Мы все здесь связаны одной колючей проволокой». И вот нет и его…
Да, невообразимо далекий путь пройден от отцовской могилы в пограничном поселке до этого затихшего в ночи домика. И путь еще не окончен. Кто может сказать, что ждет нас впереди? Мы же не просто узники. Мы боремся, боремся…
16
Последняя военная зима 1945 года была капризной. В феврале прошли дожди. Потом ударили заморозки. Бесснежная земля точно оделась в стеклянный панцирь, а почки на деревьях, успевшие набухнуть, стали похожи на драгоценные украшения.
В такое стеклянное утро Баранников и Борсак шли на завод, то и дело хватаясь друг за друга, так было скользко. Они торопились. Гаек и Магурский были уже на заводе. Сегодня в полдень всех их вызывал главный инженер Гросс.
— Интересно, зачем он нас вызывает? — тихо спросил Борсак.
— Боюсь, ничего приятного, — проворчал Баранников.
— Хорошо, что мы вовремя начали этот шум с перевыполнением задания.
— Да. Гримм точно предчувствовал беду.
. — А он не знает, зачем нас вызывает Гросс?
— Он знает одно: среди руководителей завода паника в связи с какой-то бумагой, полученной из Берлина. Второй день беспрерывно идут совещания. Самое тревожное — что на завод прибыли высокие чины СС. Гримм боится, что обнаружена диверсия.
У главного входа в подземелье стояло несколько легковых автомашин. По-видимому, приехавшее из Берлина начальство находилось на заводе.
Баранников и Борсак спускались по главному тоннелю. Здесь они ничего необычного не увидели. Заключенные катили в гору вагонетки с отбросами производства. Из расходившихся в стороны штолен доносился привычный ровный рокот работающего завода.
— Удачи нам! — Шарль Борсак улыбнулся и свернул в свою штольню.
Баранников пошел дальше.
У входа в цех его поджидал Гримм. Лицо у него было бледное и невероятно усталое.
Они пошли рядом.
— Я не ошибся: обнаружена диверсия. Но, судя по всему, не наша. Какая-то очень грубая работа. — Гримм задержался возле станка, внимательно рассматривая только что сделанную деталь. — Все приехавшие чины сейчас в седьмом и девятом секторах.
На совещании у Гросса меня не будет. Зайду позже в цех…
В это время в кабинете Гросса шел напряженный разговор, в котором участвовали, кроме Гросса, два генерала: один — из главного штаба армии, другой — из СС. Это был генерал Зигмаль.
