Геннадий Михасенко - Пятая четверть
Высокая черная дача казалась массивнее, чем днем. Внутри, в одной из ее комнат, стояло пианино, новенькое пианино, к клавишам которого еще никто не прикасался… Если бы Антону дали сил, он забрался бы на балкон, пролез в мансарду, проник через люк на первый этаж, отыскал это пианино и устроил бы такой концерт, что соседи умерли бы от ужаса подле своих окон, поняв, что музыка гремит в недостроенном необитаемом доме, с закрытыми ставнями. И поползли бы по Индии слухи про Ночного Маэстро!..
Антон оступился и чуть не упал, направляясь по мокрой траве к себе в кладовку. В соседнем курятнике горел свет, и на окне вырисовались странные, шевелящиеся тени, будто там толпились безмолвные, неведомые существа. Антон вздрогнул и насторожился, прежде чем понял, что это куры.
Фонарик лежал сразу за косяком, на ящике с гвоздями. Антон осветил свое ложе: ватный матрац с телогрейкой в изголовье, с краю — стопкой — две чистые простыни и полотенце. Антон вспомнил, что обещал помыться в душе. Он переложил чистые простыни на табуретку, откинул одеяло и упал, не снимая пижамы. По чердаку бродила кошка, но шлак хрустел так, словно там ворочался человек, и можно было бы испугаться, не шатайся эти кошки из ночи в ночь.
…Сразу появился дом, гостиная. Горит настольная лампа. Отец сидит на диване, прикрыв глаза ладонью, и ждет. Антон садится к пианино, поправляет под собой стул, простирает вперед руки, проверяя их подвижность, и — льется «Баркарола». Пальцы бегут по клавишам. На них можно смотреть, а можно и не смотреть. Антон поднимает голову и видит «Тройку». Ребята тянут бочку, тянут и не знают, что им помогает он, Антон, налегая сзади. Только почему это бочка, а не мотоцикл?.. Антон вздрогнул и оглянулся. Настольной лампы не было. Не было отца. Не было гостиной. И не было пианино. Кошмар. «Что же это!.. Я же не наигрался!.. Я же только начал!» — закричал Антон, и вдруг оказалось, что он не на стуле сидит, а стоит с фонарем в руке перед темной дачей. «Ах, вот оно где!» — зло и радостно воскликнул он и прыгнул на балкон. «Хоть бы оно было открытым! Хоть бы!.. Должны же они были попробовать звук, хоть ткнуть одним пальцем. Значит, проворачивали ключ! А обратно забыли повернуть. Хоть бы забыли!..» Очутившись в мезонине, Антон дернул за кольцо люка, поднял его и спустился вниз. Он толкнул первую же дверь и увидел пианино, на сглаженных углах которого свечками вспыхнули продолговатые отсветы. Прямо не освещая его, словно боясь, что оно, ослепленное, отпрянет и исчезнет, как привидение, Антон крадучись подошел к инструменту, протянул руку к крышке и быстро поддел ее пальцами, боясь почувствовать сопротивление. Но крышка поднялась. Клавиши блеснули, как зубы, и тут же пропали — Антон выключил фонарик. Теперь ему не нужен был свет. И тут кто-то сзади тряхнул его за плечо. Антон обмер, затем, вдруг поняв, что ему хотят помешать, с силой стукнул по клавишам, чтобы хоть одним ударом утешиться, но рука попала на что-то мягкое. И Антон ударил еще и еще раз!..
— Антон, Антон! Что с тобой? Это я, Тома. Успокойся.
— Что? Где я? — воскликнул Антон, садясь.
— Успокойся. Ты дома. Ты опять простыл… — Вспыхнул фонарик, и Антон увидел Томино лицо, выхваченное из темноты, — она осветила себя, — и окончательно проснулся. — Ну вот. У тебя жар. Ты бредил, вот я и прибежала.
Антон тряхнул головой и облегченно вздохнул.
— Жара у меня нет. Я просто видел сон.
— Ну-ка. — Тома потрогала его лоб, сунула руку ему за пазуху. У Антона как-то сбилось дыхание, и он непроизвольно прижал ее руку прямо сквозь рубаху к груди, но тут же вздрогнул и отпустил. Теплая Томина рука проскользнула справа налево, к сердцу, и замерла там. — Да, жара нету вроде… Но здоровые же так не стонут. — Тома выпростала руку и накрыла Антона одеялом. — Спи. Сейчас три часа только.
— Леня вернулся?
— Нет еще, но вот-вот вернется. Спи. — Она еще раз коснулась лба Антона и вышла, прежде чем он успел еще что-то спросить. Что именно, он не знал, но непременно хотел спросить — чтобы удержать ее на лишнюю минуту.
Антону, кажется, стало грустно, но тут промелькнула мысль, что ведь можно еще раз простонать, и она снова придет, и снова будет искать жар у его сердца… Он повернулся на бок, и новая мысль вспыхнула в голове; «Надо как-нибудь случайно узнать у Лени, понравился ли я ей?..»
По чердаку продолжала шататься кошка. «Выйти бы да пугнуть», — подумал Антон, засыпая.
Глава четырнадцатая, где в недостроенном доме играет музыка
Антон проснулся и увидел, что перед ним на краешке табуретки, сдвинув чистые простыни, сидит Салабон и гвоздем прочищает ногти. Должно быть, почувствовав взгляд, Гошка поднял голову.
— Наконец-то. Хотел тебя водой окатить, да пожалел.
— Спасибочки. Меня вчера наокатывало до тошноты. Сколько суток я проспал?
— Полжизни. Уже девять часов.
— О-о, рано. Я еще всхрапну. — Антон зевнул и повернулся на другой бок, но Салабон сдернул с него одеяло. Антон сел, опустил ноги и, глянув на улицу, сощурился — двор искрился. — Ну, как прошла твоя ночь?.. Мокренький, вижу. Протекает «Птерикс»?
— Нет, это я вымок, пока сквозь лес пробирался, а спал — во!.. Хочешь, Тамтам, я тебя обрадую? Смотри, что я вчера нашел в вертолете. — И Салабон протянул Антону какие-то бумажки.
— Фантики, — сказал Антон. — То есть как фантики?
— А вот так! Кто-то конфеты жрал в нашем «Птериксе».
— Карамель цитрусовая. Странно… Всего два фантика?
— Мало? — язвительно спросил Гошка. — Подожди, еще будет. Гады, пронюхали все же!.. Я так и знал, что пронюхают!
— Э-э, послушай! — вдруг воскликнул Антон. — Это же Тома вчера покупала цитрусовую карамель.
— Ну и что! Тома поперлась бы к черту на кулички конфеты сосать?.. Ха!
— Да нет же. Это я с собой прихватывал! — Антон хоть и не помнил, чтобы он с собой брал конфеты, но тут явно получалось, что он брал. Не ахти какая важная это штука, чтобы помнить о ней — две конфеты.
— A-а, ну тогда другое дело, — радостно проговорил Салабон. — Тогда все нормально. А я уж тут целую систему продумал, как этого конфетника сцапать.
И оба рассмеялись, но Антон вдруг приставил палец к губам и кивнул на стенку: мол, чш-ш — там еще спят.
— Слушай ты, арматурщик, — сердито прошептал он, — из-за тебя мы вчера чуть не испортили ригель, чуть первобытное бревно не отлили.
— Из-за меня?
— Конечно. Ты же в каркасе закладушку пропустил!
— Да я его и в глаза не видел, этот каркас. Я у станка просидел.
— Все равно. Раз ты арматурщик, значит, отвечаешь за всех арматурщиков. Сам же говорил: наш брат! наш брат!
— Так это вообще.
— Вообще! Из-за этого «вообще» Лене пришлось ночью на полигон топать. Конечно, и мы с Иваном прошляпили, но вы…
— Да-а, за нами только смотри да смотри, — весело согласился Салабон. — Закладушки пропускать мы мастера… А что, Леонид Николаевич поставил ее? — вдруг сразу озабоченным топом спросил он.
— Не знаю. Я его еще не видел… А тут еще с мотоциклом. — И Антон рассказал про ночное злоключение.
— Мда-а, — протянул Гошка. — Ну, хоп, одевайся, Тамтам. — Салабон смял фантики и выкинул их в дверь. — Значит, ты втихаря конфеты лопал?.. Я тесал винт, меня жрала мошка, а ты жрал конфеты в кабине?
Антон с улыбкой растерянно пожал плечами, пытаясь вспомнить, как же он все-таки взял и как съел эти несчастные конфеты, и почему только две, а не горсть, как он обычно делал, если уж добирался до конфет, но ничего не смог припомнить — видимо, ночной кошмар все перевернул в голове.
Ребята выскочили во двор.
С Ангары натянуло столько тумана, что он, расползшись белыми языками по балкам, переполнил их и, сомкнувшись в одну клубящуюся волну, сквозь лес двинулся на поселок, приглушая солнце.
Антон замер — он никогда еще не видел такого обильного тумана. Это был прямо туманный потоп. Плотный и тяжелый, могущий, казалось, посдирать крыши и поопрокидывать заборы, он натекал, однако, странно бесшумно и вблизи превращался в ничто — просто мириады водяных пылинок, заметных лишь против солнца, стремительно проносились мимо да лицо обдавало сырым холодом.
Что-то от осени было в этом утре, в этом тумане.
Антон закатал штанины до колен, резинку штанов поддернул повыше и кивнул на мотоцикл.
— Видел?
На машину жалко было смотреть. С выбитой фарой, с поцарапанным бензобаком, вся в грязи, она сама, чудилось, стеснялась своего вида и потому сама же и спряталась под лист кровельного железа.
— Ничего сыграли, — сказал Гошка.
— Вот именно — сыграли… Сыграли. — Антон вдруг резко повернулся к даче. — Слушай, Салабон, мы должны сейчас же пробраться внутрь этого дома.
— Зачем?
— Не спрашивай. Сейчас же, иначе я умру, — заявил Антон и помчался к веранде проверить — не осталась ли случайно дверь открытой. Дверь была заперта. Антон вернулся и живо полез на балкон. Сон с такой четкостью воскрес в его голове, что он поверил — в действительности все будет так, как было во сне.
