Семен Юшкевич - Саша
Старик поставил палку меж ногами и, насторожившись, внимательно прислушивался. Настенька со страхом прижалась к Сергею, и испуганно взглядывала на старика.
— Кто это? — спросил тихо Сергей у Алёши.
Стёпа смеялся и делал гримасы.
— Это мой отец, слепой, — ответил спокойно и улыбаясь Алёша. — Вы не бойтесь, — он хороший…
— Что же он говорит о Вороне?
— Это его тайна, — загадочно произнёс Алёша, — мне нельзя сказать.
— Ему снятся черти, — сердито выговорил мальчик с кровати. — Отец! — крикнул он, — положи палку, я приказываю.
Мы все задрожали от безумного страха. Слепой повертел палкой, будто писал ею в воздухе, и положил её на колени.
— Он добрый, — говорил Алёша, — он хороший, — он всё знает…
— Монах, — прошептал слепой.
— Вот это, Саша, — обратился Алёша к мальчику на кровати, и мы слушали с глухим беспокойством, — мои новые знакомые: Сергей, Настя. Коля, Павел…
Саша приподнялся на локте и внимательно осмотрел нас.
— Она мне нравится, — деловито произнёс он, указывая на Настеньку. — Пусть она сядет возле меня. А где Стёпа?!. Стёпа тоже.
Голос у него был такой же, как у Алёши, но казался более равнодушным и не тревожил. Стёпа прыгнул к нему на кровать, и оба они улыбнулись друг другу. Настя передвинулась так, что стала ему видна вся. Теперь и я заинтересовался и устроился подле Сергея.
— Почему ты не встаёшь, — недоверчиво спросила Настенька, усаживаясь на табуретке. — Встань, пожалуйста, и я тебя не буду бояться.
— Настя, — с упрёком выговорил Сергей.
— Но я его боюсь, — упрямо повторила она.
И когда Алёша подошёл к ней, чтобы успокоить, она вдруг, забыв о страхе, подала ему корзинку и сказала:
— Мама прислала вам всем… как братьям…
— У меня мёртвые ноги, — раздался голос Саши, — я всегда лежал.
— Как жаль, — произнёс Коля, внимательно посмотрев на него.
— Мёртвые ноги! — с удивлением вырвалось у меня и у Сергея.
Слепой завозился в углу, и я повернулся спиной к нему, чтобы совершенно не видеть его.
— Как здесь всё странно, — со страхом подумал я.
— Ты была на горе? — спросил Саша, тронув рукой Настеньку, и она отодвинулась. — Расскажи мне о ней. Через несколько дней мать на руках понесёт меня во двор и я её увижу.
— Я была на горе, — важно сказала Настя и все её ленточки задвигались на ней, — и тогда она ещё цвела вся. Теперь гора умерла…
— Алёша, — позвал слепой. — Выйди во двор и посмотри, где луна стоит?
— Сейчас, отец, — ответил он и вышел из комнаты.
— Тебе не скучно лежать? — спросил Сергей у Саши.
— Некогда скучать, — серьёзно произнёс Саша. — Я весь день чем-нибудь занят. Мне нужно за домом смотреть. Отец — слепой, занят своим, — и всё о чём-то с Алёшей шепчется. Мать ничего не понимает. Не понимает, — как бы удивляясь этому, повторил он. — Только плачет и жалуется. Разве слёзы помогают? Вещь — не пословица, жалоба — не дело.
— Но ты ведь не ходишь, — возразила Настенька, — как же ты за домом смотришь?
Он с удивлением посмотрел на неё, а Стёпа, знавший его мысли, рассмеялся и захлопал в ладошки.
— Вот ноги умеют ходить, — сказал он, — а что толку? Без ног худо — без головы круто. А тут все без головы. Вот в чём беда. Отец всё сидит и шарит руками — точно таракан возится. То с Алёшей шепчется, — о чём говорят, я и не пойму. А их кормить нужно. Отец любит покушать. Вовремя не подашь — сердится, плачет. Вот он какой. Мать, когда в комнате, тоже плачет. Слёз у нас тут много. Слёз не оберёшься, — прибавил он угрюмо.
Вошёл Алёша и громко сказал:
— Луна стоит над башней, а флюгер горит, как звезда.
— Ну, так сегодня поедем, — ответил слепой, — и лицо у него стало светлое, приятное, — садись ближе, Алёша.
У Алёши заблестели глаза и — будто нас не было в комнате — он уселся возле старика. Голос его ласкал, как звуки струн, когда по ним ударят ладонью…
— Говори, отец, — попросил он. — Луна стоит над башней…
Слепой загадочно улыбнулся, погладил бороду. Горячий шёпот тронул тишину. Будто листья зашелестели.
— Вот так всегда они, — произнёс Саша, с беспокойством следя за ними. — О чём говорят, не пойму.
В голосе его была досада, но глаза неотлучно подстерегали каждое движение Алёши. Вдруг он упёрся на локоть и громко крикнул:
— Алёша!
Странный Мальчик медленно повернул голову, будто она была теперь так тяжела, что не поддавалась его усилиям. Глаза были полузакрыты. Что-то блаженное неземное лежало в его улыбке.
— Алёша, Алёша! — всё громче звал Саша.
— Лежи спокойно, — медленно, как бы вдумываясь, ответил Странный Мальчик, — я не сплю.
— Отчего же твоя мать плачет? — спросил Сергей дрожащим голосом, — и мы снова встревожились.
— От дел плачет, — ответил Саша, успокоившись, и повернулся к нам. — Ртов тут много, а дела плохие. Мать куда как мало кушает, а я ещё меньше. Всё для них бережём.
Он метнул глазами в сторону старика и Алёши и уже шёпотом прибавил:
— И ещё потому плачет, что сестрёнка наша умерла. В прошлом году умерла. Аннушкой звали. Одна у нас девочка была — и та умерла. Никак мать её забыть не может. Все забыли, — она не забывает.
— Плохо у вас тут, — вырвалось у Коли.
— Ну, и плохо… — вдруг сорвался Стёпа, тяжело дыша. Казалось мне, он злился на нас и у него глаза горели. — А я для Сашки на нож пойду. Батьке не уважу за него. Хочешь, сейчас тебе с горы земли принесу? Хочешь лягушку достану?
— Сиди, сиди, — деловито, но нежно ответил Саша, — и я тебя люблю.
Стёпа угрюмо, всё тяжело дыша, опять уселся и стал с благоговением слушать.
— Очень нехорошо у вас, — печально произнёс Сергей, и всем нам сделалось тяжело от его голоса, — но мать моя уже всё разберёт.
— Как лучше сделать? — угрюмо подхватил Саша. — Только даром голову мучишь. Кому оно нужно? Не видать кому. Сдаётся, будто кто балуется, а нам достаётся.
— Тебе жаль сестрёнки, Саша? — с жалостью спросила Настенька.
Он задумался, как будто загадку решал, и не мог найти ответа.
— Я и сам себя спрашивал, жалко ли мне её, или не жалко. Не знаю. Тесно ей было жить здесь, и никому она не нужна была. Вот оно что. И мы никому не нужны, — вдруг прибавил он растерянно, — и никто никому не нужен…
Настенька всплеснула руками. Я тоскливо посмотрел на неё, на Стёпу и вдруг обрадовался чему-то. Было так, как будто я до сих пор говорил: "не хочу, не хочу", — а кто-то сильный сказал: "надо", — и я уступил.
— Стёпу нужно любить, — молнией пронеслось у меня, — и я его люблю, — сейчас же ответил я себе.
— Вот, я Алёшу люблю, — опять сказал Саша, — больше себя люблю. — Куда Аннушка добрая была, а он ещё добрее. Смотрит он за мной крепко — да толку мало. И в дело, тоже не годится, и мать не годится. Она ведь шагу без меня не делает. Я деньги считаю, долги записываю. Что мать, что камень — всё одно. А кто тут из вас хозяйский сын?
— Он хозяйский сын, — ответил Стёпа, указывая на Колю, — и Павка тоже.
— Хорошо быть хозяином, — задумчиво произнёс Саша, поглядев на нас. — И гора ваша?
— Гора наша, — сказал Коля.
Саша замолчал вдруг, и мы не знали о чём говорить с ним. Словно лежал старый, старый человек, а мы беспокоили его, и от этого стало неудобно как-то, неприятно. Старик всё шарил руками и шептал. Открылась дверь из лавки и вошла мать Алёши. Она была высокая, худая, с мутными, как у рыбы, глазами и длинным, длинным носом. Лицо у неё было в красных пятнах, как будто раскрашенное. Она ходила ровно, не качаясь, точно кто-то держал её за носки и так передвигал. Слепой, услышав, что дверь раскрылась, перестал шептать и недовольным голосом сказал:
— Мне, Марья, время покушать. Кушать я хочу.
— Вот слышите, — шепнул нам Саша, — только об этом и слышишь: "Мне, Марья, время покушать". Днём покушает и пойдёт на улицу.
— На улицу? — удивилась Настенька, — ведь он слепой.
— Он привык. У него палка — что глаза. Стучит палкой перед собой и ходит. А зачем ходить? На улице ему худо — мальчики его мучают. Дёргают его сзади, палку вырывают, и он падает. Вот он и придёт, сядет и плачет. Крепко плачет. Зачем ходить. Я всё слышу, вижу и тоже плачу… потихоньку. У нас только Алёша не плачет.
Опять Саша замолчал. Старуха возилась у печки. Слепой ждал, стучал тихо палкой и писал ею на полу.
— Чьи дети? — спросила вдруг старуха с беспокойством, и дала старику есть.
— Иди, мать, в лавку и не бойся, — ответил Саша. — Дети хозяйские. Вот корзину прислали тебе. После разберёшь.
— Хозяйские, — повторила она равнодушно. — Ну, и пусть… Христос с ними. Я, Саша, посижу здесь.
— Нельзя, мать, ступай в лавку. Придёт человек, никто не увидит, а он из лавки унесёт. Худо нам будет.
Она переполошилась от испуга.
— Взаправду придёт? — спросила она.
