Любовь Воронкова - Лихие дни
Все уснули. Тихо-тихо было в избе. Только шуршали сверчки за печкой, похрапывал легонько дед да изредка потрескивали стены от крепкого мороза.
И вдруг среди этой глубокой ночной тишины раздался удар. Удар был такой сильный, что стекла звякнули в окнах и с полки упала стоявшая на краю жестяная чайница. Все вскочили. Маринка вскрикнула. Ганя поднял от подушки свою белокурую всклокоченную голову, но, посмотрев вокруг широко раскрытыми глазами, снова опустился на подушку и засопел носом: сон был сильнее его.
Мать и бабушка поспешно оделись, вышли на улицу. Маринка сунула ноги в валенки — одну в свой, другую в Ганин, — схватила дедов полушубок и побежала за ними. На крыльце от крепкого мороза у Маринки на минутку захватило дух.
Весь народ высыпал на улицу. Тихо стояли у своих дворов и разговаривали вполголоса. Маринка вышла к палисаднику. Безмолвная, снежная, вся седая от инея была ночь. Деревья стояли белые и пушистые. И среди этой снежной ночи над этими белыми деревьями широко разливалось зловещее малиновое зарево огромного пожара.
— Бабушка, что это? Загорелось? — спросила Маринка. — Это станция горит, да?
— Ты куда вылезла? — закричала на нее бабушка. — С постели, да на мороз! Пошла в избу, ну-ка!
— Да ты хоть скажи, где ударило-то. Ну, бабушка!
Но бабушка схватила ее за руку и без разговоров потащила в избу.
Дед сидел на своей лежанке. Он тоже хотел было выйти посмотреть, да никак не мог найти своего полушубка.
— Что там? — спросил он.
— Ой, дедушка, — сказала Маринка, понизив голос, — там все небо красное, все-то небо горит!
Вскоре пришла мать.
— Говорят, мост возле станции взорвали, — сказала она. — Там фашисты.
— Батюшки! Уж на станцию пришли! — всплеснула руками бабушка. — Ой-ой!.. Ну, идет беда и к нам.
Дед опустил свою седую голову.
— Да, — невесело повторил он, — беда идет.
— Ну, будет вам горевать прежде времени, — ласково молвила мать. — Может, идет, идет, да и пройдет мимо! Ложитесь-ка да спите лучше.
Мать улеглась, закуталась в одеяло с головой и замолчала. Но Маринка знала, что она не спит. Бабушка тоже не спала, она все что-то шептала про себя, вздыхала, охала.
Дед молчал, но Маринка хорошо знала, что и он не спит тоже. Только Ганя посапывал на печке.
И понемногу страх, тяжелый, гнетущий страх начал охватывать Маринку. Немцы близко. Они идут сюда; говорят, что они идут не останавливаясь и не задерживаясь. Скоро они будут в их деревне, подойдут к самому их дому, застучат в двери, войдут в избу…
Маринка живо слезла с постели и, шлепая босыми ногами, подошла к деду.
— Дедушка, — шепнула она, — а может, они как-нибудь, мимо, а?
— Может, и мимо, — отозвался дед. — Может, им в тыл ударят, так они и вовсе назад повернут.
— Правда, дедушка, или ты просто так?
— Да нет, правда. Откуда мы знаем! Может, им сюда и не путь вовсе. Шоссе у нас нет, а нашими проселками у них и машины не пройдут.
В окнах посветлело, начинался рассвет. Красные злые огоньки, отблески далекого пожара, мерцавшие на морозных узорах окна, стали бледнеть и гаснуть.
Маринка немного успокоилась. Она зевнула раза два, поежилась и снова отправилась на свою постель. Наверное, все так и будет; наверное, немцы сюда вовсе и не придут.
А немцы уже шли по их глухим дорогам.
Самолет с черными крестами
Утром, только открыв глаза, Маринка тревожно оглянулась кругом: может, тут уже случилось что-нибудь страшное, пока она спала?
Но все было тихо и в избе и на улице. Бабушка мыла в кухне посуду. Ганя развинчивал и разбирал на части найденный вчера полевой бинокль и тихонько посвистывал. Светлые солнечные полосы лежали на белом полу поперек пестрых дорожек.
— Эй, соня, чай проспала! — сказал Ганя.
— Это ты соня, а не я, — ответила Маринка, — ты и вовсе пожар проспал.
— Вставай, Маринка, — сказала бабушка, — тебя чайник ждет за заслонкой. А вот тут, на шестке, лепешки.
Маринка живо оделась, умылась холодной водой, и все ее ночные страхи как рукой сняло. Она достала чайник, взяла лепешки и уселась за стол. Ей снова вспомнился таинственный предмет, завернутый в синюю бумагу.
— Гань, а Гань, — начала она, — так и не скажешь, да?
— Чего тебе?
— А что в синей бумаге было?
— Мало ли что было. А теперь нету.
— А где же?
— Выкинул. И не приставай!
— А я знаю, — сказала Маринка: — ты в снег зарыл!
Маринка ничего не знала, она сказала просто так. Но Ганя покраснел и быстро взглянул на Маринку. Неужели видела? Вот ведь глазастая! Надо поскорее перепрятать, а то живо залезет!
Пришел из конюшни дед. У него на белых усах намерзли сосульки, шапка и брови заиндевели и валенки скрипели от мороза.
— Встали, — сказал он, — выспались?
Он ласково поглядел на ребят своими синими глазами, снял со стены веревку и снова пошел из избы.
— Дедушка, ты куда? — закричала Маринка. — Подожди, и я с тобой!
— Ну куда ты со мной, чудак-человек? Ведь я же в лес, за дровами.
— Я тоже поеду, — сказал Ганя, — а то ты один-то еще завязнешь там где-нибудь да и не вылезешь.
И стал одеваться. Маринка схватила свой полушубок.
— И я! И я тоже!
— Куда это собрались деду мешать? — заворчала бабушка. — Не видали вас там — носы морозить!
— Я их в лесу свалю в сугроб, а сам уеду, — сказал дед. — Ну-ну, собирайтесь поскорее!
— Не свалишь! — засмеялась Маринка.
Вороная лошадка лениво затрусила по дороге, заскрипели, засвистели полозья по снегу.
Сзади за санями весело мчался Кудряш. В его карих глазах светился задор, морда улыбалась и пушистый хвост радостно торчал кверху. Несколько раз Кудряш пытался вскочить в сани и ухватить Ганю или Маринку за полушубок — уж очень хотелось ему поиграть. Но это ему не удавалось, и он тявкал и повизгивал с досады.
Дорога пошла под гору; лошадка побежала быстрее. Маринка крепко ухватилась за Ганю. Ганя сильный и ловкий. Ни один мальчишка с ним справиться не может! За деда не стоит держаться, он зазевается да и упадет еще. А уж Ганю силой из саней не вытолкнешь.
Вдруг сани закатило, и не успели ребята охнуть, как очутились в сугробе. Ганя и Маринка смеялись, Кудряш тявкал, трепал их за полушубки и не давал вылезти из снега. Дед остановил лошадь.
— Ну вот, — сказал он, — я же говорил, что вывалю в сугроб. Вот и вывалил! Что, не верили?
Ганя вылез первый, за ним выбралась и Маринка. У нее от смеха выступили слезинки и замерзли на ресницах.
— Я тебе, — кричала она на Кудряша, — я тебе задам, противный озорник!
Ребята кое-как отряхнулись и снова уселись в сани.
Розовый от солнца, усыпанный блестками и огоньками стоял над сугробами лес. Было тихо. Треснет где-нибудь сучок или упадет с ветки клочок снега — и уже слышно по всему лесу. Загляделась Маринка на седые от инея деревья, на елочки, прикрытые снеговыми шапками, на огоньки, рассыпанные среди белых веток… Загляделась и притихла.
— Ты что, замерзла? — спросил Ганя.
— Не приставай, — ответила Маринка, — я смотрю.
— А на кого смотришь? Дятел, что ли, где? Или белка?
— Да ни на кого. Я так просто смотрю. Ну, не понимаешь? На все смотрю.
— Да на что? — оглянулся Ганя. — Ничего и нету!
— Тебе нету, а мне есть!
Дед остановил лошадь.
— Слезайте, приехали.
Дед полез через сугроб к поленнице дров, которую он напилил и приготовил еще осенью. Ганя помогал ему таскать дрова. Маринка тоже хотела помочь. Она полезла было за сучьями — сучья мелкие, их таскать нетрудно, а горят они, ух, как жарко! Но только она, осторожно ступая, шагнула в сугроб, как сзади налетел Кудряш и сбил ее с ног. Маринка рассердилась, схватила Кудряша за длинную волнистую шерсть и утопила его в снегу. Кудряш вырвался с визгом, отбежал, отряхнулся. Но едва Маринка поднялась, как он снова налетел на нее, и Маринка сама утонула в сугробе. Маринка кричала на Кудряша, Кудряш звонко лаял, а Ганя смеялся на весь лес.
— Вот шум-то подняли, — сказал дед. — Смотрите, как бы медведи в берлогах не проснулись!
Вдруг дед остановился с охапкой в руках и прислушался:
— Чу! Гудят, никак!
Ганя и Маринка примолкли. Кудряш тявкнул было, но Маринка схватила его и зажала ему пасть рукой.
Над лесом гудело.
— Летят! Наши или нет?
Гул становился все сильнее, все сердитее. И вот над самой дорогой в синем небе появились два самолета. Они ревели и завывали. И летели так низко, что казалось, вот-вот зацепят крылом за елку. И на крыльях у них вместо красных звезд чернели большие зловещие кресты.
— Фашисты летят, — крикнул Ганя, — глядите: фашисты!
— Вот уж как летают низко! — покачал головой дед. — Скажи пожалуйста, совсем осмелели!
Тррр… тррр… — вдруг раздалось сверху. Треск был отрывистый, жесткий.
