Владимир Великанов - Стригунки
«Ну вот…» — сказала учительница, и Олег, подумав, что она осуждает его за неправильное действие, опять вернулся к прежнему написанию.
— Что ж это ты, Зимин, наречия подзабыл? — покачала головой учительница. — Пятерку поставить не могу.
В этот день с Олегом все обращались, как с больным. Никифоров утешал: мол, не вешаться же теперь! Мухин положение оценил более практично: «Все равно в четверти пятерку можно вывести». Наташа тоже бросила несколько сочувственных взглядов.
Рем Окунев снисходительно заметил на ходу:
— Ох, и будет же тебе, тимуровец, от мамаши клизмочка! Образцово-показательный ребенок и вдруг…
Олега задело это за живое. Именно матери, ее вздохов и нравоучений боялся Олег больше всего на свете.
Когда Олег вернулся из школы домой, мать сидела на голубом атласном пуфике трюмо и, заглядывая в книжку, безумно вращала глазами: она утверждала, что это очень полезная гимнастика для лица, отличное средство, чтобы не было морщин.
Олег знал, что отвлекать мать во время ее косметической гимнастики нельзя, и поэтому, прохаживаясь по комнате, терпеливо ждал, когда будут закончены упражнения.
— Ну, что нового? — спросила Ольга Константиновна, поднимаясь с пуфика.
— Я четверку по русскому получил! — выпалил Олег и сам испугался своей решительности.
— Четверку?
— Четверку… За наречия… «На миг» вместе написал…
— Вот это новости! Вот это новости! — повторила Ольга Константиновна и, шурша халатом, направилась к двери.
Олег шагнул за ней, протягивая руки.
— Мама! Мама! В четверти все равно пятерка будет!
Из кухни донеслось:
— Вера, накорми отличника!
— Мама! — крикнул Олег, но Ольга Константиновна не откликнулась.
Домработница Вера принесла суп.
— Правда, четверку поставили? — сочувственно спросила она и весело добавила: — А по мне, так только радоваться такой отметке!
Ольга Константиновна вернулась в столовую через несколько минут. Она села напротив сына, положила на стол свои пухлые руки и сказала:
— И что же ты думаешь делать дальше? Сегодня четверка, завтра тройка, а потом и двойки. Мы с отцом стараемся, создаем тебе условия…
— Мама! — взмолился Олег. — Я исправлю четверку!
— Ты слушай! Ты думаешь, что все это легко нам далось? И квартира, и машина, и обстановка? Всю жизнь мы трудимся, чтобы из тебя человек получился, а не какой-нибудь токарь!
«Ты-то больно много трудишься! Гимнастика лица!» — со злостью подумал Олег.
— Знай, кончишь школу без золотой медали — не видать тебе института как своих собственных ушей. Прямехонькая дорожка к станку! В токари!
Олег терял терпение. Он решительно отодвинул тарелку.
— Ты же сама говорила, что когда молодая была, у станка работала, пуговицы делала.
— Да, делала! Потому что была некультурным человеком, вроде нашей Верки.
Олег хотел сказать, что Вера так же, как и мать, окончила шесть классов, но решил, что спорить не стоит: не переспоришь.
— Словом, не твое дело, где я работала, — заключила Ольга Константиновна, вставая. — А ты, мой сын, кончишь школу и пойдешь в институт международных отношений. Понятно?
Олег сел за уроки. Ольга Константиновна ходила по комнатам, неизвестно для чего переставляя безделушки и громыхая стульями. Уроки в голову не шли. Олег смотрел в книгу, но думал совсем о другом. Он слышал за спиной шелест халата матери и каждую секунду ждал какого-нибудь вопроса. Наконец Ольга Константиновна не выдержала.
— Олик, скажи на милость, я вчера разговаривала по телефону с Варварой Леонидовной. Каким это еще отстающим вздумал ты помогать?
— Мне поручили. Классный руководитель поручил. Олег чувствовал, что краснеет. Ему казалось, что хотя он сидит спиной к матери, она видит его смущение.
— Я спрашиваю: кому ты помогаешь? Что это за иждивенцы у вас появились? Почему и кому ты должен помогать?
— Одной новенькой девчонке, Губиной Наташе. Я ей по математике помогаю.
— Откуда она взялась, эта новенькая?
— Из колхоза приехала, — не без удовольствия ответил Олег.
— Ну нет! Этого не будет! — решительно заявила Ольга Константиновна и, хлопнув дверью, вышла из комнаты…
— Олег! Олег! Что это ты спать вздумал?!
Олег встрепенулся и открыл глаза.
— Приехали? — испуганно спросил он.
Поезд тормозил перед платформой. Ребята поспешили к выходу.
Холодное солнце сверкало в лужах. Было ветрено, холодно и сыро. Олег посмотрел на часы. «Ох, и нагорит от матери! — подумал Зимин. — Раньше чем через два часа не вернемся».
Надо было спешить. Расспросив прохожих, как пройти на завод, ребята, не разбирая дороги, шлепали по лужам.
Глава тридцать вторая
В троллейбусе Желтков столкнулся с первым довольно неприятным затруднением. Подошла кондукторша и в упор посмотрела на него. Валя стал шарить по карманам, разыскивая несуществующие деньги. Поиски затянулись, а Рем, занявшись приведением в порядок своего кашне, не замечал этого. Кондукторша вот-вот готова была сказать что-то обидное, как Окунев, наконец, выручил.
— Подожди. У меня мелочь есть, — и протянул кондукторше рубль.
Желтков облегченно вздохнул. Все обошлось благополучно: Рем не заметил его безденежья.
— А ты, Валька, слабоват, — покровительственно заметил Окунев.
Валя покраснел, думая, что Рем намекнул на то, что он не мог расплатиться за проезд.
Рем продолжал:
— С одного стаканчика скис. Я, знаешь, сколько такой дряни выпить могу? Я даже пятидесятишестиградусную водку пил. Вот сила!
Желтков молчал. Он устал, был голоден. Суп, оставленный ему матерью, Валя есть не стал. «Надо было поесть…» — сожалел сейчас Желтков.
— Знаешь, как они в теннис играют?
Желтков недовольно поморщился: «О ком это он?»
По недоумевающему лицу Вали Рем понял, что приятель уже забыл о целях их поездки.
— Ну, эти самые ребята, с которыми я тебя сейчас познакомлю. Знаешь, как они играют? Как мастера! Правильные парни. И как их только на агрономов учиться потянуло! Конечно, они не виноваты. Они в киноинститут хотели поступить — не попали…
Троллейбус быстро довез приятелей до площади Пушкина.
Фонтаны давно уже не выбрасывали свои разноцветные струи. Деревья на сквере облетели, почерневшая трава ждала, когда, наконец, чистое снежное одеяло прикроет ее, продрогшую под осенними дождями.
Согревшись на мягком и теплом сиденье троллейбуса, Желтков, выйдя на площадь, сразу озяб. Его старенькое пальтишко давно стало ему маловато, да и никогда не отличалось добротностью. Валя поднял воротник и нахлобучил кепку. Вид у него после этого стал еще более непривлекательный. Рем поморщился. Ему, молодому человеку в широком сером пальто, красивой клетчатой кепочке и ботинках на каучуке, идти рядом с таким «оборвышем» было неловко. Однако ничего уже поделать было нельзя, и Рем решительно зашагал к памятнику Пушкину.
Студенты стояли под часами. Один, пониже, которого, как Желтков узнал позже, звали Артуром, был в кожаной курточке на меху. Второй, в очках, шляпе и пальто, с покатыми плечами, был Евгением.
Рем не решился знакомить Желткова со столь блестящим обществом. А студенты не обратили на Валю никакого внимания.
Очкастый с покатыми плечами, протягивая Рему руку, сказал:
— Вот прошвыривались по центру, а потом думаем, давай-ка тебе звякнем. Скучает, наверное, парень.
— А почему целый месяц не звонили? Я уже думал, забыли меня.
— Друзей мы не забываем, — похлопывая Рема по плечу, успокоил тот студент, которого Валька мысленно называл «Курткой».
— А что это за парень? — осведомились Очки. Так Желтков окрестил второго студента.
— Валька Желтков. Со мной в школе учится.
Такая куцая характеристика обидела Валю.
Студенты между тем стали болтать о знакомых. Один купил машину, другой поехал на курорт, третий вернулся с курорта, четвертый поскандалил в ресторане. Словом, соревнуясь друг с другом, Очки и Куртка пересыпали свою речь именами известных артистов, художников, кинорежиссеров, писателей. Имена эти на Желткова действовали магически. Хмель и недомогание постепенно проходили, и он мало-помалу очаровывался знакомыми Рема.
Желтков осмелел и в тон студентам сообщил, что недавно один известный артист — он назвал фамилию — развелся с женой.
Эта история Вале была знакома, потому что артист жил в соседнем дворе.
— Под ноги смотри! На человека наступишь! — удержала Желткова Куртка.
Валя глянул под ноги и побелел. Около урны, опустив растрепавшиеся волосы в лужу, лежал его отец. Он был пьян. Кепка отца валялась в стороне, пальто было все в грязи.
Валька перешагнул через отцовские ноги и, не слушая болтовню студентов, не видя ничего перед собой, пошел как в тумане.
