Владимир Великанов - Стригунки
Иван Дмитриевич приподнялся на локтях и протянул Птахе руку.
— Иван Дмитриевич.
— А я — Птаха. Михаил Птаха.
Миша деловито осмотрел постель, и, показывая на прогнувшееся одеяло в том месте, где должны были находиться ноги Ивана Дмитриевича, заметил:
— Здорово у вас… Серьезное дело!
Ивану Дмитриевичу Птаха понравился, и он сказал:
— А ты, Михаил, атаман.
Птаха немного смутился.
После того как Иван Дмитриевич объяснил, что надо делать и ребята приступили к работе, Коля шепотом спросил Птаху:
— Слушай, Мишка, ты, значит, нигде не работаешь и не учишься?
Птаха ответил громко, обращаясь ко всем:
— Уговор: пришел к вам — будьте довольны и здоровеньки! А что у меня да как — мое дело. И в школе про то, что я с вами работаю, ни одной душе ни слова. Даже Поликарпу! Понятно?
— Понятно, — ответил Олег.
— Вы меня извините, товарищ Фатеев, — обратился Миша к Ивану Дмитриевичу. — У меня к ним свои дела.
— Ладно! Ладно! Вижу, ты человек принципиальный, — отозвался Иван Дмитриевич. — Потом как-нибудь потолкуем.
Ребята замолчали и углубились в работу.
Глава тридцать четвертая
После уроков Коля Никифоров задержался в классе, чтобы написать заметку для школьного радиоузла, которую от него уже целую неделю требовал редактор. В класс вошел Поликарп Александрович. Он хотел проверить, в каком состоянии дежурные сдают классную комнату второй смене.
Учитель поинтересовался, чем занят Никифоров, и, узнав, что тот пишет заметку о помощи ребят инвалиду Фатееву, сказал:
— А хвастать нам пока особенно нечем.
— И я то же редактору говорил. А он: пиши, и все.
Поликарп Александрович присел на парту рядом с Никифоровым.
— Видишь ли, Николай, — начал он. — Вы заняты большим, нужным делом. Вы не считаетесь со временем, не щадите сил. Но вас только четверо. Понимаешь, Коля? Четверо!
— Не четверо, Поликарп Александрович, — перебил Коля. — Еще Губина работает.
— Наташа? Это хорошо… Только пусть она особенно не увлекается, а то опять математику запустит.
Поликарп Александрович задумался.
— Я вот о чем хотел с тобой поговорить, — продолжал он. — Представь себя, ну, скажем, на месте Сорокиной. Вот пришел ты в школу, отсидел пять уроков. Вернулся домой… А дальше? Ты видишь, что кто-то чем-то занят, куда-то спешит… А ты?
— Ну и пусть бы нам помогали.
— А вы толком-то объясняли, что у вас за работа? Ты же председатель всего отряда, а не только вашей группки. Пойми, Никифоров, если будут проводиться сборы, будет дружным отряд, то помогать Фатееву будут не пятеро, а пятнадцать, двадцать, а то и все тридцать человек!
Поликарп Александрович напомнил, что в плане работы отряда имеются темы интересных и нужных сборов.
В класс стали заглядывать ученики второй смены. Поликарп Александрович встал.
— Только сам за все не хватайся, — посоветовал он. — С Наташей Губиной посоветуйся.
Поликарп Александрович пошел в учительскую, а Коля побежал на четвертый этаж в пионерскую комнату, где, по его расчетам, должен был находиться редактор радиогазеты. Редактора в пионерской комнате не оказалось, зато там была Наташа Губина. Она расклеивала в альбом вырезки из газет.
В комнате толкались ребята из второй смены. Кто пришел сюда по делу — узнать о дежурстве, положить на место взятые вчера краски, а кто так — от нечего делать, чтобы убить время, оставшееся до звонка.
— Ты скоро это кончишь? Поликарп Александрович велел мне с тобой насчет сборов посоветоваться, — сказал Коля, легонько дернув Наташу за косу. — Кончай работу, пойдем домой. По дороге поговорим.
Наташа быстро сложила альбомы и газеты в шкаф и пошла догонять Никифорова.
На улице было ветрено и холодно. Коля застегнул на все пуговицы свое старенькое пальтишко и сказал:
— Так вот… Поликарп Александрович посоветовал один сбор провести. О будущем… О строительстве коммунизма… Поликарп Александрович говорит, что мы должны нагляднее представить все себе… Коммунизм — это не далекая мечта, а наш завтрашний день. Это в общем сбор о том, сколько у нас сейчас выращивается зерна и сколько его потребуется, чтоб его было прямо завались. Сколько есть у нас скота и сколько должно быть. Сколько добывается угля и сколько нужно. Сколько выпускается сейчас ботинок и туфель и сколько нужно. Тут, говорит Поликарп Александрович, надо не только собрать всякие сведения и сделать вычисления, но и помечтать. Сколько ты хочешь иметь платьев?
— Мне хватает, — засмеялась Наташа.
— Нет! При коммунизме нужно, чтобы люди хотели самого хорошего. Ну, какое ты хочешь платье?
Кому-нибудь другому Наташа, пожалуй, и не ответила бы на такой вопрос, но Колька расспрашивал от души, и она сказала:
— Ну, шелковое, голубое…
— Хорошо. Голубое. А еще? Давай еще! — настаивал Коля.
Наташа задумалась: «Действительно, при коммунизме нужно хотеть все, как в сказке». Наташа хотела ответить, что ей нужен красивый спортивный костюм, чтобы ходить на каток, но вспомнила: «Мы его с папой в воскресенье пойдем покупать».
Никифоров выжидал, а потом не выдержал:
— Велосипед, автомобиль, моторную лодку — требуй все, что хочешь. Даже самолет! — перечислил Коля все, что хотел иметь сам.
— Зачем же мне самолет? Если б я летчицей была…
— Все равно нужен. Для удобства… Чтобы к знакомым в гости летать. Так вот, — продолжал Никифоров, — это то, что люди будут иметь при коммунизме. Но главное, надо поговорить, как люди сейчас должны работать, чтобы коммунизм построить. Пригласим на сбор рабочих, колхозников.
— Мой отец может прийти, — загорелась Наташа.
— Правильно! — обрадовался Никифоров. — И отца Мухина попросим. Его летом от завода посылали помогать подшефному колхозу. И академика Окунева пригласим на сбор…
Увлеченный разговором, Коля сказал Наташе, что, закончив школу, будет учиться на инженера-электрика и построит в пустыне солнечные электростанции.
— А кем ты хочешь быть? — спросил он.
— Дай честное слово, честное пионерское, что никому не скажешь.
— Честное пионерское!
— Артисткой! Только никому…
— Я же слово дал.
— Ты, Коля, кажется, свой дом прошел.
— Я в детский сад за Петей, за соседским мальчишкой, иду. Вот он, детский сад-то…
— Я тебя подожду, — неожиданно сказала Наташа.
Минут через пять Никифоров вышел, держа за руку мальчугана лет пяти. Наташа взяла мальчугана за другую руку, и все вместе зашагали обратно.
— Мы в семь часов у Фатея собираемся. Придешь? — спросил Коля, прощаясь.
— Конечно, приду, — ответила Наташа и, размахивая портфеликом, пошла домой.
Глава тридцать пятая
По радио прозвучали сигналы проверки времени, и началась передача последних известий. Диктор читал корреспонденцию из Ленинграда об изготовлении мощных электрогенераторов для великих гидростанций на Волге.
— Ну и мы свою скоро пустим, — пошутил Иван Дмитриевич.
— Нам еще много кирпичей делать, — ответил Коля. — Не скоро пустим.
— Ничего. Вы у меня стахановцы.
Вася, Птаха, Мухин работали за столом. Коля примостился на маленькой табуреточке, которая в давние годы служила Васе для игр.
Иван Дмитриевич с постели командовал своим «цехом». Время от времени он подзывал к себе кого-нибудь из ребят и показывал, как надо изолировать полупроводниковые пластинки.
Фатеев и сам работал. Одеяло на его кровати было покрыто старой клеенкой, и на ней лежали кусачки, плоскогубцы, проволока, обрывки асбеста.
Хотя такой однообразной и кропотливой работы, как монтаж термобатареек, Миша Птаха не любил, работал он добросовестно. Время от времени он посматривал в сторону Ивана Дмитриевича, пытаясь разобраться, что происходит сейчас в душе этого человека.
Иван Дмитриевич аккуратно перекладывал пластинки и проводки кусочками асбеста.
«Неужели он может хоть на минуту забыть про свои ноги?» — думал Птаха.
За окном на фоне серого осеннего неба на сырых облетевших ветках клена галдели вороны. Откуда-то издалека, должно быть с соседней улицы, доносились гудки автомобилей. Под окном кричали рабочие, прокладывающие газовые трубы.
«Не может быть, чтоб он про ноги забывал, — продолжал размышлять Миша. — Наверно, посмотрит иногда в окно, и так ему на улицу захочется… Только виду подавать не хочет. Ну и характер у человека!»
Уже в первый день Птаха монтировал батарейки не хуже своих товарищей. Но, как заметили ребята, сегодня он явно торопился. Птаха уже несколько раз бросал реплики насчет того, что, мол, «скорей выполним норму — скорей пойдем домой» или «кончил дело — гуляй смело».
