Герхард Хольц-Баумерт - Автостопом на север
Великан тем временем проверил свою машину, все по правилам и теперь собирается дальше, в Берлин ехать.
Жаль, что мне в другую сторону. Прокатиться бы с ветерком! Обо всем бы поговорить — и о мировых проблемах, и о скорости, о смерти, и о дьяволе, и о том, как, когда нас против шерстки гладят, мы центнеровый телек в окошко можем выкинуть, будто спичечную коробочку.
Может, правда мне с ним в Берлин махнуть?
Мать сразу скажет: так, мол, она и знала, что я не выдержу. Отец свирепо промолчит, а Петер в первом же письме трижды подчеркнет: задавала! Да и Великан не согласится. Мы же понимаем друг друга, будто родные братья. Отступать? Нет, ничего такого не получится.
Он запер ящик в боковине на висячий замок, а ключ прицепил к ключу зажигания — порядок во всем должен быть. Надо мне, когда из Варнемюнде вернусь, капитальную уборку дома учинить.
— Сейчас мы тебе машину организуем.
Я уже знаю: раз он сказал, так оно и будет. Это вам не сто бородатых анекдотов. Он только дело говорит. Где-то, пока еще далеко, рокочет мотор.
— Давай беги на другую сторону и садись, не зевай!
Глава X, или 15 часов 23 минуты
Много, должно быть, прошло времени, прежде чем я начал соображать, где верх, где низ, прежде чем я вспомнил, как меня зовут: я ведь не Пепи и не Петер, не Шубби и не Пружина-Крамс, и Краузе меня не зовут, и совсем я не Крупп. Наконец-то я снова я, а это значит — комиссар Густав Мегрэ, по прозвищу Гуннар.
Неожиданно Великан бросился на другую сторону шоссе. Грузовик тормозит, мы едва успеваем пожать друг другу руки. Если не ошибаюсь, я ему еще крикнул на прощанье:
— Полундра! Бывай! А твоей Уши — привет!
Вроде бы неудобно получилось.
Сижу в кабине и вдруг чуть не обалдел: оказывается, грузовик-то советский, и за рулем советский солдат сидит и подмигивает мне. А я так растерялся, что крикнул ему «Хау-дуюду!» Но солдат от этого вроде бы даже еще веселей на меня смотрит.
Только он включил скорость, уж Великан мне махнул на прощанье, как я рывком открываю дверь и скатываюсь вниз.
Мешок Петера! Забыл совсем! Хоть бы его там муравьи сожрали…
Нет, не сожрали: точно там, где я застыл, будто дерево, перед мертвым Хэппусом и сбросил мешок на землю, там он и лежит, покосившись, в травке. Вдвоем мы его закинули за борт грузовика. Что-то многовато сразу на мою головушку свалилось! Опять ничего не могу сообразить, кто я и что: то ли я Пепи, Крамс то ли я…
Долго мы так едем. Брезент шуршит — это он за ветки, нависшие над дорогой, задевает. Всякий раз, когда мы обгоняем другую машину, я пригибаюсь — мне кажется, что мы через нее перекатываемся. Я сижу высоко, кабина большая, просторная, пахнет машинным маслом и табаком. Похоже как на капитанском мостике моего брата Петера.
Давно уже я сижу здесь и ни слова не сказал. Молчу как истукан, все стараюсь собраться с мыслями.
Густав, пошевели извилинами! Как там насчет русских слов?
Показываю вперед, говорю:
— Мы ехать север, да?
Не глядя на меня, солдат кивает.
— Север — город Росток. Там брат Петер.
Здорово у меня получилось.
— Я голосовать, потому что…
Как будет «обещал» — этого я не знаю.
— Мы вместе Тереза. Это был цыпленок…
Солдат повернулся ко мне, должно быть, не понял, о чем я. Бог с ним, я уж и сам начинаю забывать, кто это, собственно, был и был ли вообще.
— Меня зовут Сева.
Сказал это солдат четко и ясно.
— Меня зовут Гуннар.
Солдат сейчас правит одной рукой, она дрожит на здоровенной баранке. Другой рукой он старается достать что-то из нагрудного кармана гимнастерки. В конце концов достает мятую пачку сигарет.
— Курите, пожалуйста!
Ясное дело — Мегрэ курит. На вечере после окончания неполной средней школы он даже выкурил две кубинские сигары подряд, железный комиссар Мегрэ.
Вытягиваю из пачки сигарету и набираю побольше воздуха. Разве это сигарета?
Исподтишка поглядываю на солдата: он смял картонку и сунул в рот.
Я повторяю за ним все движения, но у меня в руках какой-то штопор, который я осторожно беру губами.
— Спички есть? — спрашиваю и только удивляюсь, сколько я русских слов знаю. А в табеле тройка! Несправедливо все-таки.
Солдат достает зажигалку из кармана, щелкает, я сосу дым, как младенец соску.
Удар молнии! Что-то режет глотку! Какой-то взбесившийся хищник раздирает легкие, рвет бронхи…
— Караул!
Я задыхаюсь, кашляю, поскорей вынимаю этот взрывной патрон изо рта, из глаз брызжут слезы.
— Динамит! — кричу я, стараясь справиться с новым приступом кашля. — Танки хорошо подрывать… Кх-кх-кхе…
Но солдат, должно быть, прошел спецподготовку — попыхивает себе на здоровье да еще дым из ноздрей пускает.
— Табак хороший. Это папиросы.
Комиссар Мегрэ, не исключена возможность, что завтра кто-нибудь совершит преступление с этими динамитными патронами. Возьмите себе на заметку.
— Предпочитаю «Дуэт», изредка «Юбилейные».
Честно говоря, их у нас курит только Пепи на большой перемене в закутке за физкультурным залом. Мне-то он раза два давал затянуться. Приеду — куплю пачку папирос и подсуну ему.
Незаметно выкидываю свою выжатую динамитку. Солдат моргает, в углу рта покачивается папироса.
— Я думаю, сегодня хорошая погода. Не правда ли?
Я восторженно соглашаюсь и задаю вопросы — обычные глупые вопросы:
— Вы хорошо говорите по-немецки. Где вы учились?
— Я здесь, ГДР. Дружба. Сам я из Донецка. Там — шахтер…
— Шахтер!.. — выкрикиваю я от радости, что так хорошо все понял.
Потребую, чтобы наша учительница по-русскому мне четверку поставила.
— …там я шахтер. Жалко, плохо учился по-немецки в школе.
— Плохо. Да, плохо. Я тоже плохо учиться в школе по русски.
— Теперь я здесь, ГДР, дружба. Я солдат, опять учиться немецки. Здесь страна Маркса, Энгельса, Гейне и Тельмана. Я должен знать язык Маркса, Энгельса, Гёте, Гейне и Тельмана, правильно?
— Правильно! Хорошо!
Густав, эта Тереза не оставляет тебя в покое! Ты же ноль без палочки, когда эти имена слышишь: Моцарт, Шторм, Гёте. Да, старина, плохи дела!
Попыхивая своей динамиткой, солдат называет людей, о которых я в жизни ничего не слышал. Ну ничего, кое-что и я знаю.
— Товарищ Ленин — очень хорошо, — говорю я по-русски.
Солдату понравилось. Он кивает так решительно, что папироса у него чуть с губ не срывается.
Но послушайте, Мегрэ, кто этот Гейне, кто такой Че вы ведь тоже не знали. Пришлось Цыпке вам объяснять.
— Я люблю Гёте, — продолжает солдат, будто мне назло. — Очень красивые стихотворения писал Гёте. «Кто скачет сквозь ветер и мрак ночной…» у нас читали, когда был вечер поэзии.
Опять стихи! Густав, держись, не падай! Неужели весь мир из этой культуры состоит?
— Я знаю живого поэта, правда очень маленького. Зовут Тереза, или Цыпка.
— Не знаком, сожалею. Когда есть время, я люблю читать стихи Гейне, особенно «Не знаю я сам, что со мною…».
Я тоже. Ну, да ладно!
Мы довольно долго уже едем. Может, этот дохляк Хэппус ее уже ссадил? Цыпка же кому угодно плешь переест. Но ничего похожего на нее не попадается.
— Я люблю играть в футбол. Хорошо всё вместе: великие поэты — мой самый великий Пушкин — и футбол. Всё вместе. Так хорошо жить. В армии, правда, мало свободного времени, много…
Он ищет слово «служба» — я ему подсказываю. Хоть бы у нас в Национальной народной армии побольше «службы» было, а не одни эти поэты. Я в танкисты хочу.
— А вы в армии в какой части служите? Танкист? Сапер? Очень здорово ваши саперы мосты наводят. По телевизору показывали. Так и накатывают. Прямо через речку. Тут и Пружина-Крамс слов не подберет, до того здорово!
— Я не знаю поэта Крамс. В армии я шофер грузовой машины. Вот на этой самой. Она — как мой хороший друг.
По-честному — я разочарован. Только и всего? Правда, машина сильная. Но ведь ни пушки, ни пулемета, ни ракеты, хоть бы маленькой…
— Транспорт — важная штука. По целым суткам не вылезаешь из-за руля. Надо! — говорит солдат, будто догадавшись, о чем я только что подумал.
— Тихо идет этот транспорт, — говорю я, — слишком тихо. Я пойду в авиацию. Летчиком буду. На реактивном истребителе. Как увижу империалиста — бац! — и готово.
Солдат отвечает по-русски. Надо остановить его.
— Стой, стой! Я не понимать ничего.
— Я плохо по-немецки. Плохо понимаю. Ты быстро говорить. Моя грузовая машина, когда надо, может ехать быстро. Много груза может взять, мощный мотор… Идет по полям и по лесам… Где хочешь пройдет.
— И по лесам? Не верю.
Солдат говорил не о лесах. Он хочет вспомнить немецкое слово и говорит:
— По мокрой земле.
— Может быть, луга?
