Петр Шемонаев - Ай, да Пятёркин.
Обзор книги Петр Шемонаев - Ай, да Пятёркин.
Рассказы для младшего школьного возраста
У окна.
Ай, да Пятеркин!..
ru ABBYY FineReader 12, FictionBook Editor Release 2.6.7 131165271935920000 ABBYY FineReader 12 {F35B4313-4ADF-448F-A916-81AD6DC2048E} 1 Ай, да Пятёркин.(Рассказы) Малыш Москва 1987 Рисунки: Гальдяев Владимир Леонидович
У окна
Три года я ходил в детский сад. Вернее сказать, меня туда водили. И вот, наконец, я иду в первый класс.
Мама хотела проводить меня, но я сказал ей:
— Нет! Буду ходить сам! Должна же быть какая-то разница между школой и детским садом?
— Должна быть! — поддержал меня папа. — Тем более, что школа в соседнем переулке. Не заблудишься!
Я ждал первое сентября с таким нетерпением, с каким не ждал даже хоккейных матчей и взрослых фильмов, которые показывают по телевизору.
Ещё до первого сентября я не раз бегал в соседний переулок, который раньше был для меня просто переулком, а теперь стал самым главным местом в жизни, куда меня прямо-таки тянуло с утра до вечера!
— Ничего, тебе ещё надоест этот переулок, — сказал сосед с верхнего этажа, который учился в девятом классе.
Но я ему не поверил!
Первого сентября я в школу не пошёл, а помчался. Когда я вылетел из парадного, меня остановил на минутку тихий, но какой-то такой голос, что его нельзя было не услышать: «Ты в школу?»
Я обернулся и увидел в окне первого этажа женщину. Она смотрела на дорогу. На ту самую, которая вела в школу. Будто ждала кого-то.
Не буду рассказывать, как нас всех собрали во дворе школы, разделили по классам и поздравляли, потому что я от волнения плохо это запомнил. А потом зазвенел звонок. Самый первый школьный звонок в моей жизни.
— Ничего, скоро будешь ждать звонков, которые объявляют переменки, а не уроки, — предсказал мне мой сосед — девятиклассник с верхнего этажа.
Но я и тут ему не поверил!
Первый раз мы вошли в школьный вестибюль. Поднялись по лестнице… И я увидел мраморную доску с золотыми буквами. Я тогда читал ещё не очень хорошо… Но слова «пали смертью храбрых» я прочитал сразу. И остановился.
— Это бывшие ученики нашей школы, которые сражались за Родину, — объяснила учительница, которая шла впереди.
На первой же переменке я снова вернулся на ту лестничную площадку, где была мраморная доска с золотыми буквами. И стал читать имена и фамилии, имена и фамилии…
Предпоследним на мраморной доске был Сергей Шмаков. Эта фамилия была мне знакома. «Но откуда?»— подумал я. Когда очень хочешь что-нибудь вспомнить, это обязательно не вспоминается. И я мучился весь следующий урок. А к концу вспомнил: «Это же на табличке квартиры у нас в доме, на первом этаже, написано: «Е. Шмаковой—3 звонка». Я люблю читать дощечки на квартирных дверях.
Когда я первый раз возвращался из школы, та пожилая женщина опять стояла у окна. И смотрела на дорогу, словно ждала кого-то. Она была очень седая. А на глазах у неё были очки.
— Вернулся из школы? — спросила она.
— Вернулся, — ответил я.
— Как тебя зовут? Не Серёжей?
— Нет… Вовой.
Больше она ничего не сказала.
Осень в том году была очень тёплая. Окно на первом этаже было открыто и на следующий день, и потом тоже. И всегда по утрам, когда я бежал на урок, в окне стояла та седая женщина и смотрела в сторону соседнего переулка. Иногда она стояла там и когда я возвращался из школы.
— А вас как зовут? — не выдержал я однажды.
— Еленой Степановной. Может быть, ты зайдёшь? Или домой торопишься, проголодался? А у меня ничего такого… особенного нету.
Я и правда хотел есть. Но зашёл.
Она жила в большой комнате. На стене не было ничего, кроме часов. А на столе, под стеклом, были три фотографии.
— Мне долго-то стоять трудно, — сказала она. — Я всё больше сижу. И тогда вижу…
Она погладила рукой стекло, а мне показалось мальчишку лет семи или восьми, который там, под стеклом, смеялся. Его сфотографировали, наверно, где-то на юге, потому что на голове у него была панама. И он щурился… От солнца, наверное.
— Его уже давно нет, — сказала она. — Очень давно. Он погиб.
— Смертью храбрых? — тихо спросил я.
Она ничего не ответила. Опустилась на стул и стала смотреть туда, под стекло.
— Он учился в твоей школе, — сказала она.
— Я знаю. Он и сейчас там, у нас… На мраморной доске.
С тех пор я часто подхожу к квартире на первом этаже и три раза нажимаю на кнопку.
Елена Степановна встречает меня. И спрашивает, что было в школе. Я рассказываю ей, даже если у нас в школе ничего особенного не произошло. Я всё равно рассказываю, потому что она хочет слышать про нашу школу.
А зимой окно на первом этаже покрывается разными белыми узорами. Но и тогда, утром, убегая в школу, я вижу лицо Елены Степановны. И когда я возвращаюсь домой, она тоже смотрит на дорогу…
Ай, да Пятеркин!.
Есть фамилии, которые никак не отражаются на судьбе людей, которые их носят. Ну, например, какая, в самом деле, разница — зовут человека Беляевым или Черняевым? А моя фамилия!.. Папа, мне кажется, чувствует себя виноватым за то, что преподнёс мне её на всю мою жизнь. Ума не приложу, откуда у нас в роду фамилия Двойкин? Какой-нибудь предок плохо учился?
Правда, двоек я не хватаю. Тогда вся школа веселилась бы: «Двойкин двойку получил!», «Какое удивительное единство формы и содержания!» Эту остроту я слышу, даже когда получаю тройку или четвёрку. А уж если бы двойку… Страшно даже подумать.
Но я в общем-то не об этом хотел рассказать!
Однажды нам задали сочинение на тему «Что такое настоящее счастье?» Мы должны были написать его летом, во время каникул.
Если бы меня спросили, что такое несчастье, я бы ответил: «Иметь такую фамилию, как у меня!» А что такое счастье? — Ответить на это труднее.
Можно было написать, что летние каникулы — это и есть настоящее счастье. Что попасть на футбольный матч, когда решается судьба кубка, или проскочить на фильм, на который люди моего возраста не допускаются, это и есть счастье. Написать так было бы честно. Но я понимал, что тогда отметка очень приблизилась бы к моей фамилии или даже совсем бы с ней совпала. «Разве это настоящее человеческое счастье?» — воскликнула бы учительница литературы.
Вот почему я не торопился отвечать на трудный вопрос. Я даже заглянул в Большую Советскую Энциклопедию, чтобы узнать, что же означает слово «счастье» с научной точки зрения. Но, наверное, и учёные не смогли ещё окончательно ответить на вопрос, который задала нам учительница литературы: этого слова в энциклопедии не было.
Не стану скрывать: «настоящее счастье» сделало мои летние каникулы менее счастливыми, чем они могли бы быть.
В пионерлагере я спрашивал у всех своих новых приятелей, что они считают настоящим счастьем. Конечно, спрашивал как бы в шутку… Л они отвечали мне абсолютно всерьёз: «Ты что… того?» И только одна девочка, которая случайно услышала мой вопрос, тихо и грустно сказала: «Разве об этом можно рассказать первому встречному?» И больше я ни у кого об этом не спрашивал.
Когда я вернулся в город, до конца каникул оставалось пятнадцать дней. Каждый из этих дней приближал меня… Но тут мама решила послать меня на две недели к своей маме. То есть к моей бабушке, которая жила в маленьком городе на берегу большой, знаменитой реки.
Мама и папа проводили меня на вокзал, а бабушка встретила; как сказал папа, «меня передали из рук в руки».
У бабушки руки были шершавые, но такие тёплые, что назвать их «грубыми» никак было нельзя. Мама рассказывала, что бабушка всю жизнь занималась физическим трудом, который вообще-то очень полезен…
И если бы её сын, то есть старший брат моей мамы, не погиб на фронте, сердце у бабушки было бы здоровым. Оно было больным и усталым от горя…
Но на станции я никакой усталости у бабушки не заметил. Она так крепко обнимала меня, так горячо прижимала к своей морщинистой, загорелой щеке, что мне в голову даже пришла неожиданная мысль: встречать такого внука, как я, — это и есть настоящее счастье! Можно было бы написать об этом в сочинении. Но я всё-таки удержался…
