Оуэн Колфер - Четыре желания
Лоури удивленно моргнул:
— О чем это ты?
— О втором из Четырех Желаний.
— Ах, да. Ты ведь слышала о Кроук-парке?
— О Кроук-парке? Это там, где играют в херлинг и гэльский футбол?
— Именно так. Самый большой, самый знаменитый стадион в стране. Историческое место...
— Хватит, хватит. Я все поняла. И при чем же здесь этот стадион?
— Я хочу перекинуть футбольный мяч над перекладиной в Кроук-парке.
Мэг ни чуточки не удивилась.
— Конечно. Почему бы и нет? А прыгнуть с шестом у тебя желания не возникает?
— Спасибо, конечно возникает, хотя я понимаю, что ты опять издеваешься.
— Надо думать, с этим желанием тоже связана какая-нибудь история?
— Само собой!
— И наверняка такая же длинная и занудная, как и прошлая?
Лоури скривился:
— Боюсь, что да.
— Тогда валяй рассказывай, — вздохнула Мэг, усаживаясь поглубже на сиденье автобуса (разумеется, насколько это было возможно в ее нынешнем состоянии).
Лоури улыбнулся:
— Ну что ж, раз ты просишь.
Он извлек откуда-то очередную сигару и начал жевать ее, не закуривая. Ведь в общественном транспорте курить не разрешается.
— Итак, перед войной...
— Перед какой войной?
— Мировой.
— Первой или Второй?
— Второй, нахалка. Впрочем, это не имеет никакого значения.
— Вряд ли историки согласятся с тобой в этом вопросе.
— Для моей истории это не имеет никакого значения.
— По-моему, Лоури, ты начинаешь злиться.
— А ты не догадываешься почему? Ладно. Итак, перед Второй мировой войной мой отец решил отправить меня в школу-интернат.
— Это было как-то связано с войной?
— Да нет, никак.
— Я так и знала! А я-то тут сижу и уши развесила — приготовилась слушать про войну.
— Я упомянул войну только для того, чтобы обозначить время. О Господи, это просто невыносимо!
— Извини, Лоури. Продолжай.
— Не буду.
— Да ладно тебе, перестань дуться и расскажи мне твою историю.
— Неужели мне придется выносить все это каждый раз, когда я соберусь тебе что-нибудь рассказать?
Мэг кивнула:
— Боюсь, что да. Ты слишком стар, чтобы мы понимали друг друга с полуслова.
— Аналогично. Ладно, как-нибудь пробьемся. Но я соглашаюсь на это лишь потому, что прекрасно знаю, что ты умираешь от желания услышать мой рассказ. Это просто твой свинский подростковый возраст заставляет тебя перебивать меня на каждом слове.
И Лоури снова начал рассказывать. Когда он рассказывал, Мэг видела, как картинки вытекают через отверстия в его голове и вьются в воздухе, похожие на сон художника-импрессиониста.
— Я был хлипким парнишкой, единственным ребенком в семье, поэтому отец решил, что школа-интернат закалит меня. Так многие считали в те дни, еще до доктора Спока...
— При чем здесь «Стар Трек»?
— Я же сказал доктора Спока! Неужели ты никогда не читала ни одной его книги?
— Читала, — возмутилась Мэг, пожалуй, чересчур яростно.
Ей очень хотелось скрыть тот факт, что еще никогда не удалось дочитать до конца ни одну книгу без картинок.
— Итак, когда мне исполнилось одиннадцать лет, меня отправили в Уэстгейтский колледж для мальчиков. Очаровательное заведение, битком набитое великовозрастными хулиганами с садистскими наклонностями и Христовыми Братьями с плетками в руках.
Мэг сочувственно кивнула. Здорово напоминало ее собственную школу.
— На завтрак давали кашу, а на обед и полдник — розги в неограниченных количествах. Преподавали нам только четыре предмета: латынь, ирландский, арифметику и футбол. И ни в одном из них я не был особенно силен. К тому же родился я в небогатой семье, да еще и в провинции. Поэтому я очень быстро оказался одним из самых непопулярных мальчиков в школе.
— Это, часом, не из романа Чарлза Диккенса? — вежливо поинтересовалась Мэг, решив блеснуть начитанностью: «Оливера» она видела раз двадцать — это был любимый мамин фильм.
— Шесть месяцев я провел в сущем аду. Но однажды у меня появилась возможность изменить все...
— Дай я сама догадаюсь... Ты ее упустил?
Лоури шумно затянулся своей незажженной сигарой. Выражение его лица следовало понимать как ответ на заданный Мэг вопрос.
— Так что же случилось? — спросила девочка-призрак, изменив своей привычке не задавать ни одного вопроса без издевки.
— Команда младших классов нашего колледжа вылетела из школьного чемпионата в полуфинале. А это значит, что ей не светило сыграть в финале на стадионе в Кроук-парке. Сыграть там было в те дни мечтой каждого мальчишки. И вот наша компания как-то ночью улизнула через окно из спального корпуса и пешком пересекла полгорода, чтобы добраться до стадиона. Мы решили перелезть через изгородь и просто попинать мяч по полю, чтобы потом с полным правом похвастаться перед всеми, что мы играли в Кроук-парке. В эту экспедицию брали всех желающих, даже такую деревенщину, как я.
— И как же ты умудрился все испортить?
— Я без особого труда взобрался на забор. Но слезть с него не смог.
— Ты струсил.
На Лоури было жалко смотреть.
— Да, да, я струсил. Единственный раз мне подвернулась возможность... Единственный раз меня позвали вместе со всеми. Иногда я просто ненавижу самого себя за то, что я такой.
— Наверное, остальные мальчишки с тобой после этого просто не разговаривали?
— Если бы только это!
— Неужели еще хуже?
— Намного.
— Рассказывай.
Лоури глубоко вздохнул:
— Когда я начал слезать с забора, меня поймали.
— Ни фига себе!
— Вот именно, что «ни фига себе!». Ночной сторож вызвал Христовых Братьев, они приехали с фургоном и загнали в него всех мальчишек, словно скотину.
— Кончилось все это плохо, надо думать.
— Хуже некуда. Массовое исключение. Выгнали всех...
— Кроме тебя.
— Кроме меня. Хуже того, меня начали ставить всем в пример, как благоразумного ученика. Представь, как ты себя чувствуешь, когда тебя называют «благоразумным учеником» на общем собрании школы перед залом, в котором сидит четыреста мальчишек.
Мэг содрогнулась.
— Кошмар!
— Никто целый год со мной не разговаривал.
— А теперь ты хочешь попробовать снова?
— Должен. В моей жизни был момент, когда все могло пойти совсем иначе. Неужели у тебя такого не бывало, Мэг? Какое-то мгновение, в которое может решиться все?
Мэг вспомнила о том, как она стояла под окном квартиры Маккола, думая, лезть ей в окно или не лезть.
Она кивнула:
— Я тебя понимаю. Ты должен снова туда вернуться.
Лоури облегченно вздохнул:
— Спасибо.
— Я так понимаю, что, если мы отправимся туда днем, купим билет и обойдем стадион с экскурсией, желание нельзя будет считать исполненным?
— Нет. Самое важное здесь — незаконное проникновение.
— Именно этого я и боялась. Представляешь, как это может повредить моей ауре?
— Не понимаю, в чем тут проблема? С твоими способностями мы легко справимся с каким-то забором, охраняемым ночным сторожем.
Мэг ухмыльнулась:
— Да, Лоури, ты все еще живешь в прошлом. Со времен Первой мировой они могли усилить охрану.
— Второй мировой.
— Какая разница. Итак, мы должны залезть, побегать по полю и вылезти обратно. Проще простого, верно?
Лоури перебросил сигару в другой угол рта:
— Вот именно, проще простого. Залезть и вылезти. Никому никакого вреда. И с чего ты решила, что охрану могли усилить? Там же нечего красть, кроме травы с газона!
Отрыжку и ВЕНИКа поместили в камеру предварительного задержания номер девять. Черти-пограничники не имели ни малейшего представления, кто это такие, и решили не пускать их внутрь без особого распоряжения с самого низа. Вельзевула побеспокоили как раз в тот момент, когда он, сидя в ложе, наслаждался концертом- бенефисом с участием величайших диктаторов мира, и своим появлением черти сильно испортили настроение архидемону.
Два черта-пограничника поджидали его у хранилища душ. Их заскорузлые рожи были покрыты копотью и опалены огнем, словно у кочегаров. На эту работу обычно брали тех, кто при жизни числился в особо опасных преступниках, поэтому и в аду их держали на всякий случай подальше от центра, возле самого входа, где они занимались тем, что отскребали от стен туннеля противящиеся души. На жаргоне преисподней их обычно называли «отскребалами».
— Какого ангела? — зарычал Вельзевул на старшего из пограничников.
— Понятия не имею, — ответил тот чуть-чуть менее почтительно, чем следовало бы.
Вельзевул, не долго думая, испепелил его трезубцем.
— Какого... — повторил он свой вопрос свежеиспеченному начальнику.
— Двух новеньких, ваша немилость. Камера предварительного задержания номер девять.
— И вы потревожили меня только ради этого?..
