Галина Карпенко - Клятва на мечах
Алёша ждал, когда же Борис Сергеевич подойдёт к окну и спросит: как это понять?
Но этого не произошло.
— Давай-ка я тебя послушаю! — И как ни в чём не бывало он приложил к Алёшиной груди стетоскоп. — Повернись!.. Отлично! Задержи дыхание…
Пока Алёша сидел к нему спиной, Борис Сергеевич, конечно, смотрел в окно. Алёша не подозревал такой хитрости.
— Дыши! Дыши!.. — повторял Борис Сергеевич.
— Вы ещё долго будете меня слушать?
Алёша знает, что нужно молчать, когда Борис Сергеевич слушает его сердце. Но сегодня, сегодня… Неужели он ничего не увидит?
— Хватит! — Борис Сергеевич похлопывает Алёшу по спине. — Одевайся!
А сам присаживается к тумбочке и что-то пишет.
Как долго он пишет!
— Держи!
На вырванной страничке из блокнота — два перекрещённых меча!
Алёша готов вскочить! Он готов встать на голову вверх ногами.
— Спокойно, спокойно, — говорит Борис Сергеевич. — Я его пущу, твоего Василия, если он изволит прийти.
— Он изволит, он изволит! — торопится уверить Алёша.
— Посмотрим. На всякий случай я выпишу ему пропуск, но только при условии… — Борис Сергеевич старается быть строгим. — Прежде всего ты обязан не нарушать нашего с тобою режима.
— Я не буду нарушать!..
— Изволь после обеда спать.
— Я буду спать. Я… знаете что, я попрошу за обедом добавочку, — обещает Алёша и лукаво улыбается.
— Проверю.
Борис Сергеевич смотрит на пустые тарелки, за которыми пришла после завтрака санитарка.
— Он у нас сегодня золотой, — говорит она.
— Прекрасно! Я, кажется, разрешу навестить его некоему посетителю, если тот будет точным, — говорит Борис Сергеевич. У него всё-таки сомнение, поэтому и оговорка.
— Он очень точный! Он даже в школу приходит раньше всех. Ещё никого-никого нет. Вы знаете, он…
— Не размахивай руками! — останавливает Алёшу Борис Сергеевич. — Я всё понял. Я обещал, и я выпишу пропуск.
Разве есть ещё на свете такой доктор?!
— Два меча — это клятва! — говорит Алёша. — Если вы мне поклялись, я буду верить вам всю жизнь!
Борис Сергеевич понимает свою ответственность за клятву. Он от неё не отступит. Ну, а если Кижаев забудет про два меча? Заиграется с ребятами и не придёт?
* * *
Борис Сергеевич ждал Кижаева весь следующий день. Он даже спрашивал у санитарки — не приходил ли мальчик с собакой? Уже под вечер он зашёл в палату.
Алёша встретил его как заговорщик:
— Он приходил!
— А пропуск?
— Он приходил без всякого пропуска…
На окне вместо призыва «Скорей здоровей!» красовался собачий портрет. С внутренней стороны тоже белела бумажка.
— Можно? — спросил Борис Сергеевич и, получив Алёшино разрешение, попытался ознакомиться с ответным посланием.
— Очень крепко приклеено, — сказал Алёша. — Екатерина Гавриловна приклеила его клеем.
— Ах вот оно что!
Борис Сергеевич уже протянул руку к кнопке.
— Она только приклеила, и больше ничего, — заступился Алёша за сестру Катю. — Я её очень попросил. Вы знаете, я уже думал, что он не придёт. И вдруг скребётся. Я его даже не узнал. Он пришёл совсем в другой шапке. Я думаю — зачем он замаскировался? А Кижаев мне говорит…
— Вы вели переговоры?
— Вот так… Я не вставал с постели, честное-пречестное! Вот так, смотрите! Вам понятно?..
— Не совсем.
— Это же очень просто. — Алёша удивлён: Борис Сергеевич не может понять такого простого слова — АЙДА!
Уходя домой, Борис Сергеевич свернул на боковую тропинку. Надо было подойти совсем близко к окну, чтобы разглядеть в вечерних сумерках нарисованного долговязого человека в кургузом докторском халате, в шапочке набекрень.
«Это я. Но почему у меня одно ухо?» Под рисунком была подпись. «Мой доктор. Он меня лечит каждый день! Он самый, самый хороший!» — прочёл Борис Сергеевич.
Завтра сестра Катя смоет это признание. Она постарается смыть его пораньше утром, до обхода главного врача. А то вдруг главный спросит: «Это что за картинная галерея?» Алёшина сообщница! Он с нею ещё поговорит… с этой Катей.
И хотя по воле простодушного художника Борис Сергеевич был изображён одноухим, он был в самом замечательном настроении.
* * *
— Что случилось, Боря? У тебя счастливые глаза! Как твой Алёша? — спросила мама Бориса Сергеевича, когда он появился дома.
Сердечных тайн не выдают. И поэтому Борис Сергеевич ответил милой шуткой:
— Могу тебе сообщить: Алексей начал рвать простыни — он втайне вяжет лестницу, готовится совершить побег! Но я закрываю на это глаза. Я даже знаю его сообщника, но не хочу предупреждать событий…
— Я спрашиваю серьёзно, — обижается на него мама. — Вспомни, ты сам говорил, что мальчик стал вялым, что он плохо ест…
— Всё, всё правда. Ты, родная, не представляешь, как трудно лечить детей. Например, вдруг заболел бы Кижаев?
— Какой Кижаев?
Мама Бориса Сергеевича обеспокоена. Сейчас не нужно расспрашивать Борю — он только что вернулся с работы. Может, ей показалось, что у сына счастливые глаза?.. На работе у врача не только удачи.
* * *
Борис Сергеевич внимательно разглядывает себя в зеркале: действительно, одно ухо как будто больше другого…
Надев вязаную шапочку, Борис Сергеевич выдёргивает из-под кота Фильки свой свитер.
— Мама, я пройдусь, — говорит он. — Сегодня чудесный вечер!
* * *
Над тёмным лесом луна. От её света искрится снег. Отталкиваясь лыжными палками, доктор легко бежит по дороге.
Трудно лечить детей. Но если о тебе говорят: «Мой доктор… Он самый, самый хороший»?!
Борис Сергеевич ускоряет шаг и взбирается на ледяную гору. Он летит по крутому скату.
На горе — никого… Никто не любуется смелым лыжником. Только луна медлит опуститься за лес.
А Борис Сергеевич опять и опять поднимается на вершину и летит с горы, лихо подскакивая на бугре…
Неужели этот отчаянный большой мальчик — взрослый человек и даже доктор?
ВОЕННАЯ ХИТРОСТЬ
Василий Кижаев не воспользовался пропуском.
— Он аккуратно является каждый день без всякого пропуска, — рассказывает сестра Борису Сергеевичу.
— Очень хорошо.
У Бориса Сергеевича задача — не помешать Кижаеву. Он даже не расспрашивает Алёшу о тайных свиданиях. Да и Алёша уже не всегда подробно рассказывает о том, какие ему приносит Кижаев новости.
Совсем недавно Алёша попросил:
— Потрогайте, пожалуйста, мои мускулы. Наверное, мне уже пора гулять по воздуху?
— Молодец! Скоро отправишься гулять. Но пока ещё повременим.
Борис Сергеевич понимал, что Алёшина просьба продиктована Кижаевым.
«Как бы поговорить с этим Кижаевым? Что, если для него свидания с Алёшей просто интересная игра? А дальше?»
Выпишется Алёша из больницы, Кижаеву не надо будет проникать в запретную зону, изобретать письма, рисовать мечи… Появится у Василия другая тайна. А что будет с Алёшей?
Надо что-то придумать, надо обязательно поговорить с Кижаевым, но пока Борис Сергеевич ничего придумать не мог.
* * *
— Боря! Тебя давно ждут, — сказала мама, когда он вернулся с работы.
Борис Сергеевич не поверил своим глазам: на табуретке в прихожей сидел Василий Кижаев.
Василий смотрел на доктора исподлобья и мял в руках шапку.
Ну-ка он рванётся к двери и исчезнет?
— Здравствуй! Здравствуй! — сказал Борис Сергеевич как можно приветливее. — Я очень рад. Раздевайся, поговорим.
Кижаев продолжал терзать свой заячий треух и говорил что-то невнятное. Борис Сергеевич всё-таки разобрал:
— Стонет… На ногу ступить не может… Звать врача не велит.
— У кого болит нога?
— У деда болит, — ответил Василий уже более внятно.
— Где дед живёт?
— В Федосеньке.
— Ну что же, очень хорошо, навестим твоего деда.
— Дед заругается, — сказал Кижаев теперь уже громко и вполне членораздельно.
— Ты, пожалуйста, посиди, подожди, а я сейчас, — сказал Борис Сергеевич.
Василий молча смотрел, как Борис Сергеевич укладывает свой чемоданчик.
— Ну, пошли!
Борис Сергеевич и Василий шли рядом, а когда от речки свернули на федосеньскую тропу, то Кижаев пошёл впереди.
— Осторожнее! Упасть можно! — предупреждал он.
Тропа действительно была скользкая и горбатая.
У крыльца Василий сказал:
— Стучите громче! — А сам будто растаял: ни на ступеньках, ни на крыльце его не было.
