Рахмат Файзи - Его величество Человек
—В чем дело? Что случилось? — спросила она, обращаясь к мужчине.
—Нет, просто...— больше ничего и не смог выговорить муж.
Жена резко подняла голову, обернулась и, увидев воспитательницу, снова залилась слезами.
—Какое надо иметь сердце, чтобы не заплакать, глядя на них, ападжан! — сказала она, положив руку воспитательнице на плечо.— Прелестные дети...
—Что же поделаешь! Война! Вы хотите усыновить ребенка?
—Да, да, вот этого... Как же тебя зовут?
Мальчик стоял, опустив голову, молчал.
—Эй, я тебя спрашиваю,— резко сказала женщина.— Ведь только что ты называл себя...
Воспитательница присела на корточки, взяла мальчика за руку, и тут он заплакал.
—Не плачь, сыночек! Видишь, пришли за тобой, хотят взять тебя в сыновья. Поведут тебя домой. Хорошенько помоешься, оденешься... Верно, дядя? — Воспитательница обернулась к мужчине.
—Да, да,— сказал муж, с опаской взглянув сначала на мальчика, затем на жену.
—Скажи-ка, как тебя зовут, миленький мой,— мягко уговаривала воспитательница, поглаживая ребенка по голове.
—Сережа,— с трудом выдавил из себя мальчик, не в силах успокоиться и вытирая слезы скомканной пилоткой.
—Да, да, Сережа. Ведь он так назвал себя. Ну, как, пускай запишут, что ли? — оживилась женщина, обращаясь к мужу, точно и не рыдала минуту назад.
—Сказал же — да! Зачем переспрашивать без конца. Берем! — Муж сердито сдвинул брови.
Махкам-ака наконец услышал что-то определенное от мужа, который до сих пор был очень нерешителен и вял. Но жена не сдавалась.
—Потише, что это вы так! — сказала она недовольно, тоже насупив брови, и добавила, протянув руку к мальчику: — Ну, пошли, Сережа.
Настроение у Махкам-ака испортилось. Женщина была неприятна ему. Хорошо, что воспитательница вмешалась, иначе он не выдержал бы, сказал крепкое слово этой паре. «О боже, она еще сетует на чью-то жестокость! А сама какая!» Размышляя, Махкам-ака заметил, что хромая старушка направилась к плачущему веснушчатому мальчику. Приблизившись, она достала из кармана леденцового петушка, но руку за конфетой протянула девочка, стоявшая рядом с мальчиком, и старушка заговорила с ней. Веснушчатый мальчик закрыл лицо руками и отвернулся к стене.
Махкам-ака подошел к мальчику, опустился на корточки и взял его за руку.
—Не плачь, сынок,— мягко сказал он и, развязав поясной платок, начал вытирать слезы мальчику.
—Я и не плачу,— пробормотал мальчик сквозь слезы.
—Вот молодец! Мужчина не должен плакать... Как тебя зовут?
—Витя.— Мальчик взглянул на Макхама-ака.
—Молодец, Витя, оказывается, ты хороший мальчик. Пойдешь к нам?
Витя молчал, не зная, что сказать.
—Пойдем, сынок. Если понравится, останешься, если не понравится, сам обратно приведу,— улыбался Махкам- ака.
Грустное лицо мальчика чуть повеселело, но на Махкама- ака он смотрел еще как-то недоверчиво и теребил конец поясного платка, который остался у него в руке.
Махкам-ака ждал.
—Хорошо, пойдем,— сказал Витя тихо.
Около стола директора Махкам-ака увидел Ивана Тимофеевича. На руках у него была болезненная девочка лет четырех с перевязанной головкой.
—Поздравляю, Вахаб-ака.
—Спасибо, спасибо... Вот нашел внучку свою.
—Правда? Вот это да! — обрадовался Махкам-ака.
Иван Тимофеевич помрачнел и подмигнул кузнецу незаметно для девочки.
—Превосходно, превосходно! — Махкам-ака ласково погладил девочку по голове.
—Смотрите, и имя подходит ей — Оля. Вас тоже поздравляю.— Иван Тимофеевич дружески кивнул мальчику.
—Спасибо. Скажи дяде, как тебя зовут, сынок.
—Витя,— гордо произнес мальчуган.
—Отличное имя! Ну, Витя, теперь приходи к нам с папой. Будете играть с Олечкой. Ладно?
—Скажи, сынок, спасибо, сами тоже, мол, приходите к нам,— шепнул Вите Махкам-ака, но Витя только улыбался в ответ.
Оформив документы, Махкам-ака, Иван Тимофеевич и дети вышли на улицу и на трамвайной остановке распрощались.
Мехриниса увлеклась работой и не заметила, как пролетело время. Внезапно из окна кузницы она увидела входящего в калитку мужа. За руку он держал мальчика. У Мехринисы гулко застучало сердце.
—Сына тебе привел, жена.— Махкам-ака подтолкнул Витю, как бы говоря: «Иди поздоровайся».
—Здравствуйте,— сказал Витя, подойдя к Мехринисе.
—Издрасти, издрасти.— Мехриниса вдруг с трудом произнесла знакомые русские слова, потом взяла руки мальчика в свои.— Ой, ой, как лед! Ну, проходите, сейчас... И сандал[39] горячий. Проголодались, наверно?
—После завтрака я ничего в рот не брал. И Витя тоже. Объездил я весь город. Много, жена, видел я детей, а желающих усыновить их — еще больше.
Витя переводил удивленный взгляд с Мехринисы на Махкама-ака, говоривших на непонятном ему языке.
Мехриниса почти не слышала мужа. Она, словно во сне, копошилась в прихожей, развязывая мальчику ботинки.
Грубый шнурок был весь в узлах. У Мехринисы не хватило терпения развязать его до конца. Она взяла ножницы и перерезала шнурок в нескольких местах. Витя бережно подобрал обрывки, спросил Мехринису:
—А как же шнуровать теперь будем?
—Новым шнурком будешь шнуровать, сынок.— Мехриниса напряженно вспоминала русские глаголы.— Кажется, и ботинки тебе велики?
—Велики, да зато не рваные. Мои крепче, чем у всех.
—А у других рваные? — Мехриниса старалась быть как можно внимательнее к Вите.
«Бедняжечки, со всем-то свыклись»,— думала она, разглядывая большие, стоптанные башмаки.
—У Сережки совсем развалились в поезде. Подошва отстала. Я перевязал ему проволокой.— Витя наконец-то развеселился.
—Вот и молодец! Всегда надо помогать товарищу.
—Какой он мне товарищ! Он из малышкового отряда. А только все равно зря я старался,— снова погрустнел Витя.
—Почему? — Мехриниса не сводила с мальчика глаз.
—А потому, что остался Сережа под бомбой,— спокойно сказал Витя.
—Неужели умер? — воскликнула Мехриниса, всплеснув руками.
—Сгорел весь вагон.
—Целый вагон, ты говоришь? — Мехриниса почувствовала, что задыхается.
—Бомба упала на Сережин вагон... А здесь никогда не падали бомбы? — тревожно спросил Витя.
—Наш город от фронта далеко. Сюда фашисты не прилетят, не бойся.— Мехриниса хоть и успокаивала мальчика, но продолжала думать о его рассказе, и на душе у нее было горько.
Махкам-ака сидел у сандала, прислонившись к подушке. И ему стало жутко от всего, что говорил Витя. «Как хорошо, что не увидит он больше этого. Несчастные дети, сколько они перенесли»,— думал Махкам-ака.
Мехриниса сняла с Вити» носки, затвердевшие от грязи, размотала портянки, и мальчик вошел в комнату. Махкам- ака приподнял одеяло, которым был накрыт сандал, указал ему место рядом с собой. Витя уселся, но мучился, не зная, куда деть ноги. Махкам-ака засмеялся, показал ему на перекладину у столика.
—Протяни ноги, поставь их вот сюда, и все тело у тебя согреется.
Витя вытянул ноги и тут же испуганно отдернул их.
—Ой, обожгусь!
—Не обожжешься, сынок. Угли-то в яме. А ну-ка, иди сюда! — Махкам-ака посадил Витю себе на колени.
Тем временем Мехриниса поспешно готовила обед и грела воду на кухне. И тут вдруг появилась соседка Таджихон. «Вот некстати»,— подумала Мехриниса и вяло поздоровалась с соседкой.
—Не найдется ли полпиалушки маша? Не смогла выкроить время, чтобы сходить на базар,— сказала Таджихон, с любопытством заглядывая в дом.
—Найдется,— односложно ответила Мехриниса, взяла у нее пиалу и ушла в кухню.
—Эй, Мехриниса, а кто это сидит в комнате, не пачча ли? — Таджихон взяла пиалу с машем, но не уходила.
—Да вы проходите в дом,— не очень любезно пригласила Мехриниса.
—Нет уж, пойду. А кто там у него на коленях? — Таджихон так и распирало от любопытства.
—Мой новорожденный,— серьезно ответила Мехриниса.
—Когда же вы успели родить? — съязвила Таджихон.
—Сегодня.
—Вот оно что! Взяли из привезенных? Сиротка, значит? — догадалась Таджихон.
—Не успели еще расспросить. Как знать, может, и есть кто-нибудь из близких.
—Сирота он, миленькая, сирота. Разве родители отпустили бы свое дитя из-под крылышка? А сирота, Мехриниса, сколько его ни корми, сколько ни старайся, все равно не станет своим.
Мехриниса раздраженно слушала соседку, с трудом сдерживаясь, чтобы не оборвать ее. Таджихон подошла к айвану, приставила руку козырьком ко лбу, вглядываясь в комнату.
—Витя,— позвала Мехриниса,— пришла апаки[40] навестить тебя. Иди поздоровайся.
—Что вы, какая я апаки ему, русскому? — тут же возразила Таджихон.
Разморенный от жара сандала, успевший уже вздремнуть на коленях у Махкама-ака, Витя открыл глаза и тупо уставился на женщину, стоящую во дворе, не понимая, чего от него хотят.
