Галина Карпенко - Клятва на мечах
«Далеко от дома зашли», — подумал Василий. И ему стало жутковато. Выйдет на поляну волк — что делать?
Но вокруг было тихо. Буян, пригревшись, спал у него на коленях и во сне повизгивал.
Время шло. Дед не возвращался. Василий уже поглядывал на мешок, в который мать положила им сало и пироги. Дед скрылся, будто его не было. Куда пропал?
Треснула ветка, заворочался Буян. «Затаись!» — Василий варежкой зажал собачью пасть.
По снегу шла большая птица в лохматых штанах. Раскинув крылья, она вытянула шею, прислушалась. Мешок с пирогами сполз с бревна. Птица тяжело поднялась и зашумела в колючих ветвях.
Василий перевёл дыхание. Глухарь — не волк! Ну как за птицей выйдет на поляну зверь?
Снег на поляне стал голубеть. Пальцы на ногах застыли. Василий с Буяном сидели в обнимку.
* * *
Дед воротился неслышно, так же, как ушёл. И сразу забранился:
— Кто же спит на холоду? Развязывай паёк!
— А лиса?
— Ушла, чтоб её!.. В норе нет, вокруг нет… Спугнул кто-нибудь. Теперь до ночи её не жди.
Дед достал пироги. Они были ещё тёплые. Мать их закутала в старый полушалок.
— Молодец, гвардеец, не аукался, — похвалил дед внука.
— А чего? — сказал Василий. — Я бы дотемна ждал.
— А в темь?
— Сигнал бы подал. Может, ты заблудился?
— Всё правильно. Выручай деда.
Обратно из леса шли уже знакомым путём, и Буян бежал впереди хозяев.
* * *
Мать их ждала. Она прибралась, вымыла полы и поставила самовар.
— Скоро ночь на дворе, а вас всё нет.
— Была бы лиса на месте, мы, может, под утро воротились. А так я только даром ногу натрудил, — пожаловался дед.
Он обтёр ружьё — чистить его не надо, он из него не стрелял, — обтёр и унёс в свою светёлку.
— Как там, в лесу? — спросила мать. — Хорошо?
Василий хотел ей рассказать, как они с Буяном ждали деда, как видели глухаря. Но он разомлел от горячего чая и, уронив голову на стол, заснул.
В ШКОЛЕ ЕЛКА
На ледяной горе с утра гомон.
— Где пропадаешь? — спросила Наталья Василия. И покатила мимо него на своих лёгких саночках.
Василий не ответил — будто она не его спрашивала. Они встретились на горе, и им обоим вспомнилось одно. Наталья даже хотела похвалиться Кижаеву, что Иван Мелентьевич обещал взять её в больницу в следующий раз. Но смолчала. А Василий поглядел вниз, скатился с горы без «гику-шику»: «Сторонись! Задавлю!» — и поехал на речку. Там ребята гоняли шайбу, и он встал вратарём.
Игра была в самом разгаре, когда на мосту показался грузовик.
— Ура! Елку везут!! — закричали ребята и полезли на берег.
С клюшками на плече они бежали за ёлкой. А ёлка, свесив маковку через открытый борт грузовика, мела перед ними снег.
* * *
Стоп! У школы ёлку встретил Иван Мелентьевич.
Он вместе с водителем грузовика взял ёлку за комель.
Ребята ухватились за вершинку, и, шурша замёрзшими лапами, ёлка вплыла в школьный зал.
Прежде чем она поднялась на крепкой крестовине во весь рост, Иван Мелентьевич прикрепил на её маковку лучезарную звезду.
В тепле на еловых ветвях стали таять льдинки, и по всей школе разлилось праздничное смолистое дыхание.
* * *
На другой день у ёлки был концерт. Даже Кижаев принимал в нём участие. Он пел в хоре.
Хор пел «Калинку», «Цып-цып».
— Ещё, ещё! — требовали родители, сидевшие на почётных местах.
— Мы споём старую армейскую песню, — сказал Иван Мелентьевич. Он руководил хором.
Вьётся в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза… —
пел Василий вместе со всеми.
Эту песню он знал давно. Её поёт мать: «На поленьях смола, как слеза…»
Она поёт тихо.
«Пой в голос! — требует дед. — Сколько мы в этих землянках дум передумали! Сколько тоски пережили…»
Хор повторил песню. А потом был перерыв.
— После антракта продолжим наше веселье!.. — громко объявил Иван Мелентьевич.
Веселье! Веселье! Размалёванные маски затопали, закружились вокруг ёлки. Наталья Чиликина плясала гопака: руки в боки — ля-ля-ля! ля-ля-ля!
Кижаев больше ни в чём не участвовал.
«Если бы с Бодровым не случилась беда, он бы читал стихи!»
Прозрачный лес один чернеет
И ель сквозь иней зеленеет… —
вспомнил Василий.
И ему стало скучно. Он хотел было помочь Ивану Мелентьевичу зажигать бенгальские огни. Но учитель сказал:
— Василий, прошу, ничего не трогай. Ты непременно что-нибудь подожжёшь!
ГОСТИНЕЦ
Василий пришёл домой и стал делить свой гостинец:
— Это маме, это тебе, это мне.
С гостинцем пили чай.
* * *
Мать перетирала чашки. Василий разглаживал конфетные фантики. Дед молча взял со стола газету, кисет и поднялся по скрипучим ступеням к себе в «блиндаж».
— Василий!.. сверху крикнул он. — Очки забыл. Принеси, не разбей!
Василий принёс очки в целости. Дед раскрыл газету.
— Вот опять фронтовые воспоминания. Надо прочесть. Скоро про войну только в газетах да в книжках читать будут, а рассказывать будет некому. Ну-ка дай я тебя за вихор потяну, новое поколение!
Василий нагнул голову. Дед потянул его за вихор.
— Иди ложись спать.
Василию спать ещё не хотелось.
Он примостился рядом с дедом на лежанке.
— Давай, дед, поговорим…
— Давай. Про что говорить будем?
— Про что-нибудь. — Василию лишь бы в «блиндаже» остаться. — Ты когда-нибудь раньше получал гостинец?
— Получал.
— С ёлки?
— У нас про ёлку в деревне разговору не было. Я эту ёлку в глаза не видел, — усмехнулся дед.
— А гостинец откуда?
— Отец у меня с умом был… Повёз он в город дрова. Время было трудное, голодное. Он повёз дрова на соль менять. Соли и той в деревне не было. Приехал, привёз соли, спичек, матери мыла кусок. Уж она рада была, так рада…
— А тебе?
— Мне?.. Я меньшой был, а всего нас было шестеро…
— Тебе-то что привёз? — торопил Василий.
— Вынул отец из-за пазухи узелок, говорит матери: «Я ребятам гостинчик выменял». Те, кто постарше, гадать начали: «Жамки? Сахар?» Отец говорит: «Нету здесь ни жамок, ни сахару. В городе хлеба нету, какие жамки?» Развязал узелок, а в нём — гвозди. Я попросил: «Дай, батя, мне гвоздок». Отец поглядел на меня, завязал узелок и сказал: «Вот тебе, Вася, береги. Ни один гвоздок чтобы зря, на баловство, не пошёл. Тогда будешь, как я, плотником. Тогда у тебя и гвоздей, и сахару, и жамок будет сколько хошь. А сейчас каждый гвоздь — золото».
— Гвозди золотые? — удивился Василий.
— Золотые. Прежде чем гвоздь-то вбить, думаешь-думаешь, бывало…
— А потом, потом-то что?
— Чего потом?.. Стал я, как отец, плотником. Вот тебе и всё… Теперь всего много — и сахару, и жамок, и гвоздей… Вот тебе и гостинец.
— А хоть один-то, хоть один гвоздь сохранил?
— Почему один? Все целы… Мой отец крыльцо сколачивал. Развалилось у нас крыльцо. Отец работал, а я ему гвозди подавал… Помню, не хватило гвоздей: ещё бы десяток-другой. Он и говорит: «Тащи, Вася, свой узелок. Работу бросать нельзя». Я узелок на полатях схоронил. Полез, принёс. А самому жалко. Отец поглядел, похвалил меня.
— За что похвалил?
— За то, что сберёг, что гвозди зря на баловство не разбросал. Пятнадцать гвоздей в узелке было. На нашем крыльце — мой гостинец.
— Что же, он тебе, кроме гвоздей, ничего и не привозил? — не унимался Василий.
— Привозил. Одёжу привозил, сапоги. Забыл я — ещё чего, а про гвозди помню.
Дед натянул на ноги старую шубейку.
— Иди-ка, гвардеец, спать. И свет погаси… Задремал я…
Василий щёлкнул выключателем и потихоньку спустился вниз.
Уже темно, а то он вышел бы на крыльцо, поглядел бы на золотые гвозди.
ДЕНЬ ЗА ДНЕМ
Утром сестра Катя помогает Алёше умыться. Это не просто: у Алёши ещё ограничены движения.
— Не торопись, пожалуйста… Теперь будем завтракать.
— Борис Сергеевич пришёл?
— Нет, — отвечает Катя.
— Почему?
— Надо и доктору отдохнуть. Он знаешь сколько не отдыхал? Целый месяц без выходных! Ты вот лежишь один в палате, а у нас пятнадцать палат. Семь тяжёлых. Он один почти всех тащит… Я просто удивляюсь, как у него времени хватает с тобой тары-бары разводить!
