Зинаида Лихачева - Вася Чапаев
— Хозяин, цыганскую! — требовали гладкие, розовые, как ошпаренные поросята, молодые купчики.
— Со слязой, хозяин! Гулям, братцы!
А слеза за слезой
Покатилась из глаз!
— навзрыд рыдала граммофонная труба.
Уцепившись за скатерку, медленно валился под стол до одури упившийся посетитель и засыпал среди осколков посуды, объедков и огрызков.
— Васьки, растолкайте его! Васьки, приберите!
Бурлила в трактире дымная, пьяная жизнь, и мутный водоворот кружил Васек вокруг столиков, выносил на кухню, прибивал к буфетной стойке и снова бросал от столика к столику.
А за стойкой, спокойный, словно валун посередине реки, возвышался Цепунин. Только руки его, не видимые другим, воровато шуршали бумажками, приглушенно звенькали серебром, раскладывая выручку по отделениям железного ящика — кассы.
Открывался трактир в восемь утра, а закрывался когда как. Иной раз подгулявшие посетители не расходились до глубокой ночи. Тогда ребята ночевали в трактире, укладываясь спать на столах. Сивушный дух, стоявший в заведении, давил их кошмарами, и поутру Васьки просыпались как очумелые.
Голубое и зеленое лето прошумело мимо окон трактира, а ребятам ни разу не пришлось погулять.
Цепунин положил им жалованье — десять рублей в месяц на двоих. И эта пятерка держала их на постылой работе.
Васьки постепенно привыкли к тычкам и подзатыльникам и, разговаривая, запросто сыпали скверными, кабацкими словами.
На Васяту все чаще и чаще находило беспричинное веселье, которое не очень нравилось Васе.
— Ты чего, как дурачок, регочешь? — сердито спрашивал он блаженно ухмыляющегося приятеля. — Пьяный ты, что ли?
— Выдумаешь тоже. Так просто, — отговаривался Васята.
Однажды, пробегая коридорчиком на кухню, Вася увидел, как Васята, опрокинув графин, ловил на язык оставшиеся капли водки.
Похолодев от гнева, Вася что есть силы ударил его по спине.
— Ты чего делаешь, пьянюга паршивый?
Васята трусливо замигал:
— Я попробовать, Вась, ей-богу...
— Я тебе попробую! — заикаясь от возмущения, выговаривал Вася. — Я тебе так попробую, что больше не захочешь!
Целый день Васята старался увернуться от суровых глаз приятеля. С работы они, как всегда, пошли вместе.
— Ну не серчай, Вась! Сказал, не буду — и не буду, — умолял Васята. — Ну с чего ты взбеленился? Подумаешь, попробовал... капельку.
Вася засмеялся:
— А может, мне самому было выпить охота? Васята, а хорошо бывает, когда выпьешь?
— Ой, хорошо! Чего-то все весело! И бегать легко. Очень помогает от устатку, — захлебываясь от восторга, разоткровенничался Васята. — Ты попробуй, я тебе наберу, и в стопках тоже иногда много остается... Ой, чего ты, Васька, Васька! — завопил Васята, неожиданно прижатый к забору.
— Ты, что ль, вправду подумал, что я водки захотел? Мне узнать надо было, в первый раз ты опивки долизываешь или нет. А раз повадился, я тебя отважу!
Васята загораживался от сыплющихся на него ударов.
— Не пей! Не подлизывай, пьяница! Вот получи под расчет! — Вася еще раз наградил пьянчужку оплеухой и отошел.
— Попомни, опивала трактирная, дружить с тобой больше не буду, а все равно, если замечу, буду бить. — И, засунув руки в карманы, Вася пошел прочь.
Васята понуро брел за ним, размазывая рукавом слезы.
Вася убыстрял шаги. Гнев прошел, осталась жалость. Он представил себе, как его дружок, пьяный и грязный, ползает по заплеванному полу трактира, так же как те пропойцы... Нет! Такого Вася не допустит. Сказать отцу Васяты? Ну, а чего тот сделает? Только изобьет... Вася так стремительно обернулся, что Васята, не отстающий ни на шаг налетел на него.
— Васята, не пей больше, Васята! — схватив приятеля за плечи, горячо зашептал Вася.
...Под старой ветлой в обнимку стояли ровесники.
Один из них, уткнувшись в плечо другому и всхлипывая, повторял:
— Не буду... никогда не буду.
Другой по-отцовски гладил его по голове и говорил:
— Ведь нам с тобой еще расти надо, так на кой она нам сдалась, водка-то?
«Хорошие мальчики...» — шепнул ветле налетевший ветер.
«Хорошие...» — вздохнула ветла.
Васьки взрослели. Тоненькие морщинки прорезали лоб, собрались в пучочки около потускневших глаз. Появилась профессиональная вертлявость. Балансируя нагруженными подносами, они, как вьюны, изгибаясь всем телом, скользили между столиками, угодливо смахивали крошки и выслушивали заказы.
Каждый из Васек думал, что изменился другой, и не видел самого себя. Пришла зима. Вместе с посетителями в трактир врывался бодрый, морозный воздух, чтобы через несколько минут вывалиться в открывшуюся дверь пьяным, вонючим паром.
Держа поднос на уровне глаз, Васята несся по залу. Пьяный купчик, раскрыв рот в бессмысленной улыбке, быстро вытянул ногу. Васята запнулся и со всего маху растянулся на полу. Звон разбитой посуды внес оживление. Загрохотали отодвигаемые стулья: посетители торопились к месту происшествия.
Васята сидел на полу, не отрывая глаз от груды черепков и осколков.
Через зал к нему, гора горой, «шагал Цепунин.
— Эт-та что же такое? — визгливо спросил он, уставясь на битую посуду.
Васята встрепенулся:
— Вот он подножку мне дал. Я не виноват! Вот этот ногу протянул, я не видел... черт гладкий!
— Чего-о? — шатаясь, поднялся купчик. — Оскорблять? — В пьяных глазах мутно плескалось злорадство: есть причина закатить скандальчик. — Да я тебя за это самое... — Купчик развернулся, и в этот момент подоспевший Вася толкнул его в грудь. Пьяный грохнулся навзничь и, суча ногами, заорал:
— Избивають!
Его компания, рыча и сквернословя, засучив рукава, ринулась на Васю. Чей-то кулак тяжело опустился на голову мальчика.
— А-ай! — отчаянно вскрикнул Васята и, размахивая кулаками, бросился вперед, загораживая Васю.
Высокий мастеровой ворвался между мальчонками и озверевшими пьяницами.
— Э-э-х! Э-ех! — выкрикивал он, обрушивая на купцов тяжеленные кулаки. — Я вам покажу, иродово племя, как ребятишек бить! Я вам брюхи-то порастрясу!
Про Васек все забыли. Они стояли у дверей, восхищенно любуясь мастеровым.
— Дык это что же делается? Братцы! — завопили на другом конце зала. — Ведь это наше сословие бьют! — И другая компания купцов, опрокидывая стулья, двинулась на мастерового.
— Васята, лампы бить надо, а то они ему дадут! — шепнул Вася и, схватив стул, треснул по ближней лампе. Васята пробрался к другой — и зал погрузился в темноту.
— Дядечка, беги! — крикнули Васьки и выскочили на улицу. Прижавшись за углом, они смотрели, как из трактира повалил народ.
Купцы хватали горстями снег, урча, погружали в него лицо и, зверея от собственной крови, остервенело ругались. Наконец выскочил и мастеровой. Вася подбежал к нему и потянул за рукав.
— Сюда, сюда, дядя!
У мастерового под распахнутой курткой белела голая грудь. Рубаха была разорвана до пояса. Он приложил руку ко рту и плюнул кровью.
— Сволочи, зуб выбили. Это мне кто-то напоследок припаял. Вы, ребята, молодцы: догадались лампы расколоть! — Мастеровой закатился озорным смехом. — Здорово я им дал!
И вдруг, посерьезнев, сказал:
— Не тот зуб вышибли, сволочи! Тот, что у меня на них вырос, при мне остался. Его не вышибешь, вот он где! — Мастеровой распахнул куртку и показал на сердце. — Ну, прощевайте, мальцы! Спасибо, что в беде не бросили!
ОПЯТЬ ДЛИННОНОСЫЙ
На другой же день ребята собрались искать себе новую работу.
— Будем опять наниматься дрова колоть, — подбадривал Васята приунывшего Васю.
— Куда это отправляетесь? — спросил Иван Степанович.
— Работу искать, — буркнул Вася.
— В такой-то одежде на мороз лезете? — рассердился отец. — И не думайте! Дома сидите до весны.
Васята потащил Васю к себе домой. Но и там они не встретили поддержки.
— Простынете, заболеете и помрете, а хоронить вас не на что! — шутил отец Васяты. — Гуляйте до весны!
Приятели потеряли вкус к гулянкам. Жизнь успела взвалить на их плечи заботу и тревогу о семье. Они тосковали о той синенькой пятерке, которую приносили домой. Но воспоминания о Цепунине пугали. И чтобы совсем забыть то страшное время, они, не сговариваясь, перестали употреблять мерзкие слова, которым научились в трактире.
...Наконец пришла весна. На Круглом базаре, на том месте, где стояли маляры с ведерками и большими маховыми кистями на длинных палках, сидел слепой гадальщик, раскрыв большую книгу, с дырочками вместо букв, теперь каждый день появлялись два подростка с пилой и топором.
— Дров порубить не надо? — обращались они к проходившим мимо людям.
— За сколько беретесь? — осведомлялась какая-нибудь женщина.
