Анатолий Домбровский - Мальчишки из Васильков. Повести.
Чем смазаны новые велосипеды? Солидолом, автолом, тавотом? Во всяком случае, не вазелином. Пока я снимал этот «не вазелин» кусками газеты, около меня собралась толпа мальчишек — благо места было достаточно, так как я занимался этой работой в скверике. Едва я попросил одного из мальчишек помочь мне, как желающих стать помощниками оказалось столько, что мне в течение нескольких минут не удавалось пробиться к собственному велосипеду. Но потом грозным окриком я разогнал их, ухватился за руль велосипеда и выбежал на тротуар. Поехать я не мог: нужно было еще накачать камеры. Я сделал это уже на шоссе, куда выбрался через полчаса. А потом — боюсь, что многим это чувство не знакомо — потом я мчался под высоким голубым небом, часто нажимал на блестящую лапку звонка и чувствовал, что весь я — стремление, полет и этот мелодичный звон, и этот весенний вольный дух...
***
— Шикарный велик, — восторгался Серый, оглядывая и ощупывая мой велосипед. — Настоящая машина. Парус к нему нужно обязательно белый, верно?
— С золотыми звездами! А на верхушку — алую шелковую ленту!
10
— Здравствуйте, Никита Григорьевич! — крикнул я, увидев соседа-бухгалтера у водопроводной колонки под ивой.
— А, здравствуйте, — ответил он.
— Как поживают ваши голуби?
— Хорошо поживают. Скоро новые малыши появятся, совсем скоро.
Я подошел к изгороди.
— Вот тоже хочу развести голубей. Что посоветуете, Никита Григорьевич?
— Славное дело, — бухгалтер завинтил кран, из которого лилась вода в цинковое корыто, и подошел ко мне. — Славное дело. Лучше голубя птицы нет.
Нас разделяла теперь только металлическая сетка.
— А я смотрю и гадаю, что это за ящик у вас на курятнике, — продолжал бухгалтер, — голубятня — не голубятня, а так, что-то похожее. Шурко говорит, что у вас даже парочка голубей уже есть.
— Есть. Хотите взглянуть?
— Николаевские? Крымские? Или драконы? — спросил Никита Григорьевич.
— Берите выше, — сказал я.
— Египетские?
— Еще выше, Никита Григорьевич.
— А что же выше?
— Маркизет, — сказал я.
— Это какой же «маркизет»? — глаза Никиты Григорьевича забегали от любопытства.
— Да тот самый.
— Не слыхал. Покажите.
— Сейчас покажем, — я подал рукой знак Серому, который уже сидел на крыше курятника. Серый в ту же секунду сунул руку в голубятню, прильнул лицом к окошку и вытащил Маркизета.
Никита Григорьевич еще издали разглядел, что в руках Серого не просто голубь, не крымский, не николаевская бабочка, не дракон, а... Он вцепился пальцами в сетку и весь подался вперед. Серый, улыбаясь, поднес голубя к носу Никиты Григорьевича.
— Головку, — попросил тот.
Серый показал головку Маркизета.
— Грудку. Теперь грудку. Убери руку.
Серый исполнил и эту просьбу.
— А теперь взмахни, чтоб он развернул хвост.
Серый взмахнул. Маркизет развернул веер хвоста.
— Как мой, — посмотрел на меня Никита Григорьевич, и у него при этом задрожали губы. — Не мой ли? — он бросил быстрый взгляд на свою голубятню и снова прильнул к сетке.
— Не ваш, — ответил я. — Мой. Собственный.
— Быть не может. Где достали?
— На рынке. У старичка из церковного хора.
Никита Григорьевич отстранился от сетки, отряхнул куртку, к которой прилип голубиный пух, взволнованно потер руки.
— Трудно будет вам разводить голубей, — сказал он, глядя себе под ноги. — Не советую.
— А что ж так?
— Да вот, моя голубятня рядом, — объяснил Никита Григорьевич, — ваши голуби перелетят к моим. У меня голубятня первый класс, вы такую не сделаете.
— Сделаем, — сказал Серый, — снимем мерку с вашей.
— А может быть наоборот? Может быть ваши голуби, Никита Григорьевич, перелетят к моим? — сказал я.
— Никогда! — встрепенулся он. — Что вы! Сто раз испытал, даже тысячу. Ни один голубь до сих пор не ушел, а ко мне прилетают. Вчера, например, один крымский с колечком на ноге... Не советую.
— Давайте попробуем, — предложил я. — Пустим нашего Маркизета к вам и посмотрим, останется он или уйдет.
Это можно, но... — Никита Григорьевич замялся.
— Что — но? — спросил я. — Выкладывайте, Никита Григорьевич. Я согласен.
— На что согласны?
— На все, — ответил я.
Никита Григорьевич облизал верхнюю губу, затем нижнюю, почесал костяшкой большого пальца под носом и вдруг выкрикнул с задором:
— Идет! Под загон!
Я посмотрел на Серого. Тот кивнул головой.
— Под загон, — сказал я. — Идет. Но условия ставлю я.
— Какие?
— Пару черных николаевских, если вам не удастся загнать Маркизета в голубятню.
— Пару?
— Пару. Ведь Маркизет того стоит?
— Стоит, — согласился Никита Григорьевич. — Начнем.
— Мягкие условия, — сказал Серый, когда мы выходили со двора. — Надо было сразу на всех выбракованных.
— Спокойно, — посоветовал я Серому. — Нельзя сразу раскрывать все карты.
Из дома вышли Шурко и жена Никиты Григорьевича. Мы с Серым, встреченные Никитой Григорьевичем у калитки, не останавливаясь, прошли к голубятне.
— А он хоть летать умеет, твой голубь? — вызывающе крикнул Шурко, когда мы проходили мимо него. — Он, наверное, и летать не умеет, дохляк какой-нибудь...
— Цыц! — приказал сыну Никита Григорьевич. — Ни слова больше!
Необходимы были некоторые приготовления. Никита Григорьевич распахнул дверь голубятни, и птицы взлетели на крышу. Я невольно прикрыл ладонями уши — такой поднялся шум.
— Они твоего дохляка сейчас по перышку растаскают, — снова выкрикнул Шурко.
— Я что сказал! — Никита Григорьевич погрозил кулаком.
Никита Григорьевич опустил треугольную решетчатую дверцу чердачка голубятни. Эта дверца, если потянуть за веревку, перекинутую через блок, тут же поднималась и захлопывала круглое отверстие в чердаке. Затем взял свою длинную бамбуковую трость, стал спиной к голубятне и приказал Серому:
— Выпускай. С земли выпускай.
Серый присел на корточки и выпустил Маркизета.
Красавец Маркизет сделал несколько шагов по земле, взмахнул золотыми крыльями и порхнул на крышу голубятни.
— Так-так, — сказал Никита Григорьевич, — так-так, — и поднял трость.
— Пара черных николаевских, — напомнил я.
— Будет вам пара, будет. — Тонкий конец трости Никиты Григорьевича задрожал в воздухе и потянулся к Маркизету.
— Стукни его! — крикнул Шурко.
— Я тебе дам, — не оглядываясь, пригрозил Никита Григорьевич. — Ни слова больше, иначе схлопочешь.
Серый показал Шурко язык.
Угроза отца на Шурко не подействовала.
— Надо же было петлю привязать, — почти запричитал он, — и набросить поскорее ему петлю на шею.
— Это против правил, — сказал я Шурко. — Помолчи.
Конец трости коснулся крыши у самых ног Маркизета, на секунду замер, затем приподнялся и легонько толкнул Маркизета в бок. Маркизет отодвинулся. Еще толчок, еще... Маркизет все ближе подвигался к подъемной дверце.
— Садани! — завопил от нетерпения Шурко. У Никиты Григорьевича побагровели уши и шея.
Еще одно прикосновение трости. Маркизет подпрыгнул, взмахнул крыльями и оказался на решетчатой дверце.
— Каюк, прошептал Серый. — Плакали ваши денежки.
Я от напряжения прокусил фильтр сигареты, которая уже успела погаснуть.
Никита Григорьевич согнал с дверцы двух других голубей, рябых драконов, подогнал Маркизета к отверстию в чердачке и осторожно потянул за веревку. И в это время блок, через который была перекинута веревка, взвизгнул, почти мяукнул, потому что, наверное, была не смазана оська. Маркизет шарахнулся, часто-часто захлопал крыльями и повис над голубятней. Так он висел секунды три или четыре, потом, словно его подхватило боковым ветром, словно он заскользил по крутому невидимому скату, пронесся над изгородью, сарайчиком и, подняв кверху крылья, опустился на крышу курятника рядом со своей голубятней.
Никита Григорьевич швырнул под ноги трость, и скрестив на груди руки, сел на ступеньку у голубятни. Затем провел ладонью по лицу, поднял глаза на Шурко и сказл глухим голосом:
— Поймай двух черных николаевских.
— Может, не надо? — стрельнул в меня глазами Шурко.
— Я сказал: поймай! — Никита Григорьевич встал, поднял с земли трость, принялся вертеть ее в руках. — Где масленка? — спросил он у сына. — Принеси масленку.
Шурко трусцой направился к дому.
— Живей! — прикрикнул Никита Григорьевич. — Да, если б не скрипнула катушка... — Он посмотрел на меня, и я прочел в его глазах мольбу.
— Можно еще раз, — сказал я, — на ваших условиях.
Серый дернул меня за пиджак.
— Одного дракона, — сказал Никита Григорьевич, и добавил, боясь, видимо, что я не соглашусь: — Молоденького...
