Леонид Конторович - Колька и Наташа
— Я тебе, Наташа, про Ивана, а ты мне про Петра. Бревна-то сами заготовили?
Наташа обиженно сморщила нос:
— Известно сами, а кто же еще?
Мария Ивановна сказала с уважением:
— Ну вот что, работяги, принесла я вам немного супу, только хлеба нет.
— Ша-баш! — обрадовано возвестил Колька.
Ребята смотрели на Марию Ивановну, на судки.
Легкий шумок прокатился среди мальчишек: «Вот это да…»
— Суп-то горячий, — сказала Мария Ивановна и задумалась: в кастрюлях было на двоих.
Колька понял ее, поняла и Наташа, а Мария Ивановна, видя, как кое-кто из ребят облизывает губы, пригласила:
— Ну, что ж, кто самый храбрый, подходи! — и достала две деревянные ложки. — Ну-кось, работяги, смелее, не трусь!
Вася притянул к себе за плечо длинного Борьку и, щекоча ухо жарким дыханием, прошептал:
— Ну и ну, смотри-ка, всех угощает!
Борька, проглотив слюну, громко ответил:
— Нет уж, хлопче, с чего ты взял? Это Наташе и Кольке. Верно, я говорю? — повернулся он к товарищам.
— Всем, всем мама принесла. Правда, мама, всем? — Наташа подбежала к матери.
— А как же, дочка! — ответила Мария Ивановна. — По нескольку ложек, а каждый попробует горячего — согреется. Ну, будет вам рассуждать, ешьте. Чем богаты, тем и рады.
— Вот видишь, — обращаясь к Борису, гордо сказала Наташа, — а ты говорил!
С этими словами она посмотрела в кастрюлю и прикинула, сколько в ней супу.
Подошел Колька и тоже заглянул.
— Ложек по шесть-восемь можно!
Мария Ивановна молча наблюдала за детьми. Много отдала бы она, чтобы накормить их досыта, хоть бы хлебом. А ребята, смеясь и толкаясь, установили очередь. Первые двое, захватив ложки, подзадориваемые остальными, начали хлебать суп. Но только они вошли во вкус, как их уже затеребили задние:
— Хватит, довольно! — и отобрали ложки.
Генка отказался участвовать в общей трапезе, хотел уйти, но Колька его задержал:
— Брось ломаться, заяц-кролик. Небось, так есть хочешь, что всего трясет. Съешь свою долю, а там ставь паруса.
Колька явно подражал Костюченко.
Генка снисходительно ответил:
— Ладно уж, так и быть, доставлю тебе удовольствие.
Услыхав это, Наташа фыркнула. С самого прихода Генки ей хотелось еще раз вцепиться ему в волосы, но она понимала, что Колька и сам с ним может справиться, но здесь нельзя. Попробуй она затеять что-нибудь такое — позора не оберешься. Поэтому она избегала стычки с Генкой.
Взяв судки, теперь уже блестевшие не только снаружи, но и внутри, Мария Ивановна направилась домой. Ребята с новыми силами взялись за топоры.
Во второй половине дня на Волгу приехал Остров.
Коренастая фигура его появлялась среди работающих то тут, то там.
С ним рядом шли Бухта из ЧК и Глеб Костюченко.
— Жаль, — обратился к ним Остров, — очень жаль, что трамвайная линия не проложена к порту, быстрее вывезли бы. Впрочем, Настин обещал развернуться.
— Настин? — покачал головой Костюченко. — Не верю я ему.
Остров, перешагнув через комель сосны, увидел издали Марию Ивановну.
— Мария Ивановна, — громко позвал он ее, — Мария Ивановна!
Мария Ивановна, стесняясь, перекладывая из одной руки в другую судки, подошла и поздоровалась.
— Вот, полюбуйтесь, — серьезно сказал Остров, — новый докладчик. Великолепный агитатор. Направили ее на консервный завод.
Мария Ивановна смутилась: «Серьезно он или шутит?» Но Остров уже попрощался с ней и заторопился дальше. Они подошли к группе судостроителей, расположившихся на отдых.
Завязалась оживленная беседа, пошли в ход «козьи ножки». Дым поднялся такой, словно причалила целая флотилия.
Сутулый служащий в башлыке с раздражением говорил:
— Не понять! Я бухгалтер, да-с. Разве мое дело сегодня пилить дрова, завтра рыть окопы? Нет-с, уверяю, все идет не так.
— Враг сжал город с трех сторон, — сурово сказал Остров. — Топливо больше неоткуда получить. А без топлива нет хлеба, в госпиталях раненые мерзнут. Колоть дрова сегодня — необходимо. И в этом нет ничего унизительного.
— Чего там, все, сто потребуется, сделаем, себя не пожалеем, — сказал средних лет рабочий с большими жилистыми руками.
— Правильно! — одобрительно зашумели кругом.
— Я так понимаю, — потирая небритую щеку, вмешался рабочий в промасленном ватнике, — позовет партия — за винтовки возьмемся, а сегодня — дрова важны.
— Верно, Тихон! — поддержали его.
— Сколько мечтали о ней, о своей власти! — продолжал Тихон, — не отдадим! Считаться нам не приходится.
…Тем временем Колька объявил новый перерыв.
Шумно усевшись на бревно, ребята делились новостями.
— У меня, хлопчики, мама шьет гимнастерки для красноармейцев. Она старается, работает ночами, глаза не бережет. Пока все не сделает — хоть убей, не бросит, — повествовал Борис. Он гордился своей матерью, но утаил одну подробность: спать и он тоже не ложился, стараясь помочь матери.
— А у нас, — растягивая слова, сказал маленький Вася, — Зина и Вера корпию[2] дергают.
— А у нас ничего не делают — вызывающе сказал Генка. — Ну и что ж с этого?
— Какая тебя муха укусила? — удивился Борис.
— Ох, Генка, — не вытерпела Наташа, — надоел ты мне хуже горькой редьки.
— Бухта, Костюченко! — позвал подошедший к ребятам в этот момент Остров, — идите сюда, тут редька есть.
Все вскочили.
— Ну-ка, показывайте редьку, где она, — строго вопрошал Остров.
— Редьку мы любим, — сказал Костюченко, подталкивая в бок посмеивающегося Бухту, — первая еда, сейчас мы ее…
— Ну, что ж вы, а? — спросил Остров. — Утаиваете редьку?
— Никакой у нас редьки нет, — буркнул кто-то, — это все Наташа.
— Ого! — глядя то на ребят, то на бревна, сказал Остров. — Потрудились вы славно.
— Мы еще не то можем, — гордо ответила за всех Наташа, — сейчас пилить станем.
Колька поморщился, услышав хвастовство Наташи, но смолчал, тряхнул головой и крикнул:
— Начнем!
После минутной суеты все взялись за пилы.
Колька пилил с Мишей, довольный, что их работу видит Остров.
Наташа изо всех сил тянула на себя пилу. Та непослушно извивалась, стонала и двигалась рывками. Казалось, все мешало девочке: и налезающая на глаза прядь волос, и расстегнувшаяся пуговица пальто. Наташа нервничала, на глазах у нее выступили слезы.
Боря, ее напарник, тихо, чтобы не слыхали другие, уговаривал:
— Ну, чего ты нюни распустила? Ну, чего, хлопче?
— Я не хлопче, — глотая слезы, готовая зареветь на всю Волгу, огрызнулась Наташа. — Видишь, все из-за волос. Лезут в глаза, меша-ают…
Боря отлично понимал, в чем дело, но тихо соглашался:
— А я сразу понял, что ты из-за них. Только трошечки закрой кран и не плачь. Ты спрячь волосы, хлопче, чтобы не путались.
— Дурак ты, Борька, какая я тебе хлопче?
Остров, наблюдавший за ними, подошел к девочке и взял ее за руку.
— Давай вместе, Наташа, — предложил он и опустился на правое колено, — ну, становись!
Андрей Иванович умел и любил пилить дрова. В детстве ему приходилось этим заниматься у бабушки, потом в ссылке. Для него это было удовольствием, а не тяжелым и неприятным трудом. Он отдыхал в это время.
— От себя легче, — объяснял он. — Вот так! Хорошо, хорошо! Еще раз! Не толкай, свободней. Легче, легче. Еще раз, не торопись, так.
Сперва неуверенно, потом свободнее пила, повинуясь опытной руке, пошла по своей узкой дорожке. Влажные опилки посыпались на снег.
Наташа радовалась. Слезы высохли. Она почувствовала себя спокойнее. Она не хуже других может пилить дрова. Наташа даже тихонько засвистела от удовольствия, но вспомнив, как Мария Ивановна ругала ее за эту привычку, стала что-то напевать.
Уже давно ушли Остров, Бухта и Костюченко, уже уехал, поскрипывая полозьями, нагруженный дровами первый обоз. Уже спустились над Волгой сумерки. Где-то, зажженный хлопотливой рукой, вспыхнул костер, а ребята все еще работали, забыв обо всем на свете. Работал с ними и Генка.
Глава 21. Колька и Генка
Через несколько дней Колька встретил Генку на Волге. Генка уже часа полтора безрезультатно ловил рыбу в выдолбленной кем-то лунке.
Неудача раздражала его: он обещал матери наловить рыбы для больного отца и не преминул при этом, как обычно, прихвастнуть: «Можешь быть уверена, мама, это будет окунь, в три ладони». Но ему чертовски не везло, — где там в три ладони, хоть бы мелюзги набрать.
Колька, не подозревая о душевном состоянии Генки, в весьма радужном настроении расположился неподалеку от него. Он тоже пришел ловить рыбу. Насадив на крючок жирного сопротивляющегося червяка, он поплевал на него и тихонько размотал ушедшую в темную глубину леску.
