Вацлав Чтвртек - О добром разбойнике Румцайсе, Мане и сыночке их Циписеке
— Не трогай мою вербу, я на ней сижу, это мой трон!
Сложил было Кузов ножик, но потом снова раскрыл:
— А по мне, сиди себе хоть на мели, хоть на тополе, лишь бы меня староста из-за тебя не посадил.
И знай режет прутья.
Тогда Ольховничек завёл жалобную песню, ещё и зелёными лапками сучит и канючит:
— Закрой ножик…
— Не могу я старосту ослушаться, — твердит своё Кузов.
Нарезал красных прутьев, сколько надо на корзинку, с какой на базар ходят, зажал под мышкой и направился домой.
Пришла на озеро Маня с Циписеком. Маня хотела попросить у Ольховничка немного ракушек Циписеку поиграть, да видит, Ольховничку не до разговоров. Ходит он вокруг обрезанной вербы и причитает:
— Как же я теперь сяду на свой трон, я себе всю спинку исколю!
Маня разгладила фартук и говорит:
— Словами беде не поможешь. Как бы я тебя ни жалела, на жалейке не играла, верба всё равно не отрастёт. Пошлю я лучше Циписека за Румцайсом. Он придумает, как быть.
Побежал Циписек, уже на насыпь плотины стал подниматься, как Ольховничек окликнул его:
— Погоди-ка, я тебе песку дам, два полных кармана. Придёте к Кузову — рассыплешь песок в мастерской по полу. Пусть знает! А как со старостой быть, ума не приложу. Пускай Румцайс свой ум прикладывает.
Разыскал Циписек Румцайса и всё ему передал. Посадил Румцайс Циписека себе на плечо осторожно, чтоб песок из карманов не просыпать, шагнул раз, шагнул два — и вот они уже под окнами Кузовой мастерской.
Сидит Кузов на скамеечке, красные прутики у него в руках так и мелькают. Скоро корзинка будет готова. Румцайс подождал, пока Кузов обмотал дужку разрезанным пополам прутиком и понёс корзинку к старосте, тогда и говорит Циписеку:
— Пора.
Зашли они в мастерскую, встали на середину, и Румцайс дал знак Циписеку:
— Сыпь песочек, сюда горстку, туда горстку.
Стоило песку коснуться пола — из каждой песчинки выскочило но лягушонку. Скоро они роились, будто комары, ступить было некуда. И все сразу хором заквакали, будто музыкант дёргал самую тонкую струну на цитре.
— С Кузова хватит, улыбнулся в бороду Румцайс. — Он своё получил. Старосте с женой больше достанется.
На дворе уже стемнело. Румцайс с Циписеком пришли под окна к старосте.
— Прищурь глаза, Циписек, чтобы они у тебя не так сверкали, — сказал ему Румцайс.
И они стали смотреть, что в доме делается. Сидят в комнате староста Грош с женой старостихой. Она поворачивает корзину и так, и эдак, не может наглядеться, красными каблучками притопывает:
— С корзиной всё вышло как по-писаному.
— Такова была моя воля, — кивает головой староста.
— Не корзинка, а картинка! — радуется старостиха.
А староста своё:
— Такова была моя воля.
Поставила старостиха корзинку в угол и любуется ею ещё и издали. И вдруг как закричит и ногами под лавкой как заболтает:
— Ой, у меня каблучки на туфлях мёрзнут!
Потом и ноги стали стынуть сначала до колен, а потом всё выше, до самого места, где сидеть.
— Ах, чёрт побери! — закричал тут и староста. — Из корзинки вода льётся!
А воды всё прибывало и прибывало.
У старосты уже намокли карманы, у старостихи носовой платок, пришлось им удирать через окно. А на улице под окном стоит Румцайс и говорит:
— Что поделаешь, из прутьев всегда вода течёт, особливо из тех, какие водяной оплакал.
Румцайс протянул руку в окно, взял корзинку, и вода перестала течь. Циписек свистнул на двух пальцах разбойничьим посвистом, и от корзинщика Кузова прискакали лягушата. Румцайс нёс корзинку, а Циписек шёл впереди лягушат, как во главе процессии.
Когда дошли они до озера, лягушата попрыгали в воду, а Румцайс расплёл корзинку прутик за прутиком, и по-втыкал их вдоль всего берега на насыпи плотины. Не пройдёт и семи лет будет у Ольховничка целая вербовая аллея. А старая верба отрастёт уже на будущий год.
Как Румцайс посадил дубок для Мани
Говорит как-то Румцайс Маис:
— На опушке Ржаголецкого леса посадил я для тебя дубок, чтобы солнышко тебе не пекло, когда ты будешь смотреть на Ичин.
Маня решила не откладывая сходить посмотреть на дубок и посидеть под ним в тенёчке.
В тот же день ичинская княгиня выглянула из окошка своего замка на городскую площадь и вздохнула:
— Одни камни да углы, смотреть не могу.
Князь тут же надел башмаки с коваными каблуками и затопал. Прибежали слуги, и князь распорядился:
— Посадить на площади дерево.
Лакею Фрицику он бросил монетку в два крейцера.
— Ты, Фрицик, будешь всем руководить.
Лакей Фрицик позвал четырёх землекопов с лопатами, привёл их к дубочку, который посадил Румцайс для Мани, и велел выкопать его и перенести на городскую площадь, под окно княгини. Но дубок-то был посажен Румцайсом, и каждый его корешок держался в земле как прикованный. Они не могли его вытащить.
— Не справитесь — достанется вам княжеская похвала с перцем, — припугнул их Фрицик, сам изрядно струхнув.
Вдруг видит Фрицик: стоит поодаль странная женщина, голова покрыта холщовым платком, вместо платья у неё мучной куль.
— Я вам помогу, — говорит она резким голосом.
Но Фрицик но причине плохого настроения отмахнулся от неё. Мол, дохлятину, которую ветром качает, он даже орехи трясти не позвал бы.
А странная женщина это ведь была Мелюзина — достала из кошеля у пояса птицу зимородка. Зимородок полетел к дубку, а Мелюзина замахала подолом. От этого поднялся страшный ветер и унёс Фрицикову шляпу мили за две.
Дубок же стоял как стоял, ни листочка не уронил. Но силы его понемногу слабели, и в конце концов он повалился, обнажив корни. Мелюзина крикнула землекопам:
— Своему погоняльщику, что сейчас за шляпой гоняется, доложите: я Мелюзина!
Фрицик поймал шляпу и явился на готовенькое: землекопы погрузили дубок на две телеги и повезли в Ичин. На площади они вынули камни из мостовой и посадили дерево.
Княгиня придвинула к окну золотой стул и, любуясь площадью, приговаривала:
— Ах, что за вид, вот это зрелище — для меня.
Пришла Маня посидеть под дубочком, поглядеть на Ичин. А дубочка как не бывало, одна дыра в сырой земле.
— Румцайс, дубочек обидели, тот, что ты сажал для меня! — крикнула Маня в сторону леса.
— Это хуже, чем если б меня обидели! — донеслось издалека, из леса, но с последним словом Румцайс уже был возле Мани.
Оглядел яму, позвал Циписека из орешника и сказал ему:
— Сходи в Ичин, посмотри, не растёт ли там дубок, где его прежде не было.
Вскоре с башни над въездными воротами Циписек дал им знак, что на площади близ фонтана растёт новый дубок.
— Я пошёл туда, — сказал Румцайс Мане, а ты полей пока яму, чтоб земля не пересохла.
Маня стала поливать из ручья землю в яме. Румцайс поспешил прямо через поля в Ичин.
Тут и князь придвинулся с золотым стулом к окну. Сидят они вдвоём, любуются. Поначалу дубок им нравился, а потом что-то не очень.
— Слишком он натуралистичен, растёт как попало, — недовольно проговорила в шёлковый платочек княгиня.
Князь прищурил глаз, что-то стал чертить в воздухе.
— Я велю подстричь его во французской манере. В круглом виде он очень мило подойдёт к парику её светлости княгини.
Княгиня захлопала и собралась послать свою горничную за лакеем Фрициком, чтоб тот поскорее взял ножницы и подстриг дубок а ля франсе — по-французски.
Вместо Фрицика княгиня увидела Румцайса. Он бежал но площади и кричал от ворот:
— Не бывать тому, чтобы добрый дуб служил игрушкой господам!
Подбежал он к дубку, чтобы вытащить его из-под камней и вернуть на место в Ржаголец, только протянул к нему руки — тут из-за фонтана и выскочила Мелюзина.
— А, вот ты где, попался! На открытой площади я тебя мигом разорву в клочья и развею по ветру!
Пустила она с ладони зимородка, он и полетел в сторону Румцайса.
Мелюзина затрясла холщовым платком, раскрутила подол мучного куля и следом за своей птицей понеслась прямиком на Румцайса.
У Румцайса даже пистолет не был заряжен. Он только тихонько произнёс:
— Ах чёрт!
Когда Мелюзина была от него в двух шагах, он показал ей три сложенные пальца:
— Фиг тебе!
Быстро присел, будто пружинка, и Мелюзина перелетела через него, по тут же перевернулась, как флюгер, и назад. Платком рубит, словно ножом, кулём вертит, как каруселью.
Пригнулась и понеслась на Румцайса почти над самой землёй.
А Румцайс снова:
— Фиг тебе!
Перепрыгнул через неё и прижался спиной к дубочку, чтобы упереться было во что.
Мелюзина замахала платком, словно кинжалами жонглировала, подолом затрясла, и понеслась на Румцайса, будто грозовая туча.
У Румцайса не было времени даже пальцы сложить, он успел только повернуться к ней боком и упал вместе с дубочком.
А Мелюзина пронеслась мимо и врезалась со всего маху в замок.
Замковые ворота отлетели, как пёрышко.
Окно, возле которого сидели князь с княгиней, сорвалось и упало им на головы, после чего княгиня недели три ничего не говорила, кроме странного слова:
