Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать
– Так где же она оказалась? – Али-баба начал проявлять нетерпение.
Набрызг теперь уже наслаждался, что рассказ его нас так волнует. Он улыбнулся и продолжал:
– Да, так где же она оказалась... В баре – вот где! А потом она вышла оттуда с каким-то типом и...
– Минутку! – крикнул Николаус. – Не части! Из-за этого типа мы и пришли. Так как он выглядел, этот монашек?
– Никакой он не монашек. Так вот... он был взрослый. Ну, я хочу сказать, настоящий взрослый. И в белом замшевом пальто. Таком длинном, очень дорогом, наверно!
– Ну и что потом? – спросил Али-баба.
– Потом они сели в машину и уехали.
– В красном «БМВ»? – Это был мой первый и единственный вопрос. Зексбюргер кивнул.
– Красный «БМВ-2000», черные кожаные сиденья, рядом с зеркалом дальнего вида болтается пластмассовая русалка. Номер – В 704 256.
Али-баба почесал в затылке.
– Когда знаешь номер машины, можно разыскать и владельца.
– Да. Но только в том случае, если ты полицейский или у тебя есть связи, – сказал Николаус.
А Набрызг торжествующе заявил:
– Владельца я уже давно разыскал. Этот тип в белом замшевом пальто – Золотой Гусь.
– Как-как его зовут? – хором спросили Николаус и Али-баба.
– Конечно, на самом деле его зовут не Золотой Гусь, но если он не разъезжает в своей тележке по городу, тележка стоят в переулке Рюкертгассе перед трактиром «Золотой гусь». В этом доме только два этажа. Внизу трактир, а наверху, как я полагаю, квартира хозяина. И этого типа, который встречается с Ильзой, я видал и за витриной трактира, и в окне второго этажа. И Ильзу я видал, как она прогуливала собаку – такой громадный коричневый пес. А так он обычно спит на пороге, у открытой двери трактира.
Еще мы узнали от Набрызга, что Золотой Гусь всегда обнимал Ильзу за плечи, а когда он ждал Ильзу, то останавливал свой красный «БМВ» за вторым поворотом от нашего дома. И еще мы узнали, что красный «БМВ» уже не стоит больше перед трактиром. Как раз с тех пор, как Ильза исчезла.
– Иногда, – сказал Набрызг, мечтательно глядя в сторону, – они сидели в машине, и он брал ее руку – каждый палец ей целовал.
– Не принимай близко к сердцу, Набрызг, – сказал Николаус.
– Все это для меня уже в прошлом, – Набрызг встряхнул головой, – теперь у меня совсем другая, из десятого «Б», – просто блеск! С ней-то у меня все в порядке!
Али-баба усмехнулся и подмигнул Николаусу.
– Нет, правда! – поспешил заверить нас 3ексбюргер. – Лола, высокая такая, с черными локонами!
– Конечно, конечно, мил-человек. – Али-баба достал из кармана ниппель от велосипеда. – Поскольку ты вел себя примерно, вот, получи. Можешь отправляться в турне.
– Даю честное слово, – громко сказал Набрызг, – больше я ни за кем не гоняю на велосипеде! У меня ведь есть Лола! И теперь уже все чистая правда. Мы даже ходили вместе в кино!
– Случайности случаются, – ввернул Николаус.
– Никакая это не случайность! Я сам покупал билеты!
Мне показалось, что Зексбюргер уже опять готов зареветь. Али-баба направился к двери. Он поклонился:
– Для меня это был прямо-таки народный праздник!
– С фонариками и сюрпризами, – сказал Николауc и тоже пошел к двери. Я встала с кровати.
– Большое спасибо, – сказала я.
– Не за что, – пробормотал Зексбюргер.
– Пошли, – позвал меня Николаус. Я вышла из комнаты.
Николаус и Али-баба ждали, прислонившись к полуоткрытой двери на лестницу. Я снова споткнулась в передней и набила синяк, ударившись о счетчик.
Внизу, перед домом Зексбюргера, Николаус вдруг заторопился.
– А теперь мне надо бежать домой! Срочно! – сказал он.– А не то они с голоду подохнут! С утра ничего не ели!
Он побежал со всех ног. Али-баба усмехнулся.
– Кто подохнет с голоду? – спросила я. – У него что, хомячки или мыши?
– Морские свинки!
– Две?
Али-баба опять усмехнулся.
– Две? У него их, по-моему, пятьдесят четыре или, может, уже шестьдесят семь.
– Ты смеешься?
– Зачем? Какой смысл? Я вообще очень правдив. Правда, она ведь, как правило, куда невероятнее.
Али-баба сделал серьезное лицо. Но слишком серьезным лицо его не стало – уж очень оно было круглое. Только две складочки образовались над бровями.
– Наш милый Николаус два года назад пожелал получить в подарок на пасху двух морских свинок и в самом деле их получил. А поскольку это были самочки, он назвал их Трудхен и Траудхен. Но Траудхен оказалась не свиньей, а кабаном, морским кабаном, или как это там называется. И под троицу у Николауса образовалось уже восемь морских свинок. С тех пор он их сортирует.
– Что делает?
– Сортирует. После очередных родов он достает из клетки всех морских беби и проводит обследование. И беби мужского пола он сажает в мужскую клетку, а беби женского пола – в женскую. Понимаешь?
Конечно, я поняла. Но как же так получилось, что у Николауса теперь не то пятьдесят четыре, не то шестьдесят семь морских свинок? Вот чего я не понимала.
– Очень просто, – сказал Али-баба. – Ведь чертовски трудно точно установить, какого пола данное беби морской свинки! – Али-баба хихикнул.– Николаус их даже в лупу рассматривает, но все равно иногда ошибается, а эти бестии вообще не придерживаются никаких возрастных рамок при половых сношениях, они жутко эротичны и уже в ранней юности приобретают детей, когда сами они еще, можно сказать, дети. Вот и случилось, что Николаус вдруг обнаружил в мужской клетке одну беременную морскую барышню. Он заметил это потому, что животное стало слишком толстым и слишком медлительным. – Али-баба минутку помолчал и добавил: – Если бы добрые мамаши морских свинок иной раз не лакомились своим потомством сразу после его появления на свет, у него их было бы уже куда больше ста.
– А родители? Его родители ему разрешают?
Али-баба пожал плечами и сказал, что родители, разумеется, вопят.
– Но что они с ним поделают? – спросил он.
– Ну, они могут запретить.
– Ему не запретишь! – Али-баба сказал это с большим уважением.
Я вздохнула.
– Вот что, Sweety, – заявил Али-баба.– Тут вздыхать нечего. Кто разрешает себе запрещать, тот сам в этом и виноват! Дело в том, что родители могут принять меры только против того, кто, во-первых, боится их, а во-вторых, слушается! – Он высморкался в большой клетчатый платок. – Ведь на самом-то деле они бессильны. Они просто бумажный тигр! У нас, если хочешь знать, куда больше силы, да и времени больше. Все, чего они могут на самом деле добиться, – это испортить себе нервы или заработать язву желудка.
– Нет,– покачала я головой. – Они могут и запереть, и побить, и отправить в приют, и не давать карманных денег, и еще много чего – все они могут!
Али-баба посмотрел на меня с изумлением.
– Sweety, – сказал он, повысив голос, – я веду речь не о средних веках и не о садистах. Я веду речь о нормальных родителях! – Он взглянул на меня с интересом. – А что, может, твои старики уже когда-нибудь били тебя или отказывали в карманных деньгах?
Сама себе удивляясь, я сказала:
– Нет.
А ведь мама уже сколько раз давала мне пощечину! Иногда, когда нервничала, вообще из-за какой-нибудь чепухи. Как-то даже за то, что у меня под кроватью валялась половинка яблока. Или еще за то, что я не вытерла ноги. Правда, в последнее время она очень редко пускала в ход руки.
– Вот видишь, – с удовлетворением сказал Али-баба, – ни один нормальный человек не бьет своих детей.
Я не хотела с ним спорить. Но вообще-то я могла бы назвать ему уйму родителей, а вовсе не только мою маму, чтобы доказать обратное.
– Один раз, – улыбнулся Али-баба, – моя старушка хотела было мне влепить, но я поглядел на нее выразительно и спросил, вполне ли она уверена, что я не дам ей сдачи. Тогда она раздумала.
– А ты что, правда дал бы?..
Али-баба рассмеялся.
– Не знаю. Честно говоря, не думаю. Моя старушка, понимаешь ли, очень уж хрупкая, с нулевой прочностью.
– А отец? – спросила я.
– Ну, его мы имеем честь видеть только по воскресеньям за обедом. А кроме того, моему папаше до лампочки, чем я там занимаюсь. Его не устраивает только то, что я не являюсь стройным юношей. А вообще-то он малость того. Когда он узнает, что я получил пятерку или четверку, то просит передать мне, что я карьерист. А вот когда я получаю двойку, он премирует меня сотней шиллингов.
Я, очевидно, глазела на Али-бабу, открыв рот, потому что он сказал:
– Закрой-ка рот, девочка, а то у тебя будет ангина.
Я закрыла рот. Говорить мне все равно не хотелось. Не так-то приятно слушать про таких чудных и веселых родителей. Это на меня тоску наводит. Мне не то что грустно, а так, немножко. Просто становится завидно. Я старалась утешиться – или хотя бы усмирить свою зависть, – уговаривая себя, что Али-баба все выдумывает. У него, наверно, противные, злые, уродские родители, внушала я себе. Он такой же, как этот Зексбюргер, все он врет. Но до конца уговорить себя я не смогла: даже по одежде Али-бабы можно было догадаться, что уж он-то творит все, что хочет. На нем были белые джинсы с бахромой внизу и тремя разноцветными заплатами на заду. А штанины разрисованы красным карандашом. На его индийской рубашке пестрела разноцветная вышивка, а поверх рубашки была надета перемазанная мохнатая куртка, тоже с вышивкой. На голове, над круглым полным лицом, красовалась шляпа, и даже не шляпа, а просто старый фетровый колпак, и притом сильно помятый. И к тому же еще розового цвета! Моя мама заорала бы страшным голосом, если бы мне вдруг вздумалось так нарядиться. А вот Али-баба даже в школу являлся в этом костюме.
