Кристине Нёстлингер - Ильза Янда, лет - четырнадцать
В подъезде стоял велосипед с чудным седлом и лисьим хвостом. Али-баба вывернул ниппель из переднего колеса.
– Выложит все, получит назад, – буркнул он.
Я нашла, что это подло, но ни Али-баба, ни Николаус не обратили никакого внимания на мой протест.
Фамилия у Набрызга важная – Зексбюргер. И уже дверь в его квартиру обладала определенным весом. Я до тех пор видала такие двери только в фильмах про старые времена. Темно-коричневая, с двумя створками, такая высокая, что в нее мог бы, не сгибаясь, войти великан, а на раме какие-то гирлянды, вырезанные из дерева. Над дверью большой деревянный треугольник с колоннами, цветами и листьями. На медной табличке выгравирована фамилия «Зексбюргер», а под этой табличкой – бумажная. На ней написано:
К Зексбюргеру – 1 звонок
К Хуберу – 2 звонка
К Шилеку – 3 звонка!
– Это квартиранты, комнаты у них снимают, – сказал Али-баба.
Николаус позвонил один раз. Мы услыхали шаги за дверью. Шаги приближались. Потом все стихло. Дверь не открылась.
– Позвони еще раз, – шепнул Али-баба.
– Тогда ведь Хубер подумает, что это к нему, – шепотом ответил Николаус.
На одной створке двери был глазок в медной оправе. Сперва в глазке мелькнуло что-то тоже медного цвета. Потом показалось что-то коричневое. Я дернула Николауса за рукав и показала ему на глазок. Николаус усмехнулся, прикрыл рукой глазок и сказал торжественно и громко:
– Вольфганг-Иоахим Зексбюргер, вынь свой глаз из глазка и открывай, не то живо шапка сгорит!
Дверь приотворилась, но мы не смогли ее распахнуть, потому что она была закрыта изнутри на цепочку. Набрызга не было видно. Но зато его было слышно.
– Что вам, собственно, надо?
– Серьезную аудиенцию, – ответил Али-баба еще более раскатистым голосом, чем Николаус.
– Насчет чего?
– Жизненно важное дело.
– Сколько вас?
– Трое.
Теперь цепочка была наконец снята, и мы вступили на территорию квартиры.
Такой передней я до тех пор ни разу не видела даже в фильмах. Второй такой наверняка не сыщешь. Тут царил полумрак, а стен вообще не было видно, потому что везде стояли громадные шкафы. Все они были темно-коричневые и с резьбой по дереву, но ни один не походил на другой. На шкафах стояли чемоданы, а на чемоданах до самого потолка громоздились коробки и картонки. И между шкафами тоже было навалено всякого барахла.
По дороге к комнате Зексбюргера я несколько раз споткнулась и набила себе синяки. Тут было много препятствий: бугор на полу, огромный счетчик, торчавший из стены, жестяная стойка для зонтов с бочку величиной, прислоненная к стенке метла, на которую я умудрилась наступить, и палка огрела меня по голове, а последним препятствием – как это ни странно звучит – была ванна. Огромная жестяная ванна с картошкой и луком.
По сравнению с передней комната Набрызга показалась нам вполне нормальной. По сравнению с комнатой любого другого мальчишки она была очень и очень странной. Тут стояло пианино с кружевной накидкой и качалка с узором из цветочков, а на подоконниках – дикое количество всяких растений. И торшер с ажурным абажуром, и письменный стол с гнутыми резными ножками, а на стенах – картины, написанные масляными красками. Можно было подумать, что в этой комнате живет какая-то древняя старушка.
– Садитесь, – сказал Зексбюргер. Куда нам садиться, было не совсем ясно, потому что сам Зексбюргер занял качалку с цветочками, а больше никаких стульев в комнате не было. И даже кровати.
– Пардон, – сказал Зексбюргер, встал, подошел к полосатой занавеске в глубине комнаты, отдернул ее, и мы увидели раскладную кровать.
Мы сели на кровать, а он снова подошел к качалке с цветочками и уселся в нее.
– Так в чем дело? – спросил он, беря с письменного стола коробку с сигаретами. Он выдвинул ящик, достал зажигалку, закурил.
– Эта дама тебе знакома? – Али-баба положил руку мне на плечо.
Набрызг кивнул.
– Тебе известно, что случилось с ее сестрой? – спросил Николаус. Набрызг снова кивнул. Я глядела на Набрызга во все глаза.
Николаус и Али-баба тоже уставились на него. И вдруг они сказали хором:
– А ну, давай выкладывай!
– Она исчезла, – сказал Зексбюргер, стряхивая пепел с сигареты.
Я отвела от него взгляд.
– Придурок, – сказал Николаус, – это нам и без тебя известно, что она исчезла. Где она, с кем – вот что мы хотим знать!
– Но ведь этого я тоже не знаю, – сказал Зексбюргер.
– Так она же была твоей любимой, твоей обожаемой, твоей дамой сердца, и уж кто-кто, а ты-то должен знать, куда она девалась!
Зексбюргер покраснел.
– Она же клялась тебе в вечной любви!
Зексбюргер покраснел еще больше.
– Вы же с ней были тайно помолвлены!
Зексбюргер стал и вовсе пунцовым как помидор.
– Я, я, я... – пробормотал он, заикаясь.
– Да, ты, ты, ты! – перебил его Николаус. – Ты любил ее, и она любила тебя, так неужто она тебе не сообщила, куда сбежала!
Зексбюргер затянулся.
– Ничего она меня не любила.
– Что нам давным-давно известно, уважаемый Набрызг.
Али-баба поднялся с раскладной кровати. Цвет лица Набрызга то и дело менялся – то он был пунцовым, то бледно-желтым.
– Выметайтесь! Выметайтесь отсюда! – заорал он. Али-баба положил Набрызгу руки на плечи, чтобы тот не вскочил с качалки. – Что вам от меня нужно? Хотите поиздеваться?
Мне казалось, что он вот-вот разревется. Они его довели, и я поразилась: как быстро, оказывается, можно довести человека.
– Нам нужно, – говоря это, Николаус встал и подошел к Зексбюргеру, – услышать правду во всех подробностях! –Николаус улыбнулся. Не очень-то дружелюбно. – Ты крался как тень за Ильзой Янда, следил за каждым ее шагом.
Набрызг попытался возразить.
– Помалкивай, – продолжал Николаус, – мы знаем совершенно точно, что это было так. И сейчас ты расскажешь, что еще делала Ильза, кроме как ходила в школу, на тренировки и на музыку. – Он кивком указал на меня. – Тут, по словам ее сестры, кое-что остается неясным.
Набрызг не хотел говорить.
– Дорогой Набрызг, Вольфганг-Иоахим Зексбюргер, – сказал Али-баба с приветливой улыбкой и еще крепче сжал плечи Набрызга, – если ты сейчас же не выложишь все до конца, то завтра в школе ты получишь в письменном виде, и даже отпечатанное на гектографе, уведомление, что ты врун и хвастун. И на доске мы напишем, что господин Зексбюргер еще никогда в жизни ничего не имел ни с одной девчонкой!
Зексбюргер был повержен. Он сунул в рот новую сигарету и предложил сигареты нам. Я закурила первую в жизни сигарету и стала слушать Зексбюргера, который, и правда, был удивительно хорошо осведомлен о каждом шаге моей сестры. Даже обо мне и о маме и обо всех остальных он знал более чем достаточно. Вскоре мне стало ясно, что ему знакома каждая пуговица на Ильзином пальто. Даже ее расписание он знал наизусть. «В среду у нее на шестом уроке латынь», – говорил он. Или: «Она в тот день была в розовом свитере с белым сердечком на груди». Он говорил так, словно жил вместе с нами уже сто лет. Набрызг увлекался все больше и больше. У меня было такое чувство, что он уже вовсе и не злится на нас, а даже как будто рад, что наконец-то может рассказать все.
Через полчаса он перешел к главной части. Я хочу сказать, главной для меня: для него тут все было самое главное.
– И вот я стою с велосипедом на моем посту против вашего дома, – рассказывал он, – и она, как всегда, выходит минута в минуту. Я думаю – сейчас она пойдет налево, к учительнице музыки, потому что в руке у нее нотная папка, но она идет направо, к остановке трамвая, стоит там и ждет. Я подумал: «Если б ей надо было проехать одну или две остановки, она бы уж точно не пошла на трамвай. Такие расстояния она всегда проходит пешком». Я скорей на велосипед, жму на педали – трамвай-то идет ведь быстро, мне за ним не так-то просто поспеть. На третьей остановке я торможу и жду. Приближается трамвай, и я вижу – Ильза стоит на площадке, но не выходит. Трамвай трогается. Я за ним. У меня уже язык на плече – дорога-то в гору! На шестой остановке она наконец выходит и прямо под носом у трамвая бежит через улицу. Я этого, понятно, не могу – мне приходится ждать, пока трамвай проедет. Трамвай отошел, а Ильзы уже нет, исчезла. Я оставляю велосипед в подъезде какого-то дома и начинаю обследовать магазины на той стороне. Ну, в овощном ее, понятно, не оказалось, и у мясника тоже.
– Так где же она оказалась? – Али-баба начал проявлять нетерпение.
Набрызг теперь уже наслаждался, что рассказ его нас так волнует. Он улыбнулся и продолжал:
– Да, так где же она оказалась... В баре – вот где! А потом она вышла оттуда с каким-то типом и...
– Минутку! – крикнул Николаус. – Не части! Из-за этого типа мы и пришли. Так как он выглядел, этот монашек?
