Евгений Аврутин - Дочь капитана Летфорда, или Приключения Джейн в стране Россия
– Найду, – сказал Саша, вздохнув про себя: «Вот Джейн не обязательно увижу. Но главное – вернуть мундир, хоть подбросить».
– Это хорошо, – сказал Данилыч. – Можно и языка взять, расспросить. Но возня…
В середине пути канонада слышалась чуть глуше, особенно когда проезжали долинами. Теперь она стала заметно громче. Они снова приближались к Севастополю.
* * *Ни барометры, ни самые умелые гадатели погоды не обещали в эту ночь грозы. Тем беспощаднее, тем тяжелее было давящее, грозовое чувство, охватившее Джейн. То ли сказался многодневный скудный сон, то ли недавняя радость развеялась без остатка, и навалился страх.
Джейн было страшно за отца, идущего на штурм. Страшно за Сашу, который сейчас должен быть на одном из бастионов. Кстати, за него было страшно весь день. Если в лагере союзников ощущалось предгрозье, то над Севастополем бушевала гроза. Такой бомбардировки, что творилась этим вечером, Джейн не помнила. Она несколько раз отлучалась из госпиталя, поднималась на ближайший пригорок, глядела на город, скрытый облаками злого чёрного дыма. В эту дымовую тучу летели новые и новые бомбы и ракеты. Джейн казалось, что эта стрельба потеряла смысл, что, когда ветер разнесёт дымные облака, на земле останутся одни лишь дымящиеся развалины, а может, только скалы и холмы на морском побережье, будто уже нет города под названием Севастополь и нечего брать.
Командование думало иначе. В сумерках к передовым позициям потянулись новые и новые колонны. Некоторые солдаты несли лестницы, другие – фашины, огромные охапки прутьев для заваливания рвов.
Когда стемнело, обстрел усилился ещё больше, хотя это и казалось невозможным. Дым стал невидимым, зато в городе нашлись ещё не сгоревшие здания, и блеск пожаров был виден за несколько миль. Лишь к полуночи огневой шквал сбавил силу. Так в грозу стихает ураган перед первыми каплями ливня.
Джейн настолько была подавлена этой страшной ночью, в которой готовилось произойти что-то ещё более страшное, чем она видела прежде, что её мелкий страх из-за мундира казался чем-то забавным и несущественным, вроде зубной боли у тяжелораненого.
И это при том, что Мэрдо (к счастью, врачи ему запретили участвовать в штурме) несколько раз напоминал про мундир: «Завтра я долшен вступить в Севастополь в форме, как полошено». Джейн даже соврала ему, что посетила портного, но не застала и вернулась, не имея времени ждать. К её ужасу, Мэрдо изъявил желание сходить сам. Товарищи по офицерской палате отговорили его шуточками – мол, француз проникся общим духом, взял раскройные ножницы и примкнул к штурмовой колонне, – а главное, подходящей временной одежды в госпитале не нашлось. Джейн обещала принести мундир завтра утром. Мысли, как выполнить обещание, казались одна нелепее другой.
Лишь работа отвлекала её и от мелкого страха, и от большой тревоги. Русские пушки отвечали, раненых подносили. Доктор Сазерленд называл эти дневные поступления аперитивом перед большой ночной попойкой. К ней готовились: расставлялись новые палатки и дополнительные койки, некоторые врачи заранее уходили на отдых. Никто не сомневался: раненых будут сотни, причём одновременно.
– Тебе тоже надо отдохнуть, – сказал мистер Сазерленд. – Будет стррашная спешка, мне прридется трудиться как лесосеку, а тебе носиться как стюаррду на большом корабле. – Мистер Сазерленд, как и все работники госпиталя, знал историю путешествия Джейн в урезанном виде, поэтому удивился её смеху. – Ладно, посмейся, порработай и поспи. Имей в виду, буду гонять, будто ты отдыхала весь день.
Джейн кивнула, но скоро поняла: в госпитале ей не отдохнуть. Везде ходили и шумели, главное же, ей хотелось не столько сна, сколько просто оказаться вдали от удушающих запахов и приглушённых стонов.
Она сказала об этом мистеру Сазерленду.
– Хоррошо, сходи домой. Врремени у тебя немного, все говоррят, что штуррм в три часа, так что к половине пятого будь здесь. Чем бы ни кончилось, главное поступление начнётся именно тогда.
Джейн пообещала так и сделать, поработала ещё и отправилась в путь, казавшийся ей отдыхом.
Перед выходом попрощалась с Кримом. Пёс был размещён в солдатской палате – вне её на него просто наступали бы в потёмках.
Джейн присела рядом.
– Привет. Не обижаешься на меня? Ну и хорошо. Обижаться будешь, когда буду швы снимать. Веди себя хорошо, побольше спи. Вчера ночью мы сделали очень важное дело: теперь я могу спокойно гулять по лагерю, без тебя и пистолета. Ну не сердись, извини. Без тебя гулять скучно, но все же спокойно. Лежи, вернусь – покормлю и погуляем чуть-чуть. Пожалуйста, не обижайте его.
– Мисс, никто вашего пса не обидит, – сказал артиллерист, лежащий на ближайшей койке. – Он полноправный раненый.
* * *– Кажется, здесь. Нет, дальше. Черт! Какая-то чертовщина перед глазами. Ещё шаг влево. Да, здесь, копайте!
Счастливчик был прав: инспектору по шпионам пришлось преодолеть немалое сопротивление, в котором даже ощущался привкус заговора. Дежурный капитан никак не мог понять, для чего нужна ночная экспедиция, связанная с конвоированием не просто заключённого, но приговорённого к смертной казни. Инспектор Джонс сознательно умалчивал о некоторых деталях, зато напирал так настойчиво, что капитан выругался, махнул рукой и отдал приказ.
Судя по всему, преступник (или тайный патриот) переоценил свои силы, инспектор по шпионам не раз пожалел о том, что не захватил носилки, вот только согласились бы конвоиры работать санитарами? Счастливчик еле шевелил ногами, иногда присаживался. Двое конвойных, в общих чертах знавшие, за что парень приговорён к завтрашнему расстрелу, поначалу держали его под прицелом, потом, несмотря на возмущение инспектора Джонса, пихали и толкали. Потом смирились и пошучивали над инвалидной прогулкой.
Инспектор по шпионам потратил столько сил на конвой, что остальное вышло из рук вон плохо. Вместо потайного фонаря был обычный, а лопата – самая дрянная, что попалась.
Поэтому, когда после некоторых топтаний и вымериваний арестант показал, где копать, инспектор Джонс столкнулся с неожиданной проблемой. Он почему-то был уверен, что клады зарывают в рыхлую почву и лезвие лопаты касается крышки сундука с первого копка. Но почва была каменистой и сухой, лопата, как сказано, никудышной, солдаты сразу же заявили, что они конвоиры, а не сапёры. «Что если бедняга ошибся хотя бы на ярд?» – с тоской думал инспектор Джонс, уже занозивший ладони.
Однако этой догадкой он пока не делился с мистером Счастливчиком. Тот опять почувствовал себя худо, выпросил разрешение сесть, потом даже лёг. Работа не спорилась ещё и потому, что солдат с фонарём в руках предпочитал светить на арестанта, а не освещать раскоп.
Некоторое время спустя, когда инспектор Джонс (копавший первый раз в жизни) ощутил сбитую кожу, арестант, со своим обычным кряхтением, приподнялся и сел. Его руки прошарили по земле.
– Посветите-ка в яме, – слабым, но взволнованным голосом сказал он, – не видите, краешек?
Понятно, от этих слов не только инспектор Джонс, но и оба солдата повернулись к уже весьма глубокой и широкой яме, чуть нагнулись…
Ближайший к Счастливчику солдат так и не понял, что случилось. А это несчастный арестант, кряхтевший всю дорогу и раз десять попросивший пристрелить его, чтобы не мучился, молнией взмыл с земли. С размаху ударил солдата по затылку крупным булыжником, найденным под кустом. Перехватил винтовку из рук падающего новобранца, без замаха, но крепко вонзил штык в грудь его товарища.
Инспектор Джонс, скажем к его чести, хоть и любил заговорные теории, все же работал в лондонской полиции с самого её основания в двадцать девятом году. Его сознание отказывалось верить в происходящее, а правая рука – выхватывала пистолет.
Бедняге инспектору не хватило доли секунды. Вырвав штык из падающего солдата, Счастливчик не стал замахиваться для нового удара, но перевернул ружьё и двинул его по голове боковым ударом. Потом привычным движением наступил на руку с пистолетом.
Инспектор по шпионам с ужасом смотрел вверх. Кажется, за много месяцев он стал что-то соображать.
– Извини, приятель, что так получилось. Вообще-то, давно хотел признаться: я главный русский шпион. Ладно, шутка.
И с этими словами Счастливчик опустил приклад на его голову.
* * *– Одно мне не нравится, – шепнул Данилыч.
– Луна?
– Не только. Показалось, конный за нами едет. Пару раз хотел остановиться, словить, но будто чует. Именно один, а не передовой отряда.
– Тогда можно не оборачиваться, – с улыбкой шепнул Саша. – Что нам один конник?
Пожалуй, можно было бы и не шептаться. Они миновали аванпосты и редуты, прикрывавшие союзный лагерь со стороны Зеленой горки. Лагерь казался пустым, все, кто был задействован в штурме, перешли в передние линии.
