Галина Василевская - Рисунок на снегу
Однажды в школьную землянку пришёл командир отряда. Он рассказывал ученикам о войне 1812 года, о том, как мужественно сражались русские солдаты, обороняя от захватчиков Отчизну.
Тихон не сводил глаз с ордена Ленина, поблёскивавшего на гимнастёрке командира.
— За что вы получили орден? — не утерпев, спросил Тихон.
— Расскажите!
— Расскажите! — послышалась детская разноголосица.
И Александр Иванович рассказал. Тихон слушал и боялся дышать, чтобы не пропустить ни одного слова.
Теперь так слушал его Лёнька.
…Они остановили поезд красным флажком, как останавливают железнодорожники, когда впереди какая-нибудь опасность. Потом дали залп по вагонам. Фашисты подумали, что на них напал целый партизанский отряд, повыскакивали из вагонов, бросились за насыпь. А наши — их было одиннадцать человек — на паровоз и сорок километров ехали с советскими лозунгами, с флагами, пока всё добро, награбленное фашистами, — рожь, пшеницу, кур и гусей — не роздали людям. Потом облили бензином, подожгли и на полной скорости пустили пылающий поезд на разобранный ещё в первые дни войны мост, в речку Пину…
Заворожённый рассказом друга, Лёнька с минуту молчал.
А когда заговорил, то слова его не были неожиданными для Тихона.
— Тиша, возьми меня с собой в отряд! Ты же знаешь, я не трусливый, я тоже разведчиком буду. Вместе будем ходить. Я за тебя жизни не пожалею. Возьмёшь, Тиша?
Тихон молчал. Он понимал друга: и сам ведь когда-то вот так же рвался в отряд.
А Лёнька упавшим голосом тянул:
— Я один пошёл бы. Да боюсь не найду партизан…
— Может, подождёшь до весны? Тогда все в лес пойдут.
Лёнька смотрел Тихону прямо в глаза.
— Если ты друг — возьмёшь.
И Тихон согласился, не мог не согласиться.
— Только предупреди мать, — сказал он. — Записку ей напиши, чтобы знала, где ты. Утром я за тобой зайду.
Тихон надел ватник, шапку, повесил через плечо торбу, заговорщицки посмотрел на Лёньку и, попрощавшись с тётей Ольгой, вышел из хаты. Лёнька проводил его до улицы.
— До утра, — сказал многозначительно. Он стоял возле ворот, пока фигура друга не растаяла во мраке.
Деревня
В деревне царила тишина. Не лаяли собаки. И людей не было видно. Стемнело, и каждый сидел в своей хате.
Жизнь словно замерла. И было не по себе идти одному по пустынной безлюдной улице. Под ногами скрипел снег. Мороз пощипывал щёки. Высоко в небе высыпали звёзды и оттуда, с чёрной вышины, холодно и равнодушно смотрели вниз. Что им, звёздам, до того, что делается на земле! У них свои дела. Они мигают, гаснут, вспыхивают. Они усыпали серебряными крапинками небо и словно приглашают — полюбуйтесь нами. Да Тихон не любуется. Не до звёзд ему.
В какую хату зайти? Может, в эту? Жёлтые стены, высокое крыльцо и петушок на шиферной крыше. Дом построили перед самой войной. На взгляд дом ладный. А что делается там, за окнами? Тихон знает: горе там. Хозяин этой хаты, Алексей Мальчик, отважный партизан, погиб смертью героя. И дома уже знают об этом.
Тихон замедлил шаг у дома Мальчика, а зайти — не зашёл: смелости не хватило. А вот и хата Марии Баран. Хата выходит окнами на улицу, а крыльцо и двери сбоку, как и в их хате. Вошёл во двор. Та же тишина, что и повсюду в селе. Хлев стоит на отшибе, и ворота настежь раскрыты. Значит, пуст.
От крыльца до хлева протянута проволока. С неё свисает и позванивает на ветру цепь. Значит, и Шарика нету. Нету и будки. Может быть, разобрали на дрова?
Тётка Мария отворила дверь сразу же, словно ждала его.
— Думала, Геня вернулась. В Березницы пошла к деду.
— У вас никого нету?
— Валька спит уже. А так одна — кому же ещё быть?
— А вдруг чужие!..
— Кто теперь, Тишенька, к кому ходит… Разве бедой поделиться? Так у каждого своя есть.
На стене в рамке висит портрет дяди Фёдора. Через уголок рамки натянута чёрная ленточка. Ленточка полиняла, но тётя Мария не снимает её.
— Командир просил передать вам, что идти в лес — вы знаете зачем — не нужно.
— Знаю, Тишенька. А что случилось?
— Наверно, блокада будет. Если вас немцы увидят в лесу, непременно убьют.
— То-то, я смотрю, вечером едут и едут, и всё в гарнизон.
— В Маньчицы?
— Ну…
— И танки есть?
— Не-е, танков не видала, а орудия есть. А что нового там?
— От Ленинграда погнали фашистов.
— О, это радость! Наконец-то…
— Вы не знаете, у кого Женя и Нина?
— У меня были недели две назад.
— Тогда я пойду их искать. А то мне завтра надо вернуться в отряд.
— Ты останешься у меня.
— Зачем?
— Таков приказ командира. Блокаду переждёшь здесь, в деревне. А потом вернёшься.
Тихон растерянно смотрел на тётю. Так вот почему командир сказал ему: «Тётя Мария знает, что делать потом». И Павел это говорил. Значит, и Павел знал, что его отправляют из отряда. И потому дал подержать автомат. А раньше никогда не давал. Значит, его нарочно отослали из отряда, чтобы он отсиделся в селе, пока они будут воевать. Тихон чуть не заплакал. А тётя Мария тем временем поставила на стол чай.
— Хоть бы блокаду они выдержали, — проговорила она задумчиво.
— Выдержим.
— Не так всё просто, мальчик. Не так просто.
— Тётя Мария, а что случилось с Максимом Козловым? Я видел… около деревни…
— Что могло случиться? Поймали их фашисты в пуще, возле самой околицы. За дровами они ходили.
— Немцы написали, что они стреляли в них.
— Написать всё можно.
— Такие люди!.. У них Павел скрывался, когда из Бреста пришёл. Ещё в самом начале. Дядя Левон у нас, а Павел у них. Никто в селе не знал…
— Они умели молчать. До последней минуты…
Тихону вновь вспомнился партизанский лагерь.
— Я сегодня Колю ихнего видел. Такой весёлый… Ещё ничего не знает.
Тётя ничего не ответила. Только вздохнула.
— Я пойду, а то поздно уже. — Тихон поднялся.
— Ночевать будешь у меня?
— Не знаю, может, там, где Женя с Ниной.
— Смотри. Если вернёшься ко мне, постучи в ставню. Я услышу.
К ночи мороз покрепчал. А может, Тихону так казалось после тёплой хаты… Он шёл по улице и не мог отвести глаз от дома Козловых. Ещё издали увидел чёрные глазницы выбитых окон. Кто-то уже забил их крест-накрест досками.
На другой стороне улицы стояла хата колхозного садовника Игната Гайдука. Летом за невысоким штакетником перед её окнами буйно цвели георгины, розы, нежно-розовые гладиолусы и белые нарциссы. Весь дом был увит виноградом. Виноградные грозди висели чёрные, как смородина, только более буйные. Однажды Тихон с Лёнькой сорвали по грозди, попробовали ягод, и физиономии у них перекосились.
— А говорят, что виноград сладкий, — сказал Тихон разочарованно.
— А ты поверил! — ухмыльнулся Лёнька.
— И правильно сделал, что поверил! — К ним подошёл хозяин дома Игнат Гайдук.
Ребятам стало неловко, что их застали в чужом саду, и они понурив головы принялись разглядывать свои босые ноги.
— Ничего, ребятки, приходите через два года. Такой будет виноград — пальчики оближете!
Дядька Игнат повёл их в сад. Угостил такими вкусными яблоками, каких они никогда в жизни не ели. А может, это им так показалось, потому что хозяин не кричал на них, а добродушно посмеивался?
С того времени прошло три года.
Виноградные лозы, затвердевшие на морозе, скрежетали, словно жаловались, что им холодно, что о них забыли.
На стук Тихона дверь отпер сам Игнат Михайлович. Он постарел, сгорбился, отпустил бороду. Рубашка на худых плечах висела, как на вешалке.
— А, Тихон, проходи, проходи, расскажи, что творится на белом свете! — Голос у Игната Михайловича сиплый, простуженный.
— Я на минутку, дядя Игнат. Сестрёнок моих у вас нету?
— Были, а теперь нету.
— Не знаете, у кого они?
— От меня взял Василий Пухнарёвич. Да зайди ты, дай хоть поглядеть на тебя!
Тихон прошёл в хату.
Стены на кухне завешаны сухой мятой, пучками полыни и чебреца. На чисто выскобленном столе стоял кувшин.
— Я тебя хоть квасом попотчую.
Дядька Игнат взял кувшин и вышел в сени. Тотчас вернулся, достал с полочки чистый стакан и налил из кувшина мутноватого квасу. Во рту защипало, и будто бы стало легче дышать.
Ни у Василия Пухнаревича, ни у Ивана Пашко, ни ещё в двух хатах, куда заходил Тихон, девчонок не было. Он нашёл их недалеко от своего дома, у бабки Мальвины, пройдя чуть ли не всё село.
Сестрёнки
Бабка Мальвина, маленькая, старая, долго допытывалась у Тихона, кто он, покуда отперла дверь.
Нина и Женя сидели на печке, забившись, словно мышата, в уголок, за какие-то лохмотья. Увидев Тихона, они стали поспешно слезать с печи, цепляясь босыми пальцами ног за давно не белёные кирпичи. И когда они в одних рубашонках кинулись обнимать Тихона, он не мог сразу узнать, которая из них Нина, которая Женя. Обе беленькие, с чуть приметными веснушками на курносых носиках. У обеих раскиданы по плечам льняные волосы, которые они ещё не научились заплетать в косички. И обе одинаково плакали, его маленькие сестрёнки-двойняшки. Он понимал, как им тяжело жить у чужих людей, чуть не каждый день у других, потому что знал, какие они застенчивые. И даже теперь, увидев его, они ни о чём не спрашивают, только обнимают и шепчут:
