Галина Василевская - Рисунок на снегу
Лицо матери светится от счастья. Она берёт в руки табель и осторожно, словно он стеклянный, прячет в коробку, которая стоит на шкафу. Там лежат и метрики детей, и ещё какие-то свидетельства-документы. Тихон видел. Он хочет, чтобы у матери всегда было такое сияющее лицо, и он обещает:
— Я всегда на одни пятёрки буду учиться.
Мать гладит его по голове:
— Ты будешь, — и даёт ему бублик.
Тихон бежит через всё село к Лёньке.
А то однажды нашли они с Лёнькой лисью нору в лесу. Лисицы не было: пошла, должно быть, на охоту. А маленькие лисята, жёлтые и смешные, были похожи на щенков. А когда Тихон захотел погладить одного по гладкой шерсти, лисёнок укусил его за палец. Палец долго болел, и мать обвязывала его листом лопуха.
А то отправились они однажды с Павлом на лодке рыбу ловить.
Выехали рано, солнце ещё не взошло. Над водой склонялись вербы. Пробираешься между ними, словно по туннелю, и такая тишина кругом! Поглядишь в воду, а там такие же вербы растут. И небо в воде такое же, как над головой.
Павел положил вёсла, лодка свободно плывёт по течению. Тихон, сидя на корме, правит рулём, чтобы не прибило лодку туда, куда им не нужно. И всё же зазевался, ткнулась лодка в вербу. От старости, а может, от молнии, ударившей в неё, наклонилась верба, повисла над водой, уцепившись корнями за берег. Здесь и решил остановиться Павел. Привязали они лодку к толстой ветви, и стало им дерево как бы причалом.
Павел размотал удочки. Тихон набрал в ведро воды из речки, чтобы рыбу туда пускать, живую привезти домой. Началась рыбалка.
И не потому она запомнилась Тихону, что наловили они тогда полное ведро пузатых карасей и плоских лещей, а потому, что вокруг было удивительно хорошо. И тишина стояла особенная, какая бывает только на реке, в лесу, покуда не взойдёт солнце. И восход солнца, который разбудил и лес, и всю окрестность, запомнился. И может, потому, что Павел тогда беседовал с Тихоном как с большим, рассказывал ему про дядю Левона.
— Его первый раз арестовали, — говорил Павел, — как раз в тот год, как ты родился. Я тоже ещё маленьким был, чуть больше, чем ты теперь. Приходят ночью к нам жандармы дядю Левона забирать. Я испугался, плачу. А дядя говорит: «Не плачь, Павел, правду в тюрьму не посадят». Повели его. А я думал, думал, как дяде Левону помочь… И придумал: стал в лес ходить, веники вязать, на рынке в Ружанах продавать. А деньги отдавать на помощь политзаключённым. Значит, и дяде Левону тоже…
Обжигают ноги кирпичи. Девчонки разметали руки — им жарко. И кажется Тихону, что это не кирпичи — солнце печёт, а он на лодке. И уже не с Павлом, а с Володей и Василием. И плывут они не по реке, а посередине огромного озера. Вокруг голые берега — ни дерева, ни кустика. И куда они ни повернутся, всюду на них смотрят дула фашистских автоматов. Застрекотали автоматы, забарабанили пули по борту лодки, и стала она, как решето, вся в дырках. Вода бежит в лодку, и опускается лодка на дно озера. А с берега стреляют и стреляют автоматы…
Расстрел
За окном свирепо лаяли собаки. Кто-то колотил в дверь. Уже спешила к двери бабка Мальвина и приговаривала:
— Тише там, тише. Дверь поломаете.
Она отодвинула засов. Влетел полицай, чуть не сбил бабку с ног.
— На сход, быстро!
— Выдумали — сход ни свет ни заря… — заворчала бабушка. — Сами не спят и людям не дают.
— Поговори у меня… Мигом пущу в расход!
— А ты не стращай. «Мигом»! Мне уже никакой твой расход не страшен.
Полицай замахнулся на бабушку, потом заглянул на печь. Увидел детей.
— А вам что, особое приглашение нужно? — закричал он. — А ну вниз!
Девочки торопливо стали слезать с печки. За ними Тихон. В руках он держал одежонку сестрёнок. На холодном полу помог им одеться. Надел платьица, какие-то чужие кофты с длинными рукавами. Хотел надеть чулочки.
— На бал собираетесь?! Может, вам зеркало подать? — завопил полицай.
Девочки всунули голые ноги в валенки. Голову повязали платками. Тихон положил чулочки в карманы штанов и стал помогать сестрёнкам застегнуть пальтишки на все пуговицы. Пальтишки не застёгивались, потому что петли не доходили до пуговиц, — топорщились узлы завязанных платков.
А полицай уже толкал прикладом в плечи.
Над лесом светлело небо. Мороз, как злая собака, хватал за щёки, за руки. Тихон втянул голову в плечи, сильнее прижал к себе сестрёнок. Он помнил всё время, что у них голые колени. Надо где-то остановиться, надеть чулочки. Они ведь у него в карманах. Вот начнётся сход, и он наденет их. А может, удастся до схода где-то остановиться?
Улица была забита людьми. Тихон никогда не думал, что у них в селе ещё так много людей. Ведь все мужчины в партизанах. И что немцы хотят сказать им? Может, какое-нибудь новое распоряжение прочесть? Так могли повесить на любом столбе, все знали бы.
Толпа двигалась в сторону Тихоновой хаты. Где бы остановиться, надеть чулочки сестрёнкам? Вон как посинели их личики! Тихон хотел свернуть в сторону, чтобы остановиться с девочками хоть на минутку, но гитлеровец с собакой вновь загнал их в толчею.
Когда чуть-чуть рассвело, Тихон стал оглядываться, смотреть, с кем идёт. Увидел недалеко Марию Баран. Значит, есть у кого спросить, куда их гонят. Протиснулся к ней, таща за собой сестрёнок. И бабка Мальвина шла за ними, чтобы быть вместе.
Тётка Мария шла с дочкой Валей, обняв её за плечи. Как раз вот так, высоко подняв голову, шёл когда-то в последнюю дорогу её муж.
— А Геня не пришла вчера. Ну, так и лучше, — сказала она Тихону, когда он протиснулся к ней.
— Почему лучше?
— Лучше. — И чтобы подтвердить свои слова, кивнула головой: — Лучше бы и ты не приходил. Да кто же знал?
В её голосе было столько печали и ещё чего-то непонятного, что Тихон не стал расспрашивать, куда их ведут.
— Холодно, Тиша, — прошептала Нина.
Он притянул к себе обеих сестричек.
— Сейчас надену чулочки, и потеплеет, сразу потеплеет, — сказал Тихон и стал осматриваться, искать, куда бы отойти ему с девочками.
Те, что были впереди, уже остановились, а задние ещё шли и шли, и толпа становилась всё более плотной. Люди стояли, уже прижавшись друг к другу, а задних всё подгоняли. А с боков, спереди и сзади были немцы с собаками и полицаи. Собаки лаяли, что-то кричали немцы.
Остановились напротив пустыря, что возле Тихоновой хаты. Рядом с хатой стоял офицер. Он начал что-то говорить. Все повернулись к нему, чтобы услышать, поскорее узнать, зачем их привели сюда. А Тихон смотрел не на немца, а на свою хату, на трубу, покрытую белой, снежной шапкой.
К нему пробрался Лёнька. Тихон стал искать глазами его мать и Марийку.
— Я один, — сказал Лёнька. — Марийка сильно хворает, мама осталась с нею дома.
— Вот бы и мне остаться с ними дома, а то мёрзнут тут, неизвестно сколько. — Тихон показал на сестрёнок.
— Глядишь, скоро отпустят, — сказал Лёнька. — И я не успел тепло одеться.
Полицаи начали выуживать из толпы мужчин. Схватили Игната Гайдука, дядьку с седой бородой и ещё человек шесть, несколько молодых женщин. Тихон видел, как полицай тащил за руку жену Алексея Мальчика.
Всех выволоченных из толчеи повели на пригорок. Тихон пробрался к краю толпы. И Лёнька за ним. Тихон вынул из кармана чулочек, стал на колено, снял с Нины один валеночек, стал надевать чулочек, а Лёнька держал Нину, чтобы она не упала, чтобы не затоптали ногами. Женя стояла рядом и держалась за Тихона.
Кто-то ударил Тихона. Женя заплакала. И ещё кто-то заплакал рядом с Тихоном, и вдруг толпа рванулась с места. Люди закричали, заголосили. Тихон чуть не упал, вскочил.
Женщины хватали детей, бежали к немцам, чтобы вырваться из кольца. Собаки с лаем бросались на людей, сгоняли всех в одно место.
Плач и причитания, выкрики, лай собак — всё слилось, и над толпой стоял жуткий гул.
Бабка Мальвина возвела очи горе, сжала руки в кулаки и, потрясая ими, не молилась, а кричала истошно, изо всей силы:
— Господи! Что ты делаешь? Разве мыслимо такое?..
Нина и Женя прижимались к Тихону, плакали.
Он посмотрел на пригорок. На фоне серого неба ритмично, словно заведённые, сгибались и разгибались с ломами, с лопатами в руках тёмные фигуры людей. На одном краю ямы росла груда земли. И только тогда всё понял Тихон: люди копали себе могилу.
— Они стрелять не будут. За что же стрелять? — успокаивал Тихон девочек и верил, что самое страшное не свершится. До последней минуты он думал, что немцы только постращают, а потом отпустят всех домой.
Запахло бензином. Один из гитлеровцев поливал их хату. Потом поднёс факел под стреху. Хата начала загораться. Пламя ползло вверх, и Тихон увидел, как стала таять снежная шапка на трубе.
Всё остальное было как во сне.
К Тихону подошёл немец и потащил его за плечо. Нина и Женя вцепились в Тихона, а немец отпихнул их. Они упали. И только теперь Тихон увидел, что они отчаянно стискивают в руках куклы, которым сегодня собирались шить платьица, и подумал, что Жене он так и не успел надеть чулочки и что ей холодно. Увидел Лёньку, который не так давно глядел на него широко раскрытыми глазами. В толпе мелькнуло знакомое лицо тёти Саши. Она что-то кричала, словно окликала его. А вот по пустырю, высоко задрав обгорелый хвост, промчался с диким криком серый очумелый кот. Ещё вчера вечером Тихон гладил этого кота.
