Мачей Войтышко - Синтез
Муанта ненавидел Рауля так сильно, что оказался не в состоянии приговорить его к смерти. Пока он позволял Раулю жить, то мог внушать себе, что всего лишь презирает его. Презирает настолько, что даже проявляет к нему жалость, как к чему-то мелкому и незначительному. Если бы Муанта его убил, он бы уже никогда от Рауля не освободился. Диктатор знал об этом, и ему оставалось только делать все возможное, чтобы сломить и унизить врага.
Какие у тиранов сны?
В минуты наилучшего самочувствия Муанте снился Рауль не побежденный, не убитый или брошенный в тюрьму, а Рауль, добровольно пишущий панегирики в честь властелина, с угодливой улыбкой чистящий диктатору ботинки, снился, прежде всего, Рауль испуганный и обесчещенный. Муанта свято верил, что в сущности каждый человек низок — на этом убеждении строилось все его господство, вся его философия. Поэтому он не понимал Рауля и тешил себя иллюзией, что играет с ним, как кошка с мышкой. Хотя чем дальше, тем сильнее становились отряды партизан и более грозным освободительное движение. Каждая баллада, каждая легенда была пронизана жаждой свободы, а когда люди хоть раз познают прелесть свободы, трудно их удержать в слепом повиновении — это возможно слишком дорогой ценой, слишком жестокими мерами.
Партизаны, укутавшись шерстяными одеялами, внимали голосу Рауля и звукам его гитары. Партизаны собирались с силами: завтра они начинали марш на столицу. Никогда еще их отряды не были так многочисленны и так подготовлены, никогда общество не ожидало их с таким нетерпением. Но армия Муанты превосходила партизан своей численностью в двадцать раз, у нее были танки, самолеты, вертолеты.
Рауль знал обо всем, и, может быть, именно поэтому он запел сейчас вполголоса что-то совсем не похожее на прежние песни. Зазвучала старая, звенящая радостью мелодия:
Я уже иду к тебе, моя любимая,
В мокрой шляпе я уже иду!
Хорошо прими меня, моя любимая,
В мокрой шляпе ты прими меня!
— В мокрой шляпе ты прими меня! — обрадованно рявкнули вдруг несколько сотен глоток, и это было настолько задорно и весело, что Кровавый Муанта изумился бы, услышав, что можно так радоваться, даже не будучи диктатором.
*Муанта Портале и Грасиа занемог совершенно неожиданно, вернувшись из подводной экспедиции. Он потерял сознание, идя по красной дорожке, расстеленной на мраморных лестницах, и если бы не бережная рука Гонсалеса, свалился бы с высоты двух этажей.
Гонсалес уложил его в старинную кровать черного дерева и созвал консилиум, который единодушно признал, что если даже к диктатору и вернется сознание, то лишь для того, чтобы покинуть его окончательно и бесповоротно.
Когда главный врач приглушенным шепотом информировал адъютанта о безнадежности ситуации, Муанта совершенно неожиданно открыл глаза.
— Хорошенькое дело, — простонал он. — Одним словом, произносите мне приговор?
У главного врача выпал монокль и со звоном ударился о паркет.
— Ваше превосходительство! — пробормотал он. — Я только говорил...
— Я слышал все, что ты говорил. Я уже много лет слышу все, что говорится в этой стране, а тем более в моей собственной спальне. Значит, спасения нет, так?
— Никогда не следует терять надежды, ваше превосходительство!
— Та-та-ра-та! Как раз нечто прямо противоположное вы констатировали минуту назад. Может, я и полупокойник, но не идиот. Вызовите Астериа и... приготовьте это устройство... Ну, вы знаете... то, о котором мы говорили. Сколько у меня времени? Без вранья... Час? Полчаса?
Главный врач беспомощно развел руками.
— Вы бы хоть что-нибудь когда-либо знали! Беритесь за дело! Только быстро!
Микеланджело Астериа прибыл молниеносно. Со слезами на глазах он стоял у постели властелина.
— Привет, старик! При свидетелях передаю все государственные посты в твои руки. У нас не слишком много времени. Поклянись, что как только я начну протягивать ноги, ты позаботишься, чтобы меня впихнули в этот холодильник. Что ты так таращишь глаза? Я уже давно напал на эту мысль. Оставьте нас одних! Гонсалес, ты можешь не уходить.
Вся свита на цыпочках покинула спальню.
— То оружие... Микеланджело... то оружие — самое важное. Смотрите, не примените его преждевременно: должна быть полная неожиданность... Проклятая смерть! Уж не могла подождать! Старайтесь разыграть все толково... А холодильник — это мысль! Возможно, это еще не конец! Может, я вернусь и вас проверю? Помните... я вас проверю... про...
Он умолк и вытянулся в резком приступе боли.
— Доктор, быстрее! — крикнул Астериа.
Вбежал доктор и схватил умирающего за руку.
— Или сейчас, или никогда! — сказал он.
На мгновение Астериа застыл, чувствуя на себе взгляды всех присутствующих. А потом склонил жирную шею в знак согласия.
*— А почему в комнате нет окон? — спросил Марек ассистента Пацулу.
— По гигиеническим соображениям. Зато у нас прекрасное кондиционирование. Не возражаешь, если я прочту тебе отрывок из книжки?
— Может, я сам?
— Лучше — я, потому что хочу тебе кое-что прокомментировать.
— Пожалуйста.
— В 2059 году человечество, вероятно, станет жить в многоэтажных домах-городах, в которых с молниеносной быстротой будут сновать лифты. Войдут в обиход также легкие авиакоптеры: они упростят передвижение в разных направлениях.
— Здорово будет! Только вовсе неизвестно, правда ли это. Я читал в «Горизонтах техники», что один француз предсказывал двести лет назад, будто в 1960 году в Париже появится столько конных повозок, что во всей Франции не хватит овса. Он доказал это с помощью очень точных расчетов.
— Но головидение наверняка будет.
— Головидение-то, пожалуй, да.
— А ты хотел бы перенестись в то время?
— Навсегда, мне кажется, не хотел бы. Только ненадолго.
— А если бы у тебя не было выбора? Если бы ты вынужден был остаться?
Марек почесал затылок.
— Скажите честно: вы боитесь, что потребуется еще одна операция?
— Да нет! Что это тебе взбрело в голову?
— Нет? Вы все время сидите около меня и пытаетесь отвлечь мое внимание от действительности. Вы вообще не говорите мне о том, что вокруг происходит. Только будущее, будущее... Даже радио нет в этой комнате.
— Видишь ли, такое дело... В связи с этой операцией твоя жизнь немного изменится.
— Я не смогу ходить?
— Нет, нет! Ты сможешь ходить и бегать значительно лучше, чем до операции. Я гарантирую тебе отличное здоровье.
— Так что же изменится?
— Твоя жизнь будет другой, совсем не похожей на прежнюю.
Марек стал серьезным.
— Что-нибудь... что-нибудь случилось с папой?
— Мне трудно объяснить... Это очень... непростая история.
Мальчик схватил ассистента за руку.
— Он жив? Скажите мне: он жив?
— Успокойся! Это сложнее, чем ты думаешь. Это очень трудно объяснить... Это...
Марек уткнулся в подушку и расплакался. Лицо ассистента Пацулы было слишком искренним, чтобы мальчик мог обмануться. Он понял, что потерял отца.
*Маречек! Дорогой сынок! Если ты прочтешь это письмо, значит — удалось!! Да, сынок, удалось нам обоим. Мы добились огромного, замечательного успеха. Только теперь ты должен быть мужественным! Ты должен войти в мое положение и понять: у меня не оставалось другого выхода. Наука была бессильна, а ведь речь шла о тебе. Если теперь ты читаешь это письмо, то прошло, может, пятьдесят, а может, шестьдесят лет с момента, как я расстался с тобой. Мир уже иной, и меня на свете нет. И, наверное, нет никого из твоих знакомых и друзей. Для тебя же время остановилось, чтобы ты мог сейчас начать все сначала. Я уверен, что люди, которые вернули тебя к жизни, позаботятся о тебе, посоветуют и помогут. Но помни: ты должен принять их такими, какие они есть. Если ты не хочешь скомпрометировать нас, людей двадцатого века, не удивляйся обычаям своих спасителей, учись у них как можно больше, поскольку они наверняка мудрее и благоразумнее нас.
Сынок! Будь мужественным! Тебе нельзя плакать и впадать в отчаяние. Ведь тебя ждет необычное, захватывающее приключение. Ты должен узнать и понять эту новую, неожиданную действительность. Ты должен с ней свыкнуться. Помнишь? «Узнать можно только те вещи, которые приручишь»[5].
Я думаю, твои новые знакомые очень скоро перестанут быть для тебя чужими. Хотя бы этот «кто-то», кто дал тебе мое письмо. Ведь это, несомненно, друг. Мой коллега. Доброжелательный и смелый. Сколько же ему пришлось потрудиться, чтобы вернуть тебе жизнь! А ты его, наверно, не поблагодарил. Начни, пожалуй, с этого. А потом все как-нибудь образуется! Увидишь! Помнишь, месяц назад, когда мы обсуждали ваш матч с «Бонитой», то вернулись к давно волнующей нас теме: каковы границы человеческих возможностей? Сейчас, Марек, ты будешь иметь случай узнать, действительно ли «стометровку» можно пробежать меньше, чем за десять секунд, а в длину прыгнуть на одиннадцать метров. Ты, будешь знать все показатели экстракласса на протяжении нескольких десятилетий!
