Мачей Войтышко - Синтез
Расположенный в горах полигон был окружен с трех сторон океаном, а формой своей походил на кинжал. Поэтому и сам полуостров издавна звался Кинжалом или Горным Кинжалом, а в последнее время попросту Кинжалом Муанты. Там стояли всего лишь три роты, но это были самые отчаянные люди Муанты, настолько прославившиеся преступлениями против отчизны, что их собственная подлость служила гарантией их верности. Они отлично сознавали, что разъяренный народ с большой охотой их всех бы утопил, перестрелял, а в лучшем случае отправил бы в долгосрочный отпуск в каменоломни лагеря «Милая Родина». Еще и поэтому они бдительно и рьяно следили за тем, чтобы ничто не изменилось и господствующих порядках, и дрожали при одной мысли о смерти своего повелителя.
Генерал Микеланджело Астериа — кутила и изверг, всегда подвыпивший, всегда омерзительно потный и вытирающий шелковым платочком свою заплывшую шею, относился, наряду с ректором Диасом и адъютантом Гонсалесом, к самым доверенным лицам диктатора.
Между этими тремя приближенными была, однако, некоторая разница. Гонсалес боялся Муанты и понимал, что его, Гонсалеса, зыбкая карьера зиждется, в основном, на подхалимстве и повиновении. Диас без зазрения совести готов был служить каждому, кто больше платил. А генерал Микеланджело боготворил и почитал своего властелина. Генерал был глуп и всегда полагал, что категоричность и сила превыше всего. К подчиненным он старался применять эти требования в полную меру, зато рабски обожал своего шефа, видя в нем непревзойденный образец двух упомянутых достоинств.
Итак, Астериа стоял гордый, вытянувшись в струнку, перед двадцать шестым бункером и ждал, когда высокий гость выкарабкается с помощью Гонсалеса из автомобиля.
— Гонсалес, кретин, поломаешь мне ноги! Привет, старик, привет! Вольно. Поверишь ли, Микеланджело, что этот оболтус истребит у нас скоро всех писателей и поэтов?
Генерал смущенно захихикал, не зная, что ответить.
— Да, да. Я постоянно велю ему что-нибудь написать — какие-нибудь там дипломатические ноты, выступления, ну, всякий, знаешь ли, вздор. Он, конечно, нанимает для этого специалистов, но не в состоянии толком объяснить, что от них требуется. Поэтому всё, ими написанное, ни к черту не годится. Я его отчитываю, а он отправляет их в каталажку. Это неимоверно повышает политическую активность художников. В каменоломнях работают секции прозы, поэзии и литературной критики. А говорят, что мы не заботимся о культуре! Харчи, помещение, прогулки на свежем воздухе. Недавно он посадил нашего лауреата, и поднялся страшный шум. Однако, что это за лауреат, если даже приличного выступления не может из себя выжать?! Все они только умеют писать заявления о выезде за границу. Я вынужден был назначить этого кретина Гонсалеса уполномоченным правительства по делам культуры, так как вспыхнули протесты против якобы беззаконного вмешательства войска. Говорю тебе, Микеланджело, сплошные заботы... А что у тебя? Как работа?
— Ректор Диас трудится очень добросовестно. Остались последние испытания, — и будем готовы.
— Отлично, голубчик, веди.
Вниз, на последний, двенадцатый этаж они спустились в пневматическом лифте. Так глубоко внутрь горы проник генерал Микеланджело Астериа, заставив узников и солдат прорубать ходы. Он добрался даже до подземного озера, на поверхности которого плавала сейчас небольшая военная подводная лодка.
Ректор Диас со своим помощником поручиком Онетти ожидал в шлюпке, на которой властелин и сопровождающие его особы доплыли до лодки. Муанта смело спустился по узкой металлической лесенке внутрь корабля. Они погрузились под воду. Поручик Онетти четко знал подводный маршрут.
Через полчаса диктатор со своей немногочисленной свитой оказался в другом скальном гроте, на этот раз уже лишенном всяких входов, кроме подводного. На маленькой каменной платформе, выбитой лично Онетти, Диасом, Астериа и Гонсалесом, покоились шестьдесят две пусковых установки.
— Своим видом они напоминают мясорубки, а не опаснейшее оружие двадцатого века, — невозмутимо заметил Муанта. — Ну, ребята, если наши расчеты верны, то через пару дней мы наведем порядок на этой праведной планете! Диас, ты уверен, что боеголовки достигнут намеченной цели?
— Бесспорно, ваше превосходительство.
— Ну вот! С этим не сравнится даже термоядерное оружие!
*— Франтишек, дорогой, запакуй еще кольца для игры в ринго, — попросила Эля, — и мой ящичек с красками.
Франтишек послушно отъехал, а Эля принялась объяснять брату, каким образом можно обмануть Головолома.
— Как-то спрашивает меня Головолом, кто такой был Аснык. Я знала, что поэт, но больше — ни в зуб ногой. Я себе думаю так: за каждую ошибку получу минус, за каждый правильный ответ — плюс. И говорю: «Он не написал „Балладины" — поскольку это Словацкого, не написал „Дзядов" — поскольку это Мицкевича, не написал „Мести" — поскольку это Фредро...» И так все время! И удалось! Он немного поворчал, но поставил очень хорошую оценку.
— Врешь, — ответил брат. — Головолом имеет обратную связь и прекрасно знает, какой ответ по существу.
— Уверяю тебя, что я тысячу раз добивалась замечательных результатов! Замечательных!
— Тысячу! Да ведь у тебя занятия с Головоломом два раза в неделю! Итого, в течение года ты можешь обмануть его около ста раз. Но, естественно, тебе не удалось это никогда.
Головолом был огромной машиной, обучающей польской литературе и сеющей страх среди всех приверженцев гуманитарных наук. Каждый, кто хоть немного интересовался историей литературы, рано или поздно наталкивался на этот поразительный аппарат, который не только все знал, но еще и умел задавать каверзные вопросы.
— Наша учительница набирает общую сумму очков от пяти до шести тысяч, а вроде бы есть и такие, которые дотягивают до двадцати тысяч.
— Но будто бы есть авторы, которые вовсе не имеют хороших результатов.
— Ну, конечно, ведь талант не состоит исключительно в эрудиции. Можно очень много знать, а не уметь ничего создать.
— Скажите, пожалуйста! — произнес отец, войдя в дом. — Какая милая семейная сценка! Братик и сестра сидят в креслах и беседуют. Не дерутся, не кидаются разными предметами, не обвиняют друг друга во лжи и вообще выглядят так, будто испытывают немножко взаимной симпатии. Поразительно!
— Добрый день, папочка! Мы готовы к отъезду, — сообщил Петрусь.
— Знаю, мои дорогие, что вы готовы. Уже три дня знаю об этом.
— Вот именно! И все время откладываешь наш отъезд. Скажи, наконец, что случилось. Вы с мамой впервые выглядите так таинственно. Это как-то связано с нашим поведением? Мы правда стараемся, как можем, — Петрусь тяжело вздохнул.
— Мне жаль, что я вынужден был изменить планы. Поедете через несколько дней. Это объясняется кое-какими делами, но сейчас я бы предпочел ни о чем не говорить. Потерпите, и вас ждет сюрприз.
— Обожаю сюрпризы! — одобрила Эля.
Часть третья,
или
Пирожные, маскарады и революция
Туман перед глазами начинал рассеиваться. Огромные голубые и зеленые пятна постепенно приобретали золотистый, а потом оранжевый оттенок. Свет все настойчивее проникал под веки, а головная боль отступала перед желанием встать и пойти, как можно быстрее вскочить с этого стола, на котором пролежал, наверно, часа два.
— Моргает, — услышал он за собой какой-то незнакомый голос. — Он моргает!
„Каждый бы моргал на моем месте, — подумал он. — Этот свет с самого начала ужасно яркий".
Постепенно он припомнил, как все было. У него вдруг забарахлило сердце, и доктор Земба кричал, чтобы срочно в операционную. Срочно! Ну и, конечно, он, Марек, еще просил сестру кое-что ему сказать, но уже не оставалось времени... а потом — вот этот туман перед глазами...
„Вставили мне новые клапаны, — решил он. — Доктор Земба — гениальный хирург, и он наверняка все исправил как надо. Он ведь неоднократно говорил об этой операции. Ну и людей здесь! Вроде вначале было меньше. Где же это сестра Ирена? Может... Да... Она не любит, когда ей говорят „сестра"...»
— Пани Ирена, — сказал он слабым голосом. — Пани Ирена...
Ирена побледнела.
— Он... Он зовет какую-то Ирену, — прошептала она. — Вы слышали?
— Ну так ответьте, — с таким же изумлением, хоть и сердито, отозвался Зборовский.
— Да, я слушаю.
— Пани Ирена, а какой результат?
— Спокойно, Маречек, спокойно. Результат операции положительный. Лежи спокойно.
— Да я не о результате операции, а о том, что хотел узнать еще раньше... час назад... но... но... Кажется, это я не вас спрашивал. Извините. Доктор Земба наверняка знает.
— А может, я бы мог тебе чем-то помочь? — спросил Зборовский, наклоняясь над столом.
— Меня интересует результат матча „Легион" (Варшава) — „Движение" (Хожув). Они играли днем.
