Мачей Войтышко - Синтез
Часть четвертая,
или
Знакомство
Петрусь заметил в головизионной комнате какое-то движение. «Видно, Эля включила», — подумал он и заглянул внутрь.
— Элька! Иди быстрее! — крикнул он. — Показывают этого замороженного фрукта!
Эля появилась в дверях.
— Кого? — спросила она удивленно. — Ах, Марека Торлевского! Да это повторение вчерашней программы — он сидит и ест.
— Ну прямо! Вчера он был с Рыпсом, а сегодня один. О, смотри — взглянул! А теперь встает. Что там у него — звук отказал?
— Собирает тарелки. Ну и тупой этот замороженный фрукт! Не знает разве, что тарелки надо выбрасывать в контейнер?!
— Куда выбросить? — спросил Марек.
— Смотри, Элька, как будто услышал! — обрадовался Петрусь. — Интересно, эта сосулька что-нибудь сечет?
— Так куда я должен выбросить эти тарелки?
— Могли бы ему и сказать, — заметила Эля. — Они не слишком любезны.
— Они над ним экспериментируют, — объяснил Петрусь. — Пацула, наверно, выясняет коэффициент интеллигентности.
— Пока я вежлив, — сказал Марек. — Но я бы предпочел, чтоб мне ответили на мой вопрос.
— Видала, как хорохорится, — прокомментировал Петрусь. — С ним будет трудно сладить.
— А мне кажется, легко, — возразила Эля. — Сейчас он немного раздражен, а потом это у него пройдет.
— Так я в последний раз спрашиваю: куда выбросить тарелки? — произнес Марек сквозь зубы, хмуро глядя в пол.
— Смотри, какой надутый! — фыркнул Петрусь. — Замечательный мальчик, нечего сказать! Вы так восхищались: «что за смелый и отважный, без папочки и мамочки...» А этот ребеночек бесится из-за глупой тарелки. Я бы его...
Он не докончил. Марек в бешенстве кинулся на Петруся, одной рукой схватил за шею, другой — за ногу, опрокинул на пол, уселся на него верхом и сказал:
— Послушай, сопляк, меня ты можешь проверять тестами на интеллигентность, но к родителям не цепляйся!
Петрусь был слишком поражен, чтобы выдавить из себя хоть слово.
— Ох! — вскрикнула с испугом Эля. — Так ты настоящий?!
Марек посмотрел на нее с обидой и презрением.
— А ты? — спросил он.
Эля, вся пунцовая, не знала, что ответить.
— Видишь ли, вышла ошибка... Сейчас все выяснится. Сейчас... Мы попробуем тебе объяснить... Папочка! — обратилась она к Александру, который как раз вошел. — Мы по ошибке приняли его за головидение!
— Я вижу, мои дорогие, что вы уже познакомились, — сказал Зборовский. — Только я не уверен, что все протекает так, как я запланировал.
— Я совершенно не заметила, папочка, что ты пришел домой и к тому же не один. Пётрек болтал страшные глупости.
Марек уже отпустил Петруся и стоял смущенный.
— Ты должен простить их, Марек, — объяснил Александр. — Они приняли тебя за фантом, за объемное изображение. На беду я решил накормить тебя в головизионной комнате.
— Это я прошу прощения, доктор. Я не знал... Мы с папой дома тоже, сидя перед телевизором, разговариваем... Разговаривали... Мне казалось, что они издеваются. Простите за недоразумение.
Петрусь подозрительно смотрел на Марека.
— Папа, — спросил он, — ты уверен, что он четыре дня назад перенес операцию?
— Конечно. Впрочем, он сам все вам расскажет. У вас много времени. Вы вместе с ним едете на остров к дедушке и бабушке.
Они стояли вот так вчетвером и смотрели друг на друга. Ситуация была неловкая. Александр думал: «Пожалуй, найдут общий язык. Дети всегда дрались. Это в какой-то степени нормально». Эля думала: «Если бы меня кто-нибудь так оскорбил, я бы его возненавидела. Он меня наверняка возненавидит. Всех нас возненавидит. Жалко». Петрусь думал: «Вот это здоровяк! Одним рывком меня повалил. Ну и ну... Хорош замороженный фрукт!» Марек думал: «Все-таки вляпался! А так старался быть начеку. И авиакоптера не испугался, и робота, и ужасающего зрелища небоскребов, и многоэтажных автострад... И только этот сопляк... Но, по крайней мере, я знаю, что они настоящие. Если все-таки мне это не снится. Вроде это не сон».
Зборовский откашлялся и произнес:
— Я возвращаюсь на работу. Оставляю вас, но надеюсь, что вы не перебьете друг друга. Эля, будь хозяйкой.
— Да, папочка.
— Мама должна вернуться через час.
— В случае чего, если, например, Марек себя плохо почувствует, связывайтесь с Институтом. Там наверняка кто-то будет. У меня совещание в Женеве. Вернусь вечером. Привет!
И он ушел. Эля отважно решила прервать молчание, которое воцарилось после ухода отца.
— Хочешь кофе или чаю?
— Если можно, чаю, — вежливо ответил Марек.
«Ненависть, — промелькнуло у Эли в голове. — Ненависть, маскируемая любезностью. Это ясно! Ничего не поделаешь. Я не уроню своего достоинства!»
— Франтишек! — позвала она. — Франтишек!
Франтишек бесшумно въехал.
— Три чая, — распорядилась Эля.
Франтишек сверкнул огнями и произнес:
Приветствовать гостя хочу
И мигом за чаем лечу!
— Практичное устройство! — отозвался Марек. — А где у него питание?
Петрусь оживился: Франтишек всегда был его гордостью.
— Он работает на кварковой[6] батарее. Одно неудобство: нужно через каждые сорок дней менять программу. Самой батареи хватит на сто лет, но программу надо модернизировать. Понимаешь, новые правила, новая информация. Франтишек должен знать больше, чем мы, держать связь с другими компьютерами. Хочешь, я покажу тебе такую программу?
— Вынешь ее?
— Нет, у меня есть старая, использованная.
— Тогда покажи.
— Идем! Сейчас вернемся! — сообщил он сестре.
— Извини, — любезно сказал Марек.
— Пожалуйста, — ответила Эля как ни в чем не бывало. Как если бы она не знала, что в глазах этого храброго мальчика выглядит, наверно, дрянной и зазнавшейся девчонкой. А знала она об этом гораздо лучше, чем он сам.
*Совет Наций с изумлением узнал, кем оказался следующий пациент группы Зборовского.
— Вся имеющаяся информация, — докладывал Зборовский, — свидетельствует о том, что возвращенный нами к жизни Муанта Портале и Грасиа является военным преступником, особой, заслуживающей наказания и порицания. Этот диктатор — личный знакомый таких пресловутых фашистских выродков, как Гитлер, Франко и Пиночет! Преступления Муанты против собственного народа, совершенные им на протяжении многих лет, снискали ему прозвище Кровавого Муанты. Он был подвергнут гипотермии как раз в тот день, когда партизанская армия окончательно освободила страну из-под его гнета.
Решение дальнейшей судьбы Муанты не в моей компетенции. Впрочем, уважаемый Совет ознакомился с рапортом соответствующей комиссии. Как криогеник я хочу только заверить, что оживление остается вопросом двух-трех дней.
Поднялся делегат того народа, чьим владыкой и тираном некогда был Муанта.
— Наше государство по сей день отмечает Праздник Освобождения, и великий президент, гениальный поэт Рауль Сермено, который сверг режим Муанты, относится к числу наших самых прославленных народных героев. А низкий, подлый и бесстыжий Муанта остался в истории моего народа столь же ненавистной и мрачной фигурой, как, например, в истории Италии — Муссолини. Мы стыдимся Муанты. Президент Рауль Сермено, известный своим великодушием, отослал в 2000 году ящик с телом диктатора в Институт криогеники. С одной стороны, трудно наказывать человека за преступление, совершенное восемьдесят лет назад. С другой же — неужели платой за кровь и слезы невинных должны быть последующие восемьдесят лет счастливого существования в достатке и благополучии, гарантированном современным уровнем развития? К тому же не следует забывать, что когда этот человек проснется, в его представлении время, минувшее с момента последнего вынесенного им приговора, будет исчисляться не годами, а неделями или даже днями. Так что ситуация складывается парадоксальная.
Председатель Совета озабоченно спросил:
— Что предлагает ваша делегация?
— В соответствии с существующим законом, возбудить дело против Муанты. Наши архивы переполнены доказательствами его злодеяний. В связи с отменой во всем мире смертной казни Муанте грозит пожизненное заключение. К тому же мы предполагаем, насколько это возможно, заняться его перевоспитанием.
— А как выглядит правовая сторона вопроса?
— Теоретически каждое преступление по истечении восьмидесяти лет списывается за давностью. Исключение составляют, однако, положения, касающиеся гипотермированных пилотов космических кораблей. Мы предлагаем распространить эту клаузулу также на тех лиц, которые были заморожены до двухтысячного года.
— Ни один закон не должен иметь обратной силы!
— Да, но это еще не аргумент в пользу безнаказанности столь чудовищного преступления!
