Диана Джонс - Год грифона
Император Тит поднялся, приветствуя их, и улыбнулся им своей обычной кроткой улыбкой. «Сначала – начальник гвардии», – решил он, потому что личная гвардия императора состояла исключительно из племянников и внуков сенаторов. Обычно эта золотая молодежь валяла дурака, пьянствовала и бездельничала. Но сегодня Тит намеревался устроить им веселую жизнь.
– Центурион Постум, – сказал он, – мне только что пришло в голову, что я уже больше месяца не устраивал смотр своей личной гвардии. Не будете ли вы так любезны приказать им построиться на плацу где-нибудь так… ну, скажем, через полчасика. Может быть, я немного задержусь, но я приду к вам сразу, как только разберусь с этими господами.
Аристократичное лицо центуриона Постума чуть заметно вытянулось, но он изящно опустился на одно колено, пробормотал:
– Как прикажет мой император! – и встал, собираясь уйти.
– Ах да, Постум, – добавил Тит, когда центурион уже направился прочь, – и, кстати, не могли бы вы по пути попросить легата Агриколу заглянуть ко мне на пару слов? Скажите ему, что меня осенила прекрасная идея относительно южных легионов.
– С радостью, ваше императорское величество!
Постум снова припал на одно колено и наконец удалился.
Затем Тит обратился к смотрителю конюшен:
– Эпон, для смотра мне ведь понадобится конь, не так ли? Не могли бы вы оседлать для меня Грифона и Тиберия? Я решу, кого из них выбрать, когда приду в конюшни.
Смотритель конюшен, кряхтя, приопустился на одно колено и тоже отбыл.
«Пока что все гладко, – подумал Тит. – Но до сих пор я и не делал ничего из ряда вон выходящего. А вот сейчас…» Тит рассчитывал, что ему удастся провернуть это дело благодаря своим обычным мягким, учтивым манерам. Он поманил к себе императорского мажордома и виновато улыбнулся остальным. Остальные, в том числе половина писцов, были платными осведомителями сената.
– Господа, не будете ли вы так любезны подождать меня в большом кабинете? Я приду к вам, как только смогу.
Все преклонили колени, вразнобой ответили:
– Как прикажет мой император! – и удалились.
Остались одни только слуги, которые никак не могли понять, относится ли приказ императора и к ним тоже.
– Продолжайте, прошу вас, не буду вам мешать, – любезно сказал им Тит.
Он сунул голубя за пазуху и отошел в сторону вместе с мажордомом. Слуги принялись деловито прибирать со стола. Тит встал так, чтобы они могли его слышать.
– Семпроний, – сказал он мажордому, – прошу прощения, не могли бы вы прислать ко мне моего целителя?
Мажордом побледнел.
– Вашему императорскому величеству дурно? Ваше величество, я клянусь вам, мы принимаем все мыслимые предосторожности против возможных отравителей!
– Я уверен, что дело вовсе не в этом, – ответил Тит, не кривя душой. – Просто мне как-то не по себе сегодня.
– Я тотчас приведу целителя, ваше величество!
И мажордом заторопился прочь, уводя с собой слуг.
Тит позволил себе чуть заметно улыбнуться. Вот и объяснение, отчего он отменит все назначенные встречи. Он вышел из беседки и принялся прохаживаться взад-вперед под ласковым осенним солнышком, дожидаясь целителя и легата Агриколу. Его гнев нарастал с каждым мгновением. Клавдия, считай, единственный его друг во всей Империи, а сенат пытается ее убить! У Тита было ужасно тоскливое и одинокое детство, пока его венценосный отец не женился вторично и не родилась Клавдия. Тит даже не помнил, чтобы он хоть раз смеялся до того дня, когда в возрасте девяти лет он впервые склонился над золоченой колыбелью и зеленокожий младенец радостно загулил, завидев его. А с тех пор как Клавдии исполнился год, она сделалась его другом и союзником, человеком, с которым он делился самым сокровенным, с которым можно было поболтать и пошутить. За это Тит прощал ей все, даже чужую, желчную мачеху, которую он до сих пор недолюбливал. Он выгораживал Клавдию, когда она делала что-то не так, особенно когда начались проблемы с этой ее странной, неуклюжей магией. А потом он обнаружил, что Клавдия, в свою очередь, покрывает его. И к тому времени, как Клавдия выросла, они сдружились еще крепче прежнего. Тит защищал Клавдию в сенате, когда сенат пытался объявить ее врагом государства, ссылаясь на ее невезение, и следил за тем, чтобы его личная гвардия не смела ей хамить. Гвардейцы презирали Клавдию за то, что она была полукровкой, и не скрывали этого. Тит пообещал себе, что за это им придется простоять на плацу в своих полированных доспехах по стойке «смирно» как минимум до вечера. День обещал быть солнечным и жарким.
Пришедший целитель негромко кашлянул. Тит стремительно развернулся, прижав к груди голубя. Когда строишь такие планы, как он сейчас, поневоле занервничаешь, будь ты хоть трижды императором.
– Ваше императорское величество меня звали? – спросил целитель.
Тит практически никогда не болел и потому почти не знал этого человека. Он представления не имел, на чьей стороне лекарь: сената или императора. Впрочем, целителям вроде бы запрещено принимать чью-либо сторону. Авось так оно и есть. Целитель был высоким, худым и надменным, что не сулило ничего хорошего. Ну, что ж поделаешь! Тит напомнил себе, что он все-таки император, и сказал:
– Да, звал, но не для себя. Я прошу вас исцелить этого голубя.
Целитель возмущенно отшатнулся:
– Ваше величество! Я лечу людей, а не птиц!
– Ну, в конце концов, разница не столь велика, правда ведь? – сказал Тит. – А голубь этот не простой. Это один из разумных голубей волшебника Дерка. Мне бы не хотелось, чтобы волшебник Дерк разгневался на Империю.
Целитель поджал губы:
– Что ж, значит, в это дело замешаны боги и отказаться я не смею. Покажите мне это существо, ваше величество.
Тит бережно вручил ему голубя. Целитель взял птицу в ладони и склонился над ней.
– Да ведь он весь в крови! Ни в коем случае не следовало отправлять его в таком состоянии!
– Вот и мне так кажется, – поддакнул Тит. – Я сделаю строгий выговор сенату и обрушу свой гнев на того, кто отправил птицу.
Ему показалось, что голубь одобрительно подмигнул ему розовым глазом.
Целитель поднес голубя к подбородку и сосредоточился.
– Вот, – сказал он примерно через полминуты, явно стараясь не показать, как он удивлен тем, насколько легко это оказалось. – Все в порядке, ваше величество.
Он вернул голубя императору. Глаза у птицы вновь сделались блестящими, и кровотечение остановилось.
– Спасибо! – проворковал голубь.
Целитель вздрогнул:
– Так он еще и говорящий?! Это все, мой император?
– Да, благодарю вас, – ответил Тит, который увидел идущего через сад легата Агриколу. – Ну и, разумеется, я никому не скажу, что вам пришлось опуститься до лечения птиц. А то пойдут слухи, начнутся шуточки… Если вам угодно, можете говорить, что у меня заболело горло.
– Спасибо, спасибо, ваше величество! – Целитель поклонился с неподдельной благодарностью и поспешил прочь.
«Вроде сошло», – подумал Тит. Он бережно усадил голубя в развилку дерева, где птица тотчас же принялась охорашиваться и чистить перышки, и зашагал навстречу командиру легионов Империи.
– Мой император! – воскликнул Агрикола, прежде чем они подошли друг к другу достаточно близко, чтобы беседовать, не повышая голоса. – Как удачно, что вы послали за мной! Я как раз собирался просить вас об аудиенции.
Агрикола был одним из немногих ветеранов, оставшихся в армии со времен туров. Тит лично выдвинул его из простых солдат и назначил на этот пост, когда в конце последнего тура король Лютер объявил войну Империи. Агрикола был широкоплечий, с мощными ногами, невысокий, со шрамом на длинном носу и по-прежнему смахивал на простого солдата, но легат из него вышел очень хороший. Тит надеялся, что он по-прежнему верен Империи. Вся проблема была в том, что слово «Империя» могло означать как императора, так и сенат. Так что в следующие несколько секунд предстояло выяснить, кому именно верен Агрикола.
– Зачем я вам понадобился? – спросил он.
– Причин немало, – ответил Тит, – и, по правде говоря, ни одна из них не имеет отношения к южным легионам. Во-первых, благородные сенаторы Антонин и Эмпедокл возвращаются в Империю из поездки в университет. Мне хотелось бы, чтобы вы отправили к северным границам надежных людей и арестовали сенаторов, как только они появятся.
Суровое лицо Агриколы начало потихоньку расплываться в улыбке. Тит увидел это, и в нем затеплилась надежда.
– А какое обвинение следует предъявить сенаторам, мой император? – осведомился Агрикола.
– Измена отечеству, разумеется, – ответил Тит. – Если они вдруг вздумают сопротивляться и их случайно убьют при аресте, я не особо огорчусь. Ну а если эти ублюдки… то есть благородные сенаторы послушно дадут себя арестовать, Антонина следует поместить в подземелья Тиволо, а Эмпедокла – на вершину башни Аверно, и любой, кто попытается передать им какое-либо послание или помочь чем-то еще, должен быть казнен на месте. Пусть эти благородные господа ждут суда.
