Дмитрий Емец - Книга Семи Дорог
Багров первым выполз животом на гальку и выволок за собой Ирку. За ними сочувственно наблюдала компания цветастых штанов, которые, сидя у костра, поочередно курили трубку мира. Подбежавший спасатель потребовал компенсацию в сто гривен. Он якобы опрокинул кофе на шорты, когда увидел с вышки, что они в море на участке его пляжа. Матвей мрачно посмотрел на него, и спасатель удалился сушить шорты безо всякой компенсации.
Ирка закашлялась.
– Это была твоя идея! Пятьдесят метров, пятьдесят метров! – сердито передразнила она. – Я же говорила: надо найти в сети видовые фотографии и телепортировать куда-нибудь в горы!
– Мне казалось: вода – она всегда вода! Никто не знал, что будет шторм, – оправдываясь, сказал Багров.
Он перевернулся на спину и, вытащив аккумулятор из мобильника, выливал оттуда воду. Ирка тоже полезла за телефоном, но обнаружила, что его нет. Он отправился к русалкам на дно Коктебельской бухты. К русалкам же отправились и ее туфли. У Матвея же уцелела только правая кроссовка, левую смыло.
Зато щенок не пострадал – лишь основательно вымок и лишился контейнера. Теперь он отряхивался на берегу так неуклюже, как могут отряхиваться только перекормленные котлеты.
– Слушай! А чего мы его над водой держали? Он бы не утонул. Он же неубиваемый! – сказал Матвей.
Ирка молча отвернулась. Она очень злилась. И, как всегда бывает в такие минуты, из щелей сознания лезла вся та грязь, которую мы якобы когда-то простили, а на самом деле тщательно приберегли. Ей вспомнилось, что Хаара, которая терпеть не могла Багрова, однажды сказала ей:
– Ты сама не понимаешь, с кем связалась! Ярый индивидуалист, вечная оппозиция! Ему все равно против чего, лишь бы против. Если все станут вредить окружающей среде, он будет с риском для жизни портить машины и сажать цветочки. Если все станут «зелеными», он будет ночами топтать клумбы и сливать моторное масло под деревья.
Как мелкие рыбы щиплют в воде ноги, Ирку защипали и другие мысли, заставляющие ее сомневаться в любимом. Она сразу их отогнала. Если веришь – верить надо всецело. Половинчатая вера пуста.
Они шли по набережной, по узкому тоннелю, образованному стенками кафе, оградой дельфинария и многочисленными киосками, продававшими от всего подряд до чего попало. Мамы шлепали распоясавшихся детей, вцеплявшихся зубами в игрушки, которые хитрые торговцы вывешивали у самой земли, на уровне детского роста. Начинающий квартирный агент с телефоном на шее, похожим на коровий колокольчик, вертелся на месте и улыбался сам себе, тренируясь в доброжелательности.
У Багрова нашлись в кармане размокшие деньги, полученные вчера от Пьера Безухова. После некоторого ворчания им все же поменяли их в обменнике. Они засели в кафе, заказали шашлык и лагман. Сердобольная официантка раздобыла где-то два одеяла и унесла сушить одежду.
Ирка согрелась, оттаяла сердцем и снова смотрела на Багрова легко и весело.
К ним подсел какой-то местный деятель, грустный, сухой и носатый, с белым шелковым шарфом на шее. Представившись поэтом, он прочитал им стихотворение Блока и попросил заказать ему пива. Матвей из любопытства заказал. Поэт его выдул и, не спрашивая у благодетеля разрешения, потребовал у официантки водки, в награду рассказав два стихотворения Лермонтова.
– Это у вас из последнего? – спросил Багров, отменяя его заказ.
Поэт благородно оскорбился, но не ушел, а остался торчать и мешаться. В следующие десять минут он поочередно перебрал несколько популярных игр: «а не курнуть ли нам травки? Могу показать где», «пожалейте меня!», «давайте вместе поругаем правительство» и «мерзкая погода». Ни одна отклика не встретила, и, разочарованный, он удалился. Резиновые шлепки щелкали по пяткам. Шелковый шарф цеплял столики.
– Как-то ты злобненько к нему отнесся. Можно подумать, что это был Мефодий, – сказала Ирка.
– А ты его догони! Думаю, он тебя простит! – предложил Багров.
– Все равно как-то плохо ты его, – сказала Ирка мнущимся голосом.
Она вечно наступала на одни грабли. Отказывать надо доброжелательно, просто и уверенно. Любой неуверенный отказ обижает человека. Это все равно, что долго отламывать ногу вместо того, чтобы сразу ее отрубить. Ирка же не умела отказывать уверенно – начинала что-то бормотать, путаться, бояться обидеть. Завязывались мучительные, глупые, непонятные отношения, которые все равно заканчивались каким-нибудь уродством. Именно поэтому в их паре отказывал всегда Багров. И делал это легко, но, пожалуй, не всегда доброжелательно.
Он зубами стащил с шампура кусок мяса.
– И чего теперь? Если бы я его не прогнал, он через полчаса лежал бы под столом.
– Гнать его, конечно, надо, но при этом любить, – сказала Ирка, ощутив надуманность посыла. Ну не получалось у нее любить этого поэта с шарфиком, хоть медитируй шесть часов подряд. Жалеть, понимать, сочувствовать – и то слегка. Видимо, и это неплохо. Не продавливать себя сразу «на любовь», а начать с чего-то небольшого. Просто немного помочь или хотя бы попытаться понять.
* * *Нужную улицу нашли почти сразу, а вот дом никак не получалось. Маленький и придавленный, он спрятался за ряд дорогущих гостиниц и застенчиво отзанавесился от улицы кустом сирени.
Ирка смотрела на забор и, несмотря на клумбы, ощущала стылую медлительную жуть.
– Чего ты? – спросил Матвей.
– Я боюсь.
– Чего?
– Ну она же… сама себя…
– Ну да, – кивнул Багров. – И что?
– Я видела однажды самоубийцу. Подруга Бэтлы. Хотела остаться красивой и чего-то наглоталась. Ей в нос влезала и спокойно вылезала муха. И тогда я поняла, что страшно – это когда не монстры с пилами. Это когда вот так, – объяснила девушка.
Матвей некоторое время безуспешно искал звонок. Не найдя, перемахнул через забор и через десять секунд открыл калитку изнутри. На штанине у него болталась молчаливая собака.
– Хорошая девочка! Очень хорошая, – успокаивающе говорил Матвей, гладя рычащую собаку по голове.
– Это мальчик!
– Не вселяй в нее сомнений! – сказал Багров. – Иди, девочка, иди, моя хорошая! У тебя наверняка есть какие-то срочные дела, о которых ты совсем забыла!
«Девочка» разжала зубы, задрала лапу на столбик ворот и ушла на улицу. У нее и правда оказались дела. По крошащейся бетонной дорожке Ирка и Матвей подошли к дому.
– Письмо у тебя с собой? – с беспокойством спросила она.
Багров нашарил в кармане конверт. В море он сильно раскис. Чернила поплыли, текст проступал через конверт. Держа его за край, Матвей постучал. Им открыла маленькая женщина. Выглядывая из-за двери, она придерживала на груди кофту. На парня взглянула мельком и перевела взгляд на девушку, окинув всю ее фигуру быстрым и внимательным взглядом. Бывшая валькирия обрадовалась, что на ней длинная, не по размеру туника, прикрывавшая колени. Багров купил ее на набережной вместе с попсовой бескозыркой.
– Калитка была открыта? А собака? – спросила женщина.
– Девочка ушла, – сообщил Багров.
Шутки она не поняла.
– Комнат я не сдаю! – сказала она.
– Мы и не снимаем, – Матвей протянул ей конверт. – Это, наверное, вам. Простите, что в таком виде. Он в море упал.
Маленькая женщина взяла мокрый конверт. Письмо обвисало в руке, как живая медуза. Она мельком взглянула и опустила руку.
– Вы не будете читать? – удивилась Ирка.
– Я не читаю своих писем, – женщина повернулась спиной и, не закрывая дверь, прошла в дом.
Ребята остались на пороге. В руках у Ирки был поскуливающий щенок.
– И что нам теперь делать? Уходить? – шепотом спросила она.
Потоптавшись, они направились было к калитке, но тут женщина окликнула их, и пришлось войти. Тесная кухонька-прихожая с газовой плитой, и сразу за ней чистая комната. Стол с аккуратной стопкой книг. Кровать, застеленная так, что сесть на нее не решится даже муха. Рядом с кроватью на коврике – кот. Невероятно, но строгая дисциплина написана даже на его наглой морде.
Женщина сидела на краешке стула. На коленях у нее был мокрый конверт.
– Вы знали Аню? – спросила она.
Ирка оглянулась на Багрова.
– Очень мало. Почти нет, – быстро сказал тот, лавируя между правдой и ложью. – Мы знакомы с гардеробщицей, с которой она работала в гипермаркете. Та просила передать письмо, и…
Хозяйка дома кивнула.
– В первый раз у нас? – спросила она, но как-то без интереса, точно сработал остаточный завод в игрушечной машинке.
Ирка ответила, что в первый. Женщина встала и открыла внутреннюю дверь.
– Вот ее комната! – сказала она.
Трехкопейная дева увидела небольшую, метров шести, узкую комнату с большим окном. Теснота искупалась тем, что прямо на оконное стекло с той стороны наваливался цветущий кустарник.
Она остановилась на пороге. Нога попыталась шагнуть вперед, но, словно испугавшись своего желания, отступила. На мгновение возникло ощущение, что она вернулась домой. Комната была тщательно убрана: ни книг в шкафу, ни фотографий на стенах, ни бумаг на столе. Ничего, что позволило бы судить о личности девушки, когда-то жившей здесь. Лишь плюшевый заяц, сидевший в углу кровати, что-то попытался поведать о своей хозяйке, но так и не смог этого сделать. Чуть больше сообщили балетки, привязанные лентой к спинке.
