Кейт Коннолли - Чудовище
Больше я никогда не увижу Рена.
В душе что-то рвется, а я смотрю и смотрю ему в лицо, словно стараясь навсегда запечатлеть его в памяти.
Это лучший в мире мальчик, кудрявый, темноволосый, с теплыми карими глазами. И он меня ненавидит. И не зря.
Если бы я раньше поняла, что я — чудовище.
Надо уходить, но я не могу заставить себя пошевелиться. Он нужен мне, необходим, как дыхание или полет.
И он меня ненавидит.
Эта мысль причиняет мне боль, но я должна вспоминать его ненависть снова и снова, иначе у меня недостанет сил уйти. Умру прямо тут.
Он меня ненавидит. Если он проснется, они с родителями убьют меня.
Слова режут, словно ножи.
Наконец я могу сделать шаг. Еще один, последний взгляд — и я покидаю комнату.
Лес все еще горит, но, похоже, огонь пытаются тушить. Я приземляюсь на дорогу. Глаза щиплет, в горле першит от дыма. Увидят, как я лечу, — ну и пусть. Подумаешь! Рен и так все знает. Горожане меня боятся, но они уже побежали обратно в Брайр. Перепугаю разве что пару путников или детишек, ну так для этого меня Барнабас и создал.
Хуже всего мне становится при мысли о том, что я не сумела убить Барнабаса, хоть и знала, что он — чистое, беспримесное зло. Я не сумела убить колдуна и не сумела убить человека, которого считала своим настоящим отцом. Хотя именно этот человек и сделал меня убийцей.
Вот глупая!
Я иду к зеленым холмам и лесистым горам, что высятся за тем местом, которое я прежде звала домом. Я слышу, что кто-то приближается — скрипят по камушкам колеса, ржут лошади. Но мне все равно. Ранец — на спине между крыльев, плащ заткнут под ранец. Моя чудовищная сущность выставлена на всеобщее обозрение — пусть смотрят, ахают, презирают.
Голова взрывается острой болью.
День пятьдесят девятый
Еще не открыв глаз, я ощущаю запах. Когда же я вижу стоящего передо мной человека, то отшатываюсь прочь и натыкаюсь на холодные железные прутья.
Я в клетке.
— Так-так, — говорит знакомый голос, — что у нас тут?
Гнусное хихиканье Дэррелла эхом отдается в голове.
Я в той самой повозке-клетке, на которой он увозил девочек.
Зверь во мне ревет и бьется. Я рычу, скалю зубы, и Дэррелл отпрыгивает. Луна успела опуститься, скоро рассветет. Сколько же я пробыла без сознания?
— Давай-ка без этих, милочка. Прутья-то железные, не перегрызешь. И когтями несподручно. — Он зловеще ухмыляется, и я опять шиплю. Хвост молниеносно бьет между прутьев, но Дэррелл отступает на шаг за мгновение до удара.
— Ты того, не дергайся. Со мной тебе не совладать.
Я хмурюсь. Почему — не совладать?
— Ты что ж, думаешь, Барнабас — дурак, что ли? Уж если он сделал чудовище, то и защиту от него придумал.
— Какую защиту? — хрипло шепчу я.
— А такую сыворотку, от яда от твоего. Ничего ты теперь не сделаешь — ну, уколешь как булавкой, да и все.
Отчаяние сжимает меня как в тисках. Я беззащитна. Мне не справиться с этим человеком. Барнабас все предусмотрел.
А я-то еще спрашивала его, когда он отвезет меня в тот счастливый город, где якобы живут девочки! Он говорил — всему свое время… вот оно, свое время. Ярость бурлит во мне — я издаю крик и бью кулаками в пол, чтобы дать ей выход.
— О-о, милочка, я гляжу, за тебя хорошие денежки выложат! — подмигивает из-за прутьев Дэррелл.
Я отшатываюсь. Теперь я поняла. Они продавали девочек, которых я уносила. А теперь продадут и меня.
— И давно ты знаешь, кто я такая?
— Уж достаточно — знаю, почем за тебя дадут. Чудовищ вроде тебя нечасто поймаешь, а уж живьем так и вовсе. — Он ухмыляется, показывая желтые зубы. — Барнабас жук тот еще, но как я вспомнил, что ты за штучка, взял да и передоговорился с ним насчет награды, за девчонок-то. Папаша твой знал, что в конце концов ему от тебя так и так избавляться, ну вот мы и придумали, как сделать, чтоб и ему польза, и мне тоже.
Дэррелл накрывает мою клетку куском плотной ткани и садится на козлы. В клетке тепло, но я все равно дрожу.
Меня ждет та самая судьба, на которую я обрекала других.
Сквозь проделанную в ткани дырочку в ладонь длиной я за день пути вижу больше, чем за всю свою короткую жизнь. Какие тут леса! Деревья всех форм и размеров, одни с заостренными листьями, другие — с длинными корявыми ветками, так и хочется потрогать.
Так ведь не потрогаешь.
Замки на клетке вскрыть тоже не получается. Дэррелл, ловкач, навесил на дверь сразу несколько штук, но когтям они не поддаются. Наверное, замки зачаровал Барнабас, когда Дэррелл возил девочек. Значит, открыть их можно только ключом.
Повозка катится вверх по крутым склонам, на которые, кажется, и взобраться невозможно, потом — мимо высоких водопадов. Вдали видна еще одна горная цепь, вся в каком-то низкорослом пурпурном кустарнике, пламенеющем в лучах заходящего солнца. И его я тоже никогда не потрогаю. Не вдохну его запаха. Не подружусь с мелкими зверушками, что скрываются у его корней.
Меня продадут в рабство.
Я словно принцесса, которая сбежала из башни, но обнаружила, что мир куда опаснее, нежели она видела в своих мечтах.
Дэррелл весь день напевает себе под нос и останавливаться, кажется, не собирается. Время от времени он оборачивается, подмигивает мне, а потом хихикает себе под нос. Я при этом всякий раз выпускаю когти — увы, впустую.
Подступают сумерки. Я лежу на полу своей темницы. Миска с похлебкой, которую Дэррелл сунул мне в клетку днем, так и стоит в ногах нетронутая, расплескалась только. Привычный животный голод отступил перед лицом печали. Все, чего мне сейчас хочется, — это смотреть, как солнце мало-помалу опускается, исчезает за горами, оставляя по себе буйство света и красок.
В это время я уже летела бы в город — спасти еще одну девочку, увидеть Рена. Ах, если бы вся эта история, что рассказывал отец — нет, Барнабас, — была правдой. Тогда я была бы героем, а не чудовищем, которым пугают детей. Над покрытой тканью крышей клетки перемигиваются звезды — безмолвные свидетели всех тех ужасов, что я сотворила.
Дэррелл лупит ложкой по прутьям клетки:
— А ну, вставай! Ешь давай! Не хватало еще привезти тебя полумертвой с голодухи!
Сквозь прутья летит заплесневелый кусок хлеба.
Я шиплю в ответ. Если мне сейчас чего и хочется, так только его крови.
Я ложусь на бок и сворачиваюсь калачиком. Так мне лучше видно горы. Дэррелл что-то снимает с повозки, потом кладет обратно — устраивается на ночь. А я так и не нашла ни дырки, ни щелки, чтобы сбежать.
Я все решила. Когда Дэррелл откроет дверцу клетки, чтобы отдать меня работорговцам или кому там еще, я в ту же секунду брошусь на него и разорву его на клочки. Я никогда еще не убивала человека. Что ж, положусь на животные инстинкты.
Пусть все то, чем я отличаюсь от обычных девочек, станет орудием моего спасения.
День шестьдесят первый
Не знаю точно, сколько прошло времени — два заката, наверное. Я погружена в мысли о том единственном, о чем мечтаю, несмотря ни на что: о моей памяти. Я снова и снова вспоминаю свои видения, цепляясь за слабое ощущение того, что когда-то меня кто-то любил. Когда-то у меня был дом и семья.
Я была принцессой. Дочерью Оливера, сестрой Делии, другом Рена. Я их знала и любила. Но такая, как сейчас, я им не нужна.
У меня было все, чего я могла пожелать. А Барнабас это отнял.
Правда, слова Дэррелла внушили мне некоторую надежду — Барнабас забрал у него воспоминание обо мне, но потом оно все-таки вернулось. Значит, со временем заклятие ослабевает. И вот теперь, когда Барнабас и его стирающее память прикосновение остались позади, в памяти мало-помалу начинают всплывать новые обрывки драгоценных воспоминаний. Спешить некуда — я могу часами терпеливо их выуживать. Мама читает мне книжку. Я не вижу ее лица, но слышу исполненный тепла голос. С этим воспоминанием приходит ощущение покоя, любви и тихой радости, какой я не знала с тех самых пор.
В другом воспоминании я вожусь в маленьком садике за высокой живой изгородью. Он не похож на тот, что я видела во дворце. Здесь все растет вперемешку — конечно, розы, а еще подсолнухи, бегонии и лилии. И еще какие-то цветы, я не знаю их названий, но мне они нравятся. Я поливаю их из старой жестяной лейки и аккуратно выдергиваю сорняки. Розабель любила этот сад. Что с ним потом сталось?
Я цепляюсь за каждое новое воспоминание, час от часу погружаюсь в них все глубже, заворачиваюсь, словно в теплое одеяло. И в конце концов засыпаю под убаюкивающий шепоток прошлого.
Незадолго до рассвета меня будит тихий звук шагов на каменистой тропинке. Кто-то сюда крадется. Я выглядываю в проделанную мною дырку, надеясь увидеть этого человека или зверя. В какой-то миг я хочу позвать на помощь, но потом отказываюсь от этой мысли.
Всякий, кто меня увидит, решит, что Дэррелл кругом прав, раз увозит меня подальше от города. Ему еще и спасибо скажут. И помогут, чем смогут.
