С. Гроув - Стеклянная карта
Женщина между тем спросила его:
– Доводилось вам читать последний раздел «Хроник Великого Разделения»?
Шадрак смотрел на стол, чтобы не видеть шара с песком. На глаза ему попались ножницы.
– Естественно, я знаком с этими текстами. Однако «хроники» Амитто – несомненный апокриф. Лично я считаю их примером вымысла, успешно манипулирующего сознанием.
Говоря так, он постарался незаметно накрыть ножницы локтем.
– О нет, – прошептала женщина. – Они истинны. Все сказанное в «Хрониках» либо уже сбылось, либо сбудется со временем. Вспомните строки в самом конце, датированные двадцать седьмым декабря: «Осознайте наш жизненный срок как живую карту – карту, созданную из воды; в смешении, переменах, в постоянном течении…»
– Припоминаю, – кивнул Шадрак, тихонько заталкивая ножницы внутрь рукава. – Но какой тут глубокий смысл? Это поэзия, но поэзия пустопорожняя, как все прочее в ваших «Хрониках».
Женщина обошла стол и встала напротив Шадрака.
– А как вам понравится, если я предъявлю доказательство? Вон оно, вращается над головой. Карта Всех Карт реальна. Живая карта мира, созданная из воды, действительно существует. Более того, искусный картограф может ее не только прочесть… – Она помолчала и докончила: – Не только прочесть, но и внести изменения! Изменить Карту, а вместе с нею – и мир!
– Карту Всех Карт никто даже в глаза не видал, – отрывисто проговорил Шадрак. – Не преждевременно ли с такой определенностью судить о ее свойствах?
– Вы плохо слушаете. – Она нагнулась к нему. – У меня есть доказательство. Повторяю: Карта Всех Карт – не вымысел. И в ней не просто заключены прошлое и настоящее нашего мира. Она показывает все возможные миры. Если картолог вашего уровня внесет поправки в Карту, настоящее изменится. И даже прошлое может быть придумано заново. Переписать историю… Вы понимаете, о чем я говорю? Весь мир может быть заново вычерчен. А Великое Разделение – отменено!
– Оно не может быть отменено, – возразил Шадрак. – Любой картолог, ученый, космограф скажет вам то же самое. Разделение произойдет все равно, только будет другим. Мир таков, каков есть, его история идет своим чередом. Попытка изменить эпохи заново разорвет его. И какова будет цена подобной попытки, нельзя ни подсчитать, ни даже вообразить… Единственный способ теперь восстановить единство мира – через его всемерное исследование, установление связей, союзов, прокладывание торговых путей… Так что я в принципе возражал бы против изменений, о которых вы заявляете. Впрочем, мои слова никакого значения не имеют, ибо поставленная вами задача является по определению нерешаемой. – Шадрак говорил спокойно и жестко. – Если вы придерживаетесь иного мнения, это самообман.
– Это вы заблуждаетесь, – отмахнулась она. – Стало быть, иные эпохи вызывают у вас любопытство? Всякие там морские путешествия, походы через горные перевалы… Чего вы такими жалкими усилиями предполагаете достичь? Что все ваши исследования по сравнению с надеждой на синхронизацию, на достижение гармонии? На то, чтобы попытаться восстановить мир в его истинном виде?
– Поверьте мне, это недостижимо. У меня есть опыт работы с водными картами, а у вас, судя по всему, нет. Иначе меня бы не притащили сюда… То, о чем вы говорили здесь, – невозможно.
Непроницаемая вуаль дрогнула.
– Вы еще не видели Карту Всех Карт. Тогда ваше мнение изменится.
Шадрак мотнул головой и сгорбился над столом. Это позволило ему опустить правую руку и дотянуться ножницами до веревки на правой лодыжке. Женщина по-прежнему стояла по ту сторону стола, изуродованные шрамами нигилизмийцы переминались у остывшей печи, руки с крючьями безвольно свисали. Шадрак бросил быстрый взгляд в другой угол и увидел распашные двери, несомненно выходившие наружу. Он потянулся к стеклянному шару, словно стараясь подробнее его рассмотреть.
– Ваша работа впечатляет, – сказал он. – Я искренне восхищен вашей картологической интуицией. Однако, увы, ничем помочь вам не могу. Да и не стал бы делать этого в любом случае.
Он уже освободил правую ногу и склонился еще ниже, стараясь добраться до левой.
– Я бесполезен для вас, – продолжал он, – поскольку не верю ни в истинность «Хроник», ни в существование Карты Всех Карт. И у меня нет желания вам помогать, ибо я совсем не хочу повторения Великого Разделения на своем веку. Не говоря уже об участии в этом проекте. Утешает лишь то, что вы поставили перед собой задачу, совершенно неразрешимую.
Управившись с веревкой на левой ноге, Шадрак проворно спрятал ножницы обратно в рукав и выпрямился на стуле.
– Вот как! – сказала женщина и обошла стол, чтобы встать рядом с пленником. – А не испытать ли в таком случае ваши убеждения на прочность? Если вы правда не верите в существование Карты Всех Карт, сообщите мне, где находится Поисковая Лупа. Таким образом вы мне докажете, что «Хроники» – не более чем пустая поэзия.
Шадрак сидел молча, на его лице ничего нельзя было прочесть.
– Я думаю, – произнесла женщина, – что, если нужной мне стеклянной карты здесь нет, она может находиться только в одном месте. А именно – у вашей племянницы, Софии.
– Говорю же вам, все мои стеклянные карты лежат в виде осколков на полу мастерской, – ответил он.
Пальцы в перчатке накрыли руку Шадрака. Ту, где в рукаве таились ножницы.
– Я не представилась вам… Можете звать меня Бланкой. Чистый лист, страница без номера… незаполненная карта… белый песок. Белая кожа без отметин…
Шадрак поднял глаза, но ничего не ответил. Потом покосился на двоих големов. Казалось, они в глубокой задумчивости следили за танцем шаров над головами.
– Карта у Софии? – спросила Бланка. – Значит, все, что мне требуется, – это убедить ее отдать Лупу.
Шадрак резким движением отшвырнул стул, сбросив заодно и руку Бланки со своей руки. Ножницы, вылетев из рукава, описали высокую дугу; один из стеклянных шаров разлетелся вдребезги. Вниз посыпались осколки, перемешанные с песком, но Шадрак уже мчался к дальнему концу помещения, к широким дверям, сулившим свободу. За спиной раздался яростный крик Бланки, возмущенной гибелью шара, послышались торопливые шаги преследователей…
Двери перед Шадраком неожиданно распахнулись, в церковь вошла еще четверка големов. Уворачиваясь от них, он рванул влево, пытаясь достичь одного из окон. Если вскочить на стол, он, пожалуй, сумеет допрыгнуть до подоконника, а если инерции хватит – и витраж разобьет…
Что-то без предупреждения впилось ему в ногу.
В следующий миг картолога прижали к полу, он больно ударился грудью о каменные плиты. Казалось, големы насели на него все сообща. Когда они рывком подняли его и заломили за спину руки, во рту стоял привкус крови. Крюк разорвал ему штанину, оставив на бедре две длинные борозды. Лишь случай помешал остриям глубоко войти в мышцы.
Големы оттащили сопротивляющегося Шадрака на прежнее место и водворили на стул.
– Левую руку привяжите покрепче, – негромко приказала Бланка. – Правую держите, но не привязывайте.
У Шадрака заболели плечи: его с силой прижали к спинке стула, и левую руку охватила веревка.
– А теперь шапочку, – распорядилась Бланка. – Хватит повязки: хочу, чтобы он не закрывал глаз.
Стоявший перед Шадраком верзила держал в руках деревянный брусок размером с кусок мыла, весь простеганный тонкими проволочными витками. Шадрак стиснул зубы и как можно плотнее прижал подбородок к груди. Это не помогло: кто-то сзади с силой запрокинул ему голову и вдобавок ударил прямо по горлу. Не очень сильно, но так, что пленник поневоле закашлялся. Не успел он открыть рот, как деревяшка оказалась у него в зубах, а к щекам прижались тонкие проволочки. Их сразу же туго связали у него на затылке.
Проволока больно врезалась в углы рта. Вот, значит, каким образом големы-нигилизмийцы заработали свои шрамы…
– Не будете сопротивляться – меньше порежетесь, – ласково посоветовала Бланка. – Сейчас я попрошу вас написать письмо. – Она подвинула ему бумагу и чернила и наклонилась вплотную. – Пишите.
Шадрак взял перо. Рука дрожала. Бланка выпрямилась, но недостаточно быстро: он все-таки разглядел лицо под вуалью.
11. В дороге
22 июня 1891 года, 11 часов 36 минут
Первоначально железная дорога была государственным предприятием. Вскоре, однако, частные вкладчики начали зарабатывать состояния, прокладывая пути по всему Новому Западу. От идеи национальных железных дорог постепенно отказались, и к середине столетия как рельсы, так и подвижной состав перешли в распоряжение двух или трех коммерческих компаний, а «железнодорожные» миллионеры стали самыми могущественными людьми Нового Запада.
