Алексей Слаповский - Пропавшие в Бермудии
Ольмек, слегка изменив внешность, что ему легко удавалось, нашел Роджера и Ника, с трудом оторвал первого от еды, а второго от игры, официально представился координатором от ЦРУ и привел их в школу зеленых.
Их вышел встречать сам директор, очень интересного вида: с черной повязкой на глазу, а вместо одной ноги – деревянная культяпка. Он узнал Ольмека и хотел его поприветствовать:
– Господин Оль…
Ольмек внимательно посмотрел на него, и губы директора словно заморозило.
– Оль… Оль… – пытался произнести он и наконец выдохнул:
– Господин координатор!
Ольмек кивнул.
– Просто как пират какой-то, – пробормотал Ник, глядя, как директор вперевалку спускается с крыльца.
– Он не пират, но капитаном точно был, – сказал Роджер.
Кривой Блюм, так звали директора, был не просто капитаном, он был капитаном шхуны, на которой обучались юнги, и славился необыкновенно свирепым нравом. Он школил юнг так, что с них за день смывалось семь соленых потов и, казалось, слезало заодно по три шкуры. Блюм этому способствовал: как у и боцмана Пита, излюбленным его орудием были линьки. Кстати, встретив в Бермудии Пита, он тут же с ним поссорился: Блюм терпеть не мог тех, кто настолько же зол, как и он сам. Это была одна из причин, почему Роджер, будучи втайне синим, учился здесь: Блюм запретил Питу приближаться к школе ближе, чем на морскую милю.
Хоть Блюм и был страшно зол, но добрее его не было человека во всей Бермудии. Это получилось следующим образом: в очередном учебном походе он так замучил юнг, что тем стало просто невмоготу. И один из них, совсем юный, имени которого Блюм даже и не упомнит, однажды взял да и сиганул в море с самой высокой реи – да еще в том месте, где кишели акулы.
– Будь ты проклят, проклятый Блюм! – крикнул он на лету. – Умираю, но не сдаюсь!
Судя по длине этой фразы, вы можете судить, как высока была та рея.
Мальчик расшибся о воду.
Блюм сделал вид, что ничего особенного не произошло.
– Спартанских мальчиков вообще засекали насмерть! – заявил он. – Зато из них получались лучшие воины во всей Древней Греции!
Юнги молчали. Никто не рискнул спросить, как из мальчиков, которых засекали насмерть, получались лучшие воины.
А книжка о Спарте, которую Блюм купил случайно, потому что вообще-то не читал книг, стала его любимой. Именно оттуда он черпал вдохновение, когда воспитывал юнг. Даже подумывал, не завести ли на корабле лисенка, чтобы кто-то из мальчишек захотел его украсть (потому что странно не захотеть украсть лисенка), спрятал бы его под рубашку и не хотел бы признаваться, что украл, и лисенок выгрыз бы ему весь живот – н у, то есть, все как в книге. Однако лисенка завести было недосуг. На корабле водились крысы – такие, что могли бы сгрызть целого человека живьем, но крыс юнгам красть почему-то не хотелось.
Короче говоря, Блюм отнесся к происшествию как к издержкам воспитания. Слабый погибает, сильный крепнет.
Но мальчик стал сниться ему по ночам.
Потом начал появляться среди парусов, мачт и рей – чаще всего в полнолуние, обращая к Блюму синее лицо с красными глазами и медленно говоря:
– Будь ты проклят, проклятый Блюм! Умираю, но не сдаюсь!
– Я не могу быть проклят, если я уже проклятый, – отшучивался сперва Блюм.
Потом стал палить в призрак из ружья.
Потом принялся лечиться неумеренными дозами виски.
Потом начал говорить юнгам:
– Детишки, вы только оставайтесь живыми, ладно?
И понял, что для него это конец. Он идет против собственной системы воспитания.
Однажды ночью он стоял на палубе в приступе смертельной тоски, глядел на волны и вдруг сказал вслух:
– Будь я проклят, проклятый Блюм. Чтоб я пропал!
И пропал.
Не сразу до него дошло, что случилось, а когда он понял, насколько коварна эта страна, фиксирующая то желание, с которым оказываешься в ней, он ужаснулся. Дело в том, что в момент исчезновения он желал повернуть время вспять и с самого начала обращаться с детьми не так, как раньше, а по-доброму. Но при этом он оставался злым и свирепым. Вот и стал директором школы – единственного места, где можно было реализовать свое желание быть добрым с детьми. Облегчало положение, что при этом можно и даже нужно оставаться если не злым, то строгим. Если директор не строг, это не директор, уж поверьте.
Вот такой человек встретил Ника.
– Здравствуй, жертва! – завопил Кривой Блюм. – Новичок, шток тебе в глотку! Как себя чувствуешь, змееныш? Да не бойся, триста пятьдесят три шампуня на твою голову, я тебя сырым не съем, обязательно изжарю! Ну что, будем учиться?
Ник хотел сказать, что у него таких планов на летние каникулы не было, но тут Ольмек отозвал Кривого Блюма в сторонку и стал что-то ему втолковывать, а Ника обступили школьники. Было их для обычной школы маловато – всего человек тридцать. Но Ник тут же сообразил, что это нормально: дети путешествуют гораздо меньше взрослых. Значит, реже оказываются в Бермудском треугольнике и реже пропадают.
Выглядели и были одеты они обычно, возраст – примерно от семи до пятнадцати лет.
Вперед уверенно прошел (перед ним все расступались) молодой человек лет четырнадцати. То есть мальчик еще, конечно, но что-то в нем такое было, что невольно побуждало мысленно называть его молодым человеком. Он был загорелым, высоким, крепким, со светлыми короткими волосами и приветливыми ясными голубыми глазами.
– Как себя чувствуешь? – спросил он Ника и, не дожидаясь ответа, протянул руку: – Томас Харди, можно просто – Командир.
– Николай, можно просто – Ник. А почему Командир?
– Потому что командир. Это скауты, – показал Томас на группу мальчишек своего возраста. – Мы попали сюда сорок три года назад и неплохо проводим время. Хо? – спросил он своих мальчишек.
– Хо! – ответили они дружным хором.
Томас Харди умолчал о том, как именно они сюда попали.
Они действительно были скауты, то есть юные любители коллективных приключений на природе. Сорок три года назад под руководством трех преподавателей они отправились в поход в лесные дебри. Дебрей, правда, во Флориде было не так уж много, все больше заповедники. Но кое-где еще оставались места, похожие на дикие. В одном из таких мест, на берегу залива, юные путешественники разбили палатки, учились разводить костры и готовить пищу, соревновались в ловкости и смелости. У них было три отряда, и отряд Томаса лидировал. Но предстояло сложное состязание: кто первым достигнет буйков на весельной лодке. (Буйки заранее установили преподаватели.) Опыта ни у кого не было, а Томас знал, что именно опыт решает все. Поэтому он подговорил свою команду потренироваться ночью. Они тайком вышли из палатки, пробрались к берегу, уселись в лодку и взялись за весла. Тут же поняли, какое это непростое дело: одновременно поднять весла, сделать ими полукруг, опустить в воду не глубоко, но и не совсем поверху, одновременно с силой потянуть рукояти весел на себя, вынуть лопасти из воды, опять сделать полукруг… На то, чтобы добиться хоть какой-то согласованности, ушло не меньше часа, при этом лодка практически крутилась на месте: то справа гребли слишком сильно, то слева, то вроде ровно с обоих бортов, но почему-то не туда.
Наконец они достигли буйков и издали радостный клич.
И стали разворачиваться к берегу, уверенные, что завтра обязательно победят.
И только тут заметили, что волны стали больше, чем были. Их резиновая лодка высоко поднималась, а потом круто соскальзывала (казалось – падала) вниз, в животах что-то холодело и обрывалось, весла вместо того, чтобы погружаться в воду, загребали воздух, стучали друг о друга и попадали даже по головам впереди сидящих, но те не успевали обижаться: не до этого.
– Мы не туда плывем! – уверенным голосом воскликнул Томас-Командир, увидев, что буйки опять находятся впереди.
– Мы-то туда, это буйки теперь не там! – кислым голосом прокричал Юл, у которого и кличка была – Кислый.
Все пригляделись и поняли: на очередной волне лодка перемахнула кормой через буйки и отдалилась от берега. То есть они гребут вперед, а движутся назад!
– Веслами работай! По моему счету! И – раз! – скомандовал Томас-Командир.
Все послушно взмахнули веслами, но в это время лодку подняло на самый гребень волны, отчего весла в очередной раз зачерпнули пустоту.
– Надо не тут, а когда будем внизу, на дне воды! – закричал ворчун Дэвид, у которого и кличка была Ворчун. При этом он любил все называть точно, вот и сказал «на дне воды» – чтобы поняли.
– Когда будем на дне, будет уже поздно! – не преминул сострить шутник Вацлав, у которого и кличка была Шутник. Ему было страшно, как и другим, но такую уж он имел натуру – не мог пропустить повода пошутить.
– Сменить командира! – закричал задира Майк, который, ясное дело, имел кличку Задира и который при малейшей трудности все валил на старших.
– Не согласен! – закричал Спорщик Сэм, который не расслышал, что предложил Задира, но считал своим долгом поспорить, потому что с первого раза ни на что не соглашался.
