Десмонд Бэгли - Оползень (Сборник)
Меткаф сделал большие глаза.
— Ого! — воскликнул он. — Видно, кто-то напоил тебя тигриным молочком. Что это ты так забеспокоился о его безопасности?
Он пристально посмотрел на меня, потом вдруг засмеялся и щелкнул пальцами.
— Ну конечно же, это графиня накрутила цыпленка!
— Ее в это дело не впутывай.
Меткаф смущенно улыбнулся:
— О, эти молодые, никогда не знаешь, чего от них ждать.
— Заткнись!
Он вытянул перед собой руки в притворном ужасе.
— Ладно, ладно. — И снова засмеялся. — Ты сам чуть не убил Эстреноли. Ударь ты сильнее — и он был бы уже покойником.
— Я не мог убить его.
— За это я не поручусь, — сказал Меткаф. — Он все еще не пришел в сознание. Эскулап вправил ему челюсть, но говорить он не сможет еще месяц.
Он снова наполнил стаканы.
— Хорошо, я прослежу, чтобы в Рим он прибыл не в худшем, чем сейчас, виде.
— Мне нужно подтверждение от самого Эстреноли, например, в виде письма из Рима по почте с датой отправки не позднее недели.
Внешне Меткаф оставался спокойным.
— Не слишком ли много требуешь? — спросил он вкрадчиво.
— Это необходимо, — упрямо сказал я.
Он пристально вглядывался в меня.
— Кто-то пытается сделать из тебя настоящего мужчину, Хал, — наконец проговорил он. — Ладно, пусть будет по-твоему.
Он подтолкнул ко мне стакан через стол.
— Видишь ли, — сказал он задумчиво и тихо, — на твоем месте я не стал бы задерживаться в Рапалло, а наскоро бы приладил киль и смылся. С таким человеком, как Торлони, лучше не иметь дел.
— У меня нет никаких дел с Торлони, я видел его сегодня в первый раз.
Он кивнул:
— О'кей, если тебя устраивает такая игра, пожалуйста, дело твое. Но смотри, Хал! Ты только что ставил мне условия, и я их принял, поскольку Эстреноли меня не интересует, а ты мне вроде приятель, да, может, я и сам согласен с твоими условиями. Но не пытайся давить на Торлони, он отчаянный малый — съест тебя и не подавится.
— Я не трогаю Торлони до тех пор, пока он не трогает меня. — Я допил стакан и поднялся. — Увидимся еще.
Меткаф усмехнулся:
— Наверняка. Как ты сказал, в таком маленьком городке трудно разминуться.
Меткаф проводил меня на палубу, и, возвращаясь на верфь, я всю дорогу размышлял о нем. Вроде бы разговор получился откровенный, но не совсем — в общем, поведение Меткафа стало для меня еще более непонятным. Он ведь сказал именно то, что думал: смывайся, пока Торлони из тебя котлету не сделал. А я пытался понять, какова роль Меткафа, что заставляет его предупреждать меня, ведь Торлони — его человек. Но это не умещалось в моей голове.
Когда я вернулся на верфь, работа в ангаре шла полным ходом, как будто никогда и не останавливалась. Я увидел ставшую привычной картину: плавится золото, излучая яркий свет, Курце наклоняется над формой и выливает туда жидкий металл.
Подошла Франческа, и я сказал ей:
— Я обо всем договорился — ты получишь известие от Эдуардо через неделю.
Она вздохнула:
— Иди поужинай. Ты еще не ел.
Поблагодарив, я пошел за ней в домик.
Глава VII
Золотой киль
Мы работали, Боже, как мы работали!
Вспоминая ту неделю, я переношусь в темную мастерскую с мелькающими на фоне разноцветных вспышек тенями. Мы плавили и лили золото по шестнадцать часов в сутки, когда руки уже отказывались служить, а глаза воспалялись от яркого свечения печей. Мы падали поздно ночью в постель и засыпали, не донеся голову до подушки, часы сна казались мгновенными, и снова надо было вставать к этому проклятому конвейеру, который я сам придумал.
Мне стали ненавистны и вид золота, и прикосновение к нему, и даже его запах — да, во время плавки появлялся характерный запах, — и я мечтал о том времени, когда мы снова выйдем в море, и мне не о чем будет беспокоиться, кроме шквалов и береговых укрытий. Я бы скорее согласился оказаться в маленькой лодке один на один с ураганом в Вест-Индии, чем еще раз пережить такую неделю!
Но работа подходила к концу. Масса золота в форме увеличивалась, а груда слитков уменьшалась. Мы делали больше двухсот пятидесяти плавок в день и подсчитали, что опережаем составленный график на полдня. Двенадцатичасовой выигрыш во времени — не так много, но от него зависели наша победа или наше поражение.
Меткаф и Торлони вели себя на удивление тихо. За нами наблюдали — точнее, наблюдали за верфью, и все. Несмотря на подкрепления, высланные Торлони в Рапалло, и несмотря на тот факт, что он лично прибыл руководить операцией, против нас не предпринимали никаких открытых действий.
Я ничего не мог понять.
Франческа сохраняла бодрость и в такой обстановке. Она успевала вести хозяйство, получать донесения и давать указания нашей разведывательной службе. И хотя из-за напряженной работы у нас не было времени побыть вдвоем, ее маленькие знаки внимания — прикосновение руки или улыбка, посланная тайком, — давали мне силы работать.
Через пять дней после нашей встречи с Меткафом она получила письмо, которое, прочитав, сожгла, и я видел по выражению ее лица, что письмо причинило ей боль. Она подошла ко мне и сообщила, что Эдуардо в Риме.
— Значит, Меткаф выполнил обещание, — сказал я.
Легкая улыбка мелькнула на ее губах.
— И я свое выполню… — И серьезно добавила: — Завтра надо показаться врачу.
— У нас нет времени, — нетерпеливо ответил я.
— Постарайся найти, — настаивала она. — Очень скоро тебе придется управлять яхтой, ты должен быть здоров.
В разговор она втянула Курце.
— Она права. Не можем же мы зависеть от Уокера!
Еще одна забота! Уокер менялся на глазах. Он стал угрюмым и необязательным, впадал в ярость и без причины ссорился со всеми подряд. Золото портило его медленно, но верно, действуя сильнее, чем алкоголь…
— Давай, парень, отправляйся к врачу, — сказал Курце и робко улыбнулся. — Это из-за меня тебе досталось. Если бы я получше укрепил тот проход!.. Иди, я позабочусь, чтобы работа без тебя не пострадала.
Впервые Курце признал свою вину, и я почувствовал к нему уважение. Но вот моя ободранная рука сочувствия у него не вызывала, он утверждал, что настоящий мужчина должен уметь драться, не причиняя себе вреда.
Итак, на следующий день Франческа повезла меня к врачу. Он присвистывал, причмокивал, осматривая меня, бинтовал и наконец с удовлетворением заметил, что процесс заживления идет быстро, но надо показаться ему на следующей неделе в это же время. Я пообещал приехать, хотя знал, что в это время мы уже будем держать курс на Танжер.
Когда мы вернулись в машину, Франческа сказала:
— А теперь поедем в гостиницу «Леванте».
— Мне нужно на верфь.
— По-моему, тебе не мешает выпить, несколько минут ничего не изменит.
Мы отправились в гостиницу, зашли в бар и заказали выпивку. Франческа повертела в руках бокал и неуверенно сказала:
— Есть еще кое-что… есть еще причина, почему я привезла тебя сюда. Мне хотелось, чтобы ты встретился тут кое с кем.
— С кем же? Кто здесь может быть?
— Мой отец живет в этой гостинице сейчас. Хорошо бы тебе встретиться с ним.
Для меня ее предложение было полной неожиданностью.
— Он знает о нас?
Она покачала головой.
— Нет. Я рассказала ему о золоте и драгоценностях. Он очень рассердился, и не знаю, что он собирается делать. О нас с тобой я ничего не говорила.
Похоже, мне предстоял трудный разговор. Ситуация уж очень необычная: будущий зять должен услышать от старого человека, что он вор, а потом попросить у него руки дочери, которая к тому же замужем за другим.
И я сказал:
— Мне давно хотелось познакомиться с твоим отцом.
Мы осушили бокалы и поднялись в номер. Отец Франчески сидел в кресле, укрытый до пояса шерстяным одеялом; когда мы вошли, он открыл глаза. Я увидел совсем седого дряхлого человека, борода его больше не топорщилась, волосы стали тонкими и редкими. Перед нами сидел усталый старик с погасшим взглядом.
— Это мистер Халлоран, — представила меня Франческа.
Я подошел ближе:
— Очень рад познакомиться с вами, сэр.
В глазах его зажглись искорки.
— Неужели? — сказал он, не замечая моей протянутой руки, и откинулся в кресле. — Значит, вы и есть тот самый вор, который вывозит золото, принадлежащее моей стране?
Я почувствовал, как мне сводит судорогой скулы, но возразил спокойно:
— Очевидно, вы не знаете законов своей страны, сэр.
— О! Быть может, вы просветите меня, мистер Халлоран?
— Эти ценности подпадают под статью закона об утраченной собственности, — сказал я. — В соответствии с итальянским законом, первый, кто заявит на них права, становится их владельцем.
