Кит Скрибнер - «Гудлайф», или Идеальное похищение
Ощущение, что Джейн по-прежнему ее обнимает, прошло, из тела ушло тепло объятия, и Нанни почувствовала сильную боль в груди. Она попыталась прогнать ее, глубоко дыша, — это, конечно, фантомная боль в левой груди, в той, которую ей убрали. Массажистка в санатории советовала ей дышать поверх боли. Или через боль. Прополаскивать болевую область дыханием, пока боль не рассосется. Нанни положила руки ладонями вниз на стойку и выпрямилась. Глубокое дыхание. Глаза закрыты. Не сгибаться перед болью, не сутулиться, расправить грудь. Расправить!
Она коснулась лба, потом — щек, будто проверяла, не поднялась ли температура. Надавила ладонями на грудь, потом — на ребра, потом провела руку сквозь боль, которая парила перед ее телом, словно электрическое свечение, и крепко прижала ладонь туда, где сердце.
Звон колокола заставил ее вздрогнуть. Этот звон был ей знаком, хотя она не помнила — откуда. Нанни глядела на стойку, на розовые керамические плитки вдоль ее края, и вдруг вспомнила. Тогда тоже звонил колокол — корабельные часы Стоны. Как же это она могла забыть?! Фантомная боль угасала, Нанни оставила ведерко со льдом на стойке и бросилась в столовую, пробираясь сквозь толпу мужчин, сквозь облака сигаретного дыма; какой-то молодой полицейский махал рукой, разгоняя дым, как бы расчищая ей путь. Брэдфорд Росс, глава службы безопасности «Петрохима», опершись локтем о подоконник, смотрел в окно.
— Есть что-то, — сказала Нанни, добравшись до окна, — что-то такое, о чем я совершенно забыла упомянуть.
Брэдфорд Росс распрямился и встал перед Нанни, расправив плечи, будто так он мог лучше ее слышать. Он поднял вверх палец, и начальник полиции и представитель страховой компании тут же подошли и встали рядом, образовав перед ней неплотный полукруг.
— Я была на передней террасе, поливала цветы, и кто-то бежал трусцой, только движения ног были какие-то странные. Неловкие. Была ли это женщина? Да, я думаю, это была женщина. Розовые спортивные брюки. Она остановилась прямо перед въездом в нашу аллею. Когда Стона налаживал новые часы.
— А лицо ее вы видели? — спросил Брэдфорд. Остальные записывали что-то в блокнотах. — А волосы?
— Только ноги.
Мужчины перестали записывать.
— А машину вы видели? — спросил Дейв Томкинс, начальник полиции.
— А вы прежде ее видели? Где-нибудь? Она была одна? — Брэдфорд коснулся ладонью локтя Нанни.
Она закрыла глаза. Она видела только ноги, розовое мельканье сквозь зеленую листву, пугающе знакомый прихрамывающий бег. Она слышала хриплые крики птиц и звон колокола. Звон корабельных часов Стоны.
Нанни открыла глаза и взглянула на лица мужчин, с надеждой смотревших на нее, державших наготове блокноты с занесенными над ними ручками; на поясах у них были рации, от ушей змеились провода, их пиджаки вспучивались над револьверами… И она поняла, что все эти люди совершенно беспомощны.
У них было лишь две улики — несколько кусочков синей автомобильной краски на дороге и след покрышки на мокрой земле у ящика для писем. Они сделали гипсовый слепок. Опознали шину. Такие бывают у фургонов или пикапов. Они начнут, так объяснил ей Дейв Томкинс, с краденых машин, потом проверят все взятые напрокат. Сняли отпечатки пальцев в «мерседесе» Стоны. Опросили соседей. Ничего. По сути, у них нет ничего. Нанни они об этом не сказали, но она знала. Видела по их полным ожидания лицам, по вытянутым вперед головам, по напряженно застывшим над блокнотами ручкам, и она понимала, что точно так же, как она сама, они ждут телефонного звонка. А до тех пор — они могут только ждать.
Малкольм крепко держался за перила, пытаясь отдышаться. В другом конце подвала, по ту сторону отопительного котла, над картонными ящиками с семейным скарбом низко наклонился Тео. Казалось, его тело качается из стороны в сторону — прямо над ним раскачивалась на проводе лампочка без абажура. Цепочка выключателя, словно тикая, постукивала о ее матовое стекло. Неглубоко вздохнув, Малкольм отпустил перила.
— Что ты ищешь, сынок?
Тео резко обернулся:
— Господи Исусе! Разве можно так подкрадываться к человеку!
Малкольм пригнулся под низко идущей, обернутой асбестом трубой, снимая с лица невидимые паутинки. Откашлялся и сплюнул мокроту в ведро, стоявшее под спускным краном у основания котла и до половины наполненное затхлой водой.
— Я бы подумал, что ты слышишь, как я по лестнице топаю, так я пыхчу и отдуваюсь. Ох уж эти чертовы легкие!
Тео снова принялся рыться в ящиках с барахлом.
— Ну как они приняли этот твой ящик для спасательных жилетов? — спросил сына Малкольм.
— Он им очень понравился, — ответил Тео не оборачиваясь. — Говорят — для их целей вполне подходит. Прочный и простой. Я знаю, ты бы сделал что-нибудь посимпатичнее, только им там для этих дел изящная мебель не нужна.
— Ну, тогда хорошо. — Малкольм откашлялся. — Было кое-что, — проговорил он, как раз когда Тео подносил к носу какую-то штуковину из яркого цветного ситца с оборками. — Кое-что такое, что я хотел с тобой обсудить.
— Ох Господи! Коллин такой вопеж поднимет из-за этих подушек. Совсем заплесневели.
— Да ерунда. Просушите на веревке — все и выветрится. — Возможно, сейчас не самое лучшее время говорить с Тео о серьезных вещах. Но если не сейчас, то когда? — Дело в том, что…
— О нет! — Это Тео открыл еще один ящик. — Нет, нет, нет! — Он отшвырнул журнал, страницы зашелестели, раскрываясь, когда журнал полетел через подвал. Он ударился об асбестовое покрытие трубы: на пол посыпался мелкий белый порошок. — Моя подборка журнала «Парус»! За четыре года! Совсем погибла! Здесь внизу все просто совершенно мокрое. — Держа ящик в руках, Тео раздраженно повернулся к Малкольму: — Ты ведь знаешь, мы оставили здесь вещи, потому что в доме столько пыли. Да еще сигаретный дым.
Нет, сейчас не время обсуждать дела. Тео вывалил глянцевые журналы на пол и ногой отправил картонный ящик в угол подвала; потом открыл еще один.
— Что ты ищешь? Может, это что-то такое, что есть у меня наверху?
Тео торопливо рылся в мешанине удлинителей и телефонных проводов, почти не обратив внимания на то, что электрическая точилка для карандашей упала на бетонный пол и ее пластмассовая крышка разбилась. Сын Малкольма оказался человеком, не умеющим ценить вещи.
Малкольм не хотел вступать в перепалку. Он просто хотел объяснить сыну про ценные бумаги — депозитный счет и индивидуальный пенсионный счет. Ему хотелось, чтобы Тео знал про сберегательные облигации и про его долю в том рыбачьем домике. Ведь теперь с недели на неделю Малкольм может отправиться тем же путем, каким уходил Рэймонд Ковальски: Рэймонду в нос вставили трубку, а другую — в руку, одели в ночную рубашку и поместили в полиэтиленовую палатку — ждать, когда его легкие совсем закроются, перестанут работать.
— А как этот фургон, хорошо бегал? — спросил Малкольм у сына. — Двигатель тянул нормально?
— Ага. Нормально, пап. — Тео вытащил из мешанины проводов телефон.
— По звуку судя — четыре литра двести. Немногого стоит, если груз везти. Некоторые считают, они больше миль намотают, если на шестой будут ехать, только я в это не верю. Не выйдет, если у двигателя мощности не хватает.
— Он хорошо шел.
— Я сегодня по сканеру слышал — два-ноль-семь по полицейскому радио выходил, — сказал Малкольм, прижав два пальца к хрупкой изоляции трубы. Тео бросил телефон. — Из Ашертона. Вроде какое-то крупное ЧП, — продолжал Малкольм. Он не может оставить Дот это дело с асбестом: еще одна задача, которую надо решить, пока он не помер. — Безопасность «Петрохима» тоже по полицейскому выходила. Похоже, это с одним из их людей связано.
— Они кого-нибудь подозревают? — спросил Тео. Малкольм отвел взгляд от трубы и посмотрел на сына. Теперь Тео стоял к нему лицом. — А федералы уже прибыли?
— Про это не слышал. Они пока все еще пытаются выяснить, в какую сторону собственные задницы повернуть. Говорят о пропавших без вести, но я-то думаю, в это никто не верит.
— А улики?
В голосе Тео слышалось равнодушие. Он спокойно скрестил на груди руки и принялся покачиваться с носка на пятку и обратно. Малкольм оперся ладонью о сгиб трубы, разделявшей их. Такое редко происходило между отцом и сыном: двое мужчин беседовали.
— Ничего такого не прозвучало. Но Дейв Томкинс там, на месте преступления. Ты не помнишь, кто-нибудь из петрохимовских шишек живет на Карнеги-лейн?
Полицейские дела были темой, которую оба всегда с готовностью обсуждали. Тео казался таким многообещающим полицейским в первые годы своей службы.
— Значит, никаких улик?
— Слушай, вот что я тебе скажу. Мы зазовем Дейва Томкинса к нам на чашечку кофе и выпотрошим…
— Ох, вот уж не надо! — Тео нырнул под трубу. — Я слишком занят. Это дело с яхт-клубом либо прогорит, либо выгорит, да по большому счету, в ближайшие пару дней. — Тео уже был на середине лестницы, зажав под мышкой пестрые подушки.
