Тана Френч - Ночь длиною в жизнь
— Конечно. Спасибо, что предложил.
— А что насчет Холли?
— То есть?
— Ее примут в мамином доме?
— Ты хочешь, чтобы она… Я-то решила…
— Не знаю, я еще так далеко не загадывал.
— И никто не знает… — Джеки устало вздохнула. — Пока не… Ну в общем… Пока все не образуется.
Пока не состоится суд, пока Шая не оправдают или не осудят на два пожизненных; и все это зависит от того, какие показания против него даст Холли.
— Я так долго ждать не могу, Джеки. И не хочу терпеть уклончивых ответов. Речь идет о моем ребенке…
— Правду сказать, Фрэнсис, на твоем месте я бы ее придержала. Ради нее самой. Все на грани, все на взводе, рано или поздно кто-нибудь ляпнет что-нибудь обидное — не нарочно, конечно… Подожди пока. Думаешь, это нормально? Ей очень тяжело?
— Я справлюсь. Понимаешь, Холли вбила себе в голову, что она виновата в том, что случилось с Шаем, — а даже если нет, вся семья так считает. Если держать Холли подальше от ма — что совсем несложно, честно говоря, — то девочка только сильнее в это поверит. На самом деле мне глубоко плевать — пусть это чистая правда и пусть вся семья считает ее прокаженной, но я хочу, чтобы Холли знала: ты — исключение. Девочка расстроена, она уже потеряла столько людей, что на всю жизнь хватит. Я хочу, чтобы она знала: ты по-прежнему в ее жизни, ты не собираешься от нее отказываться и ни капельки не винишь за ту наковальню, которая рухнула нам на голову. В этом есть что-то сложное?
Джеки пыталась прервать меня испуганными сочувствующими звуками.
— О Господи, как я могу ее винить — ее ж и на свете не было, когда все началось! Крепко обними ее от меня и скажи, что я скоро приеду.
— Хорошо. Я так и думал. Впрочем, не важно, что скажу я: ей надо услышать это от тебя. Можешь ей позвонить и договориться о встрече? Помоги ребенку привести мозги в порядок. Ладно?
— Конечно, позвоню. Все, давай прямо сейчас, жутко даже представить, как она сидит вся расстроенная и несчастная…
— Джеки, — сказал я. — Еще секундочку.
— Что?
Я готов был дать себе подзатыльник, но все равно спросил:
— Скажи мне, раз уж зашла речь… А мне ты когда-нибудь позвонишь? Или только Холли? — Пауза длилась долю секунды, но мне показалось — вечность. — Если не с руки, то ничего страшного. Я понимаю, тебе это может выйти боком. Просто хочется знать, чтобы попусту не тратить время и нервы. Разве так не лучше?
— Да, лучше. Господи, Фрэнсис… — Короткий вздох, почти спазм, словно ее ударили в живот. — Конечно, я свяжусь с тобой. Конечно. Просто… нужно время. Может, несколько недель, или… Не буду тебе врать: у меня мозги всмятку, не знаю, что и делать. Наверное, должно пройти время…
— Разумно, — сказал я. — Поверь, мне знакомо это чувство.
— Прости, Фрэнсис, — тихо и обреченно произнесла она.
Расстраивать ее дальше не хотелось.
— Всякое бывает. Ты не виновата — не больше, чем Холли.
— Я виновата. Если бы я не привела ее к ма…
— Или если бы я не привез ее в тот самый день. А еще лучше — если бы Шай… Ну ладно… — Остаток фразы повис в пространстве между нами. — Ты сделала что могла; большего не сумел бы никто. Соберись с мыслями, не спеши и позвони, когда сможешь.
— Позвоню. Ей-богу, позвоню. И, Фрэнсис… Береги себя. Серьезно.
— Постараюсь. Ты тоже, милая. Когда-нибудь свидимся.
Перед тем как Джеки отключилась, я снова услышал короткий, болезненный вздох. Очень хотелось надеяться, что она пойдет к Гэвину под бочок, а не останется плакать в темноте.
Несколько дней спустя я отправился в «Джервис-центр» и купил телевизор-монстр, созданный для тех, в чьем мире невозможно скопить на что-то более существенное. Я, конечно, понимал, что электроники, самой что ни на есть впечатляющей, недостаточно, чтобы Имельда отказала себе в удовольствии вдарить мне в пах, так что я припарковался в начале Холлоус-лейн и стал ждать, пока Изабелла вернется домой оттуда, где шаталась весь день.
Был холодный серый день, тучи набухли то ли снегом, то ли дождем, выбоины подернулись льдом. Изабелла, появившись со Смит-роуд, шла, плотно запахнув тонкое псевдодизайнерское пальтецо, которое не спасало от пронизывающего ветра. Я вышел из машины и шагнул ей навстречу.
— Изабелла? — уточнил я.
Она с подозрением взглянула на меня:
— А кто спрашивает?
— Тот самый кретин, который разбил твой телевизор. Приятно познакомиться.
— Отвали, а то закричу!
Вся в мать, такая же мудрая. У меня прямо мурашки по коже побежали.
— Притормози, леди Шумахер. Сегодня я не для скандала.
— Тогда что тебе надо?
— Я привез вам новый телевизор. С Рождеством!
Взгляд стал еще подозрительнее.
— Почему?
— Слышала про комплекс вины, а?
Изабелла сложила руки на груди и уперлась в меня презрительным взглядом. Вблизи сходство с Имельдой уменьшилось, а подбородок был круглый, как у Хирнов.
— Вали отсюда со своим теликом, — сообщила она. — Хотя спасибо, конечно.
— Может, сначала маму или сестру спросишь?
— Ага, сейчас. Откуда нам знать, вдруг эту хрень сперли позавчера? Мы возьмем, а ты вечером придешь нас арестовывать?
— Ты переоцениваешь мои умственные способности.
Изабелла подняла бровь.
— Или ты недооцениваешь мои. Потому что я не такая тупая — брать что-нибудь у копа, который ненавидит мою маму.
— Да какая ненависть! У нас просто было небольшое расхождение во взглядах, все разрешилось, я ей больше не опасен.
— Надеюсь. Мама тебя не боится.
— Хорошо. Хочешь — верь, хочешь — нет, я ее обожаю. Мы росли вместе.
Изабель задумалась.
— Тогда зачем ты разбил наш телик? — спросила она.
— А что мама говорит?
— Ничего.
— Тогда и я помолчу. Джентльмену не подобает раскрывать тайну дамы.
Она бросила на меня испепеляющий взгляд, чтобы показать, что дурацкий треп не произвел на нее впечатления; впрочем, в ее возрасте я не произвел бы на нее впечатления, что бы ни вытворял. Я попробовал представить, каково это: видеть родную дочь с грудью, с подведенными глазами и с полным правом сесть на самолет и улететь куда захочется.
— Эта фигня, чтобы она правильно говорила на суде? Так она уже дала показания твоему молодому приятелю — как его там, — ну, рыжему дурню.
До начала суда она еще десять раз изменит эти показания; но если бы я вознамерился подкупить Имельду Тирни, то вовсе не требовалось выбиваться из бюджета; хватило бы пары блоков сигарет «Джон Плеер». Впрочем, я решил Изабель об этом не рассказывать.
— Меня это не касается, — отмахнулся я. — Скажем прямо: я не связан с этим делом или с этим парнем и мне ничего не нужно от твоей мамы. Понятно?
— Ну так ты первый. А раз тебе ничего не надо, я пойду, ладно?
На пустынной Холлоус-лейн — ни старушек, начищающих медь, ни скандальных мамочек; двери плотно закрыты от холода — но в тени за занавесками прятались любопытные глаза.
— Можно спросить?
— Сколько угодно.
— Где ты работаешь?
— Тебе-то что?
— Люблю шпионить. Это секрет?
Изабель завела глаза.
— Я хожу на курсы секретарей суда. Достаточно?
— Здорово! — похвалил я. — Молодец.
— Спасибо. Я спрашивала твоего мнения?
— Я уже говорил тебе: мне нравилась твоя мама, в давние дни. Приятно узнать, что у нее есть дочь, которой можно гордиться и которая присматривает за ней. Слушай, отнеси ей этот чертов телевизор, а?
Я открыл багажник. Изабель передвинулась поближе, держась на расстоянии — а вдруг я похищу ее и продам в рабство? — и взглянула.
— Ничего себе! — не удержалась она.
— Последний писк современной технологии. Хочешь, я отнесу, или позовешь приятеля, чтобы помог?
— Он нам не нужен. Что тебе тут не понятно?
— Послушай, эта хрень стоила мне больших денег. Он не ворованный, не заразный, и правительство не может следить за тобой через экран. В чем проблема?
Изабель взглянула так, как будто сомневалась, что я в состоянии собственные трусы надеть не задом наперед.
— Ты родного брата сдал…
Приехали. Я полный болван — решил, что никто ничего не узнает. Шай, конечно, держал рот на замке, но обитатели Фейтфул-плейс узнавали все каким-то сверхъестественным образом… Впрочем, никто не мешал Снайперу, пока он опрашивал население, бросить намек. Тирни запросто подобрали бы телевизор, выпавший из грузовика; возможно, даже приняли бы подарок от дружелюбного соседа-наркодилера Деко, если бы он вообразил, что чем-то им обязан. Однако у них не возникало желания иметь дело с таким, как я. Даже если я защищался, ни для Изабель Тирни, ни для восхищенных зрителей и ни для кого угодно в Либертис это ничего не меняло. Отправь я Шая в реанимацию или на кладбище Гласневин — потом целый месяц все одобрительно кивали бы мне и хлопали по плечу; но что бы он ни натворил, это не оправдывало доноса на родного брата.
