Тана Френч - Ночь длиною в жизнь
— Держи, — сказал я, возвращая тетрадь. — Если начнет ругаться, дай мой номер телефона и скажи, чтоб не лезла. Ладно?
— Ага. Спасибо, папа.
— Твоей маме надо обо всем узнать. Давай я все ей объясню.
Холли кивнула, убрала тетрадь, но осталась сидеть, щелкая пряжкой ремня на сиденье.
— Что тебя беспокоит, птичка? — спросил я.
— Ты и бабушка ругались друг на друга.
— Да. Ругались.
— Почему?
— Понимаешь, мы время от времени действуем друг другу на нервы. Никто в мире так не достает, как семья.
Холли запихнула Клару в сумку и рассеянно гладила пальцем потертый плюшевый нос лошадки.
— Если бы я сделала что-нибудь плохое, ты бы соврал полиции, чтобы мне не попало?
— Да, соврал бы. И полиции, и папе римскому, и президенту земного шара — ради тебя врал бы до посинения. Это неправильно, но я все равно бы так поступил.
Холли протиснулась между сиденьями, обхватила руками меня за шею и прижалась щекой к моей щеке. Я до смерти перепугался и обнял ее так крепко, что чувствовал, как колотится ее сердце — быстро, легко, как у дикого зверя. Мне нужно было сказать ей миллион вещей — и все ужасно важные, — но я не мог произнести ни слова.
Наконец Холли с тяжелым вздохом разжала руки, вылезла из машины и забросила на спину портфель.
— Если я должна говорить с этим твоим Стивеном, то можно в среду? Я хочу пойти к Эмили поиграть.
— Разумеется, милая. В любой день, какой тебе подойдет. А теперь иди. Я скоро; мне только нужно позвонить.
Холли кивнула. Подходя к дому, она тряхнула головой и собралась, расправив устало поникшие плечи. Когда Лив открыла дверь и распахнула объятия, узкая спина Холли снова стала прямой и крепкой как сталь.
Я закурил и первой затяжкой уничтожил полсигареты. Немного успокоившись, я позвонил Стивену.
Связь была дерьмовая — видимо, он находился в клетушках убойного отдела, в недрах Дублинского замка.
— Это я. Как дела? — поинтересовался я.
— Неплохо. Как вы и говорили, он все отрицает — если вообще снисходит до ответа; а так больше молчит, только спрашивает, какова на вкус ваша задница.
— Очаровашка. Это семейное. Не позволяй ему тебя достать.
— Господи, да мне-то что! — рассмеялся Стивен. — Пусть говорит что хочет; я-то вечером домой пойду… И вот еще: у вас есть что-нибудь, чтобы сделать его поразговорчивей? — В голосе Стивена звенела уверенность и радостное возбуждение. Из вежливости малыш пытался говорить спокойно, но в глубине души был доволен донельзя.
Я рассказал ему, что у меня есть и как я это нарыл, со всеми тошнотворными вонючими подробностями: информация — это оружие, и Стивену не нужны пробелы в его арсенале.
— Он обожает наших сестер, особенно Кармелу, и мою дочь Холли. Меня он ненавидит всей душой, он ненавидел Кевина, хотя не признает этого, и ненавидит собственную жизнь. Тем, кто доволен своей жизнью, он ужасно завидует — наверняка и тебе тоже. И, как ты сам уже убедился, у него есть выдержка.
— Ясно, — отрешенно сказал Стивен; его мозги вовсю работали. — Ага, ладно. Это можно использовать.
Малыш превращался в мужчину моей мечты.
— Разумеется. Кстати, до сегодняшнего вечера он полагал, что почти вырвался: собирался купить магазин велосипедов, папу сплавить в дом престарелых, переехать и зажить достойной жизнью. Несколько часов назад он считал себя властелином своей судьбы.
Стивен молчал, и я даже испугался — не решил ли он, что я жду от него сочувствия.
— Ну, если я с этим его не разговорю, то я вообще не заслуживаю, чтобы он говорил.
— Вот и я так подумал. Давай, малыш. Держи меня в курсе.
— Вы помните… — начал Стивен, и тут связь забарахлила так, что я слышал только отдельные бессмысленные звуки. Успел разобрать «…все, что у них есть…» — и сигнал исчез, остались лишь равнодушные гудки.
Я опустил окно, закурил новую сигарету и огляделся. На дверях красовались рождественские венки, в саду торчал чуть покосившийся плакатик «Санта, заходи к нам, пожалуйста!», в холодном ночном воздухе ощущалось дыхание зимы. Я выбросил окурок, пошел к двери Оливии и позвонил.
Лив вышла в тапочках, уже умытая перед сном.
— Я предупредил Холли, что приду и пожелаю спокойной ночи.
— Холли спит, Фрэнк. Она давным-давно в постели.
— А! Ладно. — Я потряс головой, прочищая мозги. — Сколько же я в машине просидел?
— Долго — странно, что миссис Фитцбург не вызвала полицию. Ей повсюду мерещатся преследователи.
Впрочем, Оливия улыбалась; и оттого, что она не сердилась на мое присутствие, мне почему-то стало тепло.
— Эта тетка всегда была не в себе. Помнишь, когда мы… — Я заметил отстраненность в глазах Лив и быстренько заткнулся. — Слушай, можно, я зайду на пару минут? Только кофе глотну, голову прочистить, прежде чем домой ехать. Расскажешь мне, как дела у Холли. Я обещаю не злоупотреблять…
Наверное, мой вид ясно говорил, каково мне. Помедлив мгновение, Оливия кивнула и распахнула дверь.
Она отвела меня в уютную, теплую оранжерею — в углах оконного переплета копилась изморозь, но отопление работало — и ушла в кухню готовить кофе. Свет был приглушенный; я снял окровавленную бейсболку Шая и запихнул в карман.
Лив принесла на подносе кофе, большие чашки и даже сливки.
— Похоже, тебе здорово досталось в выходные, — заметила она, усаживаясь в кресло.
— Семья, — не удержался я. — А как ты? Как Мотти?
Какое-то время Оливия помешивала кофе и обдумывала ответ.
— Я сказала ему, что вряд ли нам стоит встречаться.
Сквозь темные слои, укутавшие душу, ко мне внезапно пробился крохотный проблеск счастья.
— А что случилось?
Оливия элегантно пожала плечами:
— По-моему, мы не подходим друг другу.
— Мотти с этим согласен?
— Согласился бы — еще через пару свиданий. Я просто немного ускорила.
— Как всегда, — добавил я без раздражения, и Лив едва заметно улыбнулась своей чашке. — Жаль, что не получилось.
— Ну да. Кто-то теряет… А ты? С кем-нибудь встречаешься?
— В последнее время нет. Ничего особенного.
Разрыв Оливии с Дермотом — лучшее, что преподнесла мне жизнь за долгое время, маленький, неизящный подарок; и на том спасибо. Я понимал, что не стоит дразнить удачу, чтобы не потерять все, однако остановиться не мог.
— Может, как-нибудь, если будешь свободна и найдется нянечка, сходим поужинать? Не уверен, что потяну «Котери», но постараюсь найти что-нибудь получше «Бургер Кинга».
Лив подняла брови и повернулась лицом ко мне.
— Ты имеешь в виду… О чем ты? Это что же — свидание?
— Ну… Да, вроде бы. Прямо как свидание.
Оливия молчала, о чем-то размышляя.
— Я запомнил то, что ты говорила в ту ночь — о том, как люди мучают друг друга. Я до сих пор не уверен, что согласен с тобой, но стараюсь вести себя так, будто ты права. Очень стараюсь, Оливия.
Лив откинула голову и смотрела на плывущую за окнами луну.
— Когда ты первый раз взял Холли на выходные, я очень боялась. Я глаз не сомкнула, пока ее не было. Ты наверняка подумал, что я воевала с тобой из-за выходных просто от злобного упрямства, но это не так. Я боялась, что ты схватишь Холли, прыгнешь в самолет — и больше я вас обоих не увижу.
— Такая мысль меня посещала.
— Догадываюсь, — вздрогнув, продолжила Оливия. — Но ты этого не сделал. И я не настолько наивна, чтобы полагать, что ради меня; нет — отчасти потому, что, уехав, ты лишился бы своей работы, а еще потому, что это причинило бы боль Холли. На это ты никогда не пойдешь.
— Ага, я стараюсь, — подтвердил я, раздумывая, почему в свое время не увез Холли подальше: открыл бы бар где-нибудь на Корфу, дочка бы загорала и очаровывала местное население, вместо того чтобы получать по голове от внезапно разросшейся семьи.
— Вот про это я и говорила тогда. Людям не обязательно мучить друг друга только потому, что они друг друга любят. Мы с тобой сделали друг друга несчастными по собственному хотению, а не из-за неизбежной судьбы.
— Лив, послушай… — начал я.
Пока мы с Холли ехали в машине, я пытался придумать, как обойтись без драм. Получалось, что такого способа нет. Я постарался выкинуть все, что можно, и смягчить остальное, но к концу моего рассказа Оливия смотрела на меня огромными глазами, прижимая дрожащие пальцы к губам.
— Святый Боже, — бормотала она. — Святый Боже…
— С ней все будет в порядке, — как можно убедительнее заверил я.
— Одна с… Господи, Фрэнк, надо… Что нам теперь…
Уже давным-давно я не видел Лив иначе как во всеоружии, спокойной и блестящей. Сейчас, испуганная и дрожащая, она думала только о том, как защитить ребенка, и сразила меня наповал. Я сообразил, что обнимать ее не стоит, потянулся к ней и накрыл ее пальцы своими.
— Ш-ш-ш. Тише, милая. Все будет хорошо.
