Тана Френч - Ночь длиною в жизнь
— Он угрожал ей? Напугал ее?
— Нет, милая. Она смутилась, ей было неуютно, но опасности никакой не было. По-своему, по-уродски, он действительно о ней заботился.
Мысли Лив уже унеслись далеко вперед.
— А расследование? Ей придется давать показания?
— Не знаю… — Мы оба понимали, как много существует всяких «если»: если прокурор предъявит обвинение, если Шай не признает вину, если судья решит, что Холли способна адекватно воспроизвести ход событий… — Пожалуй, да.
— Святый Боже, — повторила Оливия.
— Это недолго.
— Не в этом дело. Просто я знаю, что хороший адвокат может сделать со свидетелем. Я сама так делала. Не хочу такого для Холли.
— Тут мы бессильны, — ласково начал я. — Можно только верить, что с ней все будет хорошо. Она сильная девочка.
Не так давно я сидел в этой оранжерее весенними вечерами, наблюдая, как что-то крохотное яростно рвется из живота Оливии, спеша бросить вызов миру.
— Сильная, да, она сильная. Но ни у одного ребенка не хватит сил для такого.
— У Холли хватит, ведь у нее нет выбора. И еще, Лив… Ты, конечно, и сама знаешь, но тебе нельзя обсуждать дело с ней.
Оливия вырвала ладони из моих рук и вскинула голову, готовая защищать дитя.
— Холли необходимо выговориться, Фрэнк. Я и представить боюсь, каково ей было, нельзя столько держать в себе…
— Правильно, но делиться ни с тобой, ни со мной она не имеет права. С точки зрения присяжных, ты все еще прокурор — и необъективна. Один только намек, что ты подготовила свидетеля, — и все дело вылетит в трубу.
— Мне наплевать на расследование. С кем ей еще разговаривать? С психологом она говорить не станет — когда мы разводились, Холли ни единого слова не вымолвила. Я не хочу, чтобы она пострадала на всю жизнь. Не хочу.
Ее оптимизм, вера в то, что все еще можно поправить, проникли мне в грудь и сдавили сердце.
— Конечно. Послушай, пусть Холли говорит сколько захочет, но только чтобы об этом не узнал никто, даже я. Понятно?
Оливия поджала губы и промолчала.
— Это не идеальное решение, но все-таки… — добавил я.
— Ты же против того, чтобы она хранила секреты.
— Да, но, по-моему, считать это главной задачей поздновато.
— Видимо, это переводится как «я же предупреждал», — сказала Оливия с ноткой опустошенности в голосе.
— Вовсе нет, — искренне возразил я. Лив удивленно повернулась в мою сторону. — Это означает, что мы с тобой в заднице, и лучше всего сейчас думать над тем, как уменьшить ущерб. И я верю, что ты сумеешь сделать многое.
Лив смотрела подозрительно и устало, ожидая подвоха.
— На сей раз никаких скрытых смыслов. Обещаю. В настоящий момент я просто рад, что у ребенка такая мать.
Этого Лив не ожидала; она отвела глаза и заерзала в кресле.
— Почему ты мне сразу все не рассказал? Позволил уложить ее в постель как ни в чем не бывало…
— Понимаешь, я подумал, что ей не помешает сегодня вечером хоть что-нибудь нормальное.
Лив нервно шевельнулась.
— Мне надо ее проверить.
— Если проснется, позовет нас. Или спустится.
— А вдруг нет? Я мигом…
Она быстро и бесшумно поднялась по лестнице. В этом было что-то фантастически успокаивающее. Сразу после рождения Холли подобная сцена повторялась по десять раз за ночь: малейший писк в мониторе — и Оливия непременно проверяла, как спит дочка, хотя ребенок с такими здоровыми легкими вполне умел показать, что ему нужны родители. Лив не боялась синдрома «внезапной смерти», не боялась, что Холли выпадет из кроватки и ударится головой, не боялась прочих стандартных родительских страшилок. Ее волновало одно: а вдруг Холли проснется среди ночи и вообразит, что осталась одна.
Оливия вернулась и сообщила:
— Крепко спит.
— Хорошо.
— И такая спокойная. Поговорю с ней утром. — Оливия уселась в кресло и убрала волосы с лица. — А ты сам как, Фрэнк? Прости, что я не сразу спросила, но за сегодняшнюю ночь…
— Все хорошо, — ответил я. — Пожалуй, мне пора. Спасибо за кофе. Очень кстати.
Лив не пошевелилась.
— Ты домой доедешь?
— Без проблем. Увидимся в пятницу.
— Завтра позвони Холли, обязательно. Даже если считаешь, что ей не положено ни с кем разговаривать обо всем этом.
— Конечно. Я и сам собирался. — Я допил остатки кофе. — Так, стало быть, как я понимаю, о свидании и речи быть не может.
Оливия долго разглядывала меня.
— Давай не будем подавать напрасных надежд Холли.
— У нас получится.
— Знаешь, я не представляю, каким образом, после… Господи, после всего.
— Я понимаю. А может быть, попробуем?
Оливия шевельнулась в кресле. Лунный свет мазнул ее по лицу, глаза провалились в тень, и я различал только изящный изгиб губ.
— Чтобы убедиться, что ты предпринял все возможное? — спросила она. — Видимо, лучше поздно, чем никогда?
— Нет, — возразил я. — Мне просто очень хочется пойти с тобой на свидание.
Оливия пристально разглядывала меня из тени.
— Мне тоже, — сказала она. — Спасибо за приглашение.
В следующее мгновение я чуть не бросился к ней, собираясь сделать невесть что: схватить, прижать к себе, рухнуть на мраморные плиты пола и ткнуться лицом в мягкие колени. Я сдержал себя, сжав зубы так, что чуть не сломал челюсть. Обретя возможность двигаться, я взял кухонный поднос со стола и направился в кухню.
Оливия не пошевелилась. Я вышел из дома сам; кажется, я пожелал ей спокойной ночи, не помню. Пока я шел к машине, я чувствовал Оливию позади — ее тепло, будто яркий белый свет, горящий в темной оранжерее. Этот свет хранил меня по пути домой.
23
Я не трогал свою семью, пока Стивен готовил дело и предъявлял Шаю обвинение в двух убийствах, а Верховный суд отказывал выпустить Шая под залог. Джордж, душка, встретил меня на работе без единого слова; более того, подкинул мне новую и безумно сложную операцию, в которой фигурировали Литва, автоматы Калашникова и несколько забавных парней по фамилии Витаутас. На работу над этим делом при желании уходило по сто часов в неделю — а желание у меня было. В отделе поговаривали, что Снайпер накатал злобную жалобу по поводу моего неуважения к этике, на что Джордж, вынырнув из своеобычного полукоматозного состояния, нагрузил Снайпера на несколько лет вперед кропотливой писаниной, затребовав подробную информацию в трех экземплярах.
Когда я счел, что эмоциональный градус моей семьи немного понизился, я выбрал вечерок и вернулся домой пораньше — часиков в десять вечера. Я сделал бутерброд, запихнув между двумя кусками хлеба все, что нашел в холодильнике, вышел на балкон с сигаретой и стаканом чистого «Джемисона» и позвонил Джеки.
— Господи! — ахнула она. Фоном работал телевизор. Судя по голосу, она крайне удивилась; что еще скрывалось в глубине, я не разобрал.
— Это Фрэнсис, — пояснила она Гэвину, который что-то невнятно пробормотал, и звук телевизора стих — Джеки отошла в сторону. — Господи! Я и не думала… Ну как у тебя дела?
— Потихоньку. Как ты?
— Все нормально. Сам знаешь.
— Как мама?
— Фрэнсис, она не ахти.
— В каком смысле?
— Здорово осунулась и ужасно тихая, прямо сама не своя. Уж лучше бы она раздавала направо и налево.
— А я боялся, ее удар хватит, — неловко пошутил я. — Надо было догадаться, что она не доставит нам такого удовольствия.
Джеки не засмеялась.
— Кармела рассказала, как приехала к ним вчера вечером с Дарреном, а он разбил эту фарфоровую штуку — помнишь, на полке в гостиной, мальчик с цветами? Разбил вдребезги. Даррен перепугался насмерть, а мама молча подмела осколки и выбросила в ведро.
— Со временем она придет в себя. Ма крепкая, ее так просто не сломать.
— Крепкая, но…
— Ага.
В доме Джеки хлопнула дверь, и в телефоне послышался звук ветра, — сестра вышла для секретного разговора.
— Па тоже плох. Он не вставал с постели после того, как…
— К черту. Пусть там и сгниет.
— Да, я понимаю, но дело не в нем. Ма одна не справляется, когда он такой. Я не знаю, что делать. Я приезжаю, если могу, Кармела тоже, но у нее дети и Тревор, а у меня работа. И когда мы там, нам сил не хватает его поднять, чтобы ему не было больно; и ему ужасно не нравится, что мы помогаем ему выбраться из ванны, и вообще. Раньше Шай…
— Всем этим занимался Шай.
— Да.
— Мне приехать, помочь?
— Тебе? — переспросила Джеки. — Ох, нет, Фрэнсис, не надо.
— Притащусь хоть завтра, если скажешь. Я не лез, думал, что от меня будет больше вреда, чем пользы, но если я не прав…
— Нет, что ты, все нормально. Я ничего плохого не имела в виду, просто…
— Да я понял. Я так и думал.
— Я передам, что ты о них спрашивал.
— Хорошо. И если что-то изменится, дай мне знать, ладно?
