Матс Ульссон - Наказать и дать умереть
– Мой отец был отцом моей матери, – вдруг сообщил Герт-Инге.
Лизен не пошевелилась.
– То есть мой дед стал моим отцом, – повторил Герт-Инге.
Лизен не реагировала, но ему полегчало.
– Может, это все объясняет хоть отчасти. – Он вздохнул. – А может, целиком.
И начал рассказывать.
Он представлял, что сделает это в другой обстановке: угостит Лизен хорошим обедом, нальет вина, а потом признается во всем. Но получилось иначе. Они сидели в сарае, который он собственноручно обустроил для других целей, и Лизен слушала его в наручниках, со сведенными за спину руками, с горящим после пощечин лицом и со спущенными на щиколотки брюками.
Герт-Инге ничего не утаил: ни похождений матери, ни ее березовых розог, ни того, как она затушила сигарету о его член. Он вспомнил о шофере из городка Фру-Альстад, и свой первый автомобиль, и то, как сам превратился в «экзекутора».
Он не хотел убивать, подчеркивал Герт-Инге, но иногда приходилось.
Ведь он был практичным человеком и всегда действовал по обстоятельствам.
Герт-Инге рассказал о Кате Пальм – первой женщине, которую задушил, – и открыл Лизен, где ее закопал. Потом перешел к другим жертвам: винному дилеру из Мальмё, девушке с бензозаправки, польской проститутке.
Собственно, полька ему нравилась.
Лизен слушала молча, глядя перед собой. Только когда Герт-Инге рассказывал о сигарете, которую мать затушила на головке его члена, она отвернулась.
Под конец Герт-Инге вспомнил о пожаре в доме престарелых и еще раз повторил:
– Мой дед был и моим отцом.
Потом встал, приподнял в углу комнаты доску в полу и вытащил из-под нее толстую папку.
– Вот здесь… я все записал.
Лизен неожиданно разволновалась.
– Я помогу… у меня… связи, – проговорила она запинаясь.
Ответом стала очередная пощечина. Голова Лизен метнулась в сторону.
– Ты врешь! Говоришь так, потому что хочешь удрать. Но на этот раз ты не избежишь наказания. Я был глуп, когда думал, что ты не такая, как все. Я должен проучить тебя.
Герт-Инге положил папку на место и взял Лизен за ухо большим и указательным пальцем.
– А розог не хочешь? – прошептал он. – Ты ведь их никогда не пробовала, да? – И вывернул ухо так, что Лизен зажмурилась от боли. – Нет, а?
– Нет! – простонала она. – Но ты прав, я их заслужила, потом я смогу…
Отпустив ухо, Герт-Инге стащил ее с дивана и поволок в соседнюю комнатку. Там стояла черная деревянная скамья. Он сделал ее сам, по чертежу, найденному в Интернете.
К прикрученным к полу ножкам крепился кожаный ремешок. Сверху лежала кожаная подушка, которую Герт-Инге подложил Лизен под живот.
Ловкими, профессиональными движениями Герт-Инге затянул ремни вокруг ее запястий. Лизен пыталась лягаться, когда он, сев у ее ног на корточки, окончательно стянул с нее брюки и привязал лодыжки к ножкам скамьи.
Потом аккуратно поставил ее ботинки возле стены, вытащил из гардероба вешалку и повесил на нее брюки.
Взял табуретку, поставил возле скамьи и сел.
Схватил Лизен за волосы и поднял ее голову над скамьей:
– Ты лжешь, ложь у тебя в крови. Но я ее из тебя выбью.
– Я не лгу! – запричитала она сквозь зубы. – Я… я больше не буду… просто… я совсем забыла, что Харри Свенссон журналист.
Он отпустил ее волосы, поднялся и схватил свою сумку. Достал скотч, отрезал кусок и залепил ей рот.
Так лучше.
Лизен удивило его бережное отношение к одежде. Сама она в лучшем случае бросала брюки в гардероб. В худшем – на пол.
На скамейке оставался еще один ремень. Его Герт-Инге обвязал вокруг ее талии.
Теперь Лизен могла лишь шевелить пальцами и биться головой.
Но она оставалась на удивление спокойной.
На стене висели плетки всевозможных видов и размеров.
Лизен лежала лицом к окну, но, даже вскинув голову, ничего не могла разглядеть за стеклом. Скамья была вмонтировала в пол, словно гимнастический козел. Лизен смотрела на коврик на полу. Она не видела, что именно Герт-Инге достал из сумки. Когда скосила глаза, Герт-Инге выложил на табуретку, на которой только что сидел, восемь цветных прищепок.
Они были маленькие и пластмассовые. Он разложил их на две кучки, в каждой – все разного цвета: желтая, синяя, зеленая и голубая.
Потом опять удалился на кухню и тут же вернулся.
Разрезал на Лизен трусики – она почувствовала холодное прикосновение металла к коже. Герт-Инге сунул трусики в карман ее брюк и отнес нож на кухню.
Бергстрём взял две прищепки: желтую и голубую. Лизен вздрогнула, когда он коснулся ее кожи пальцами.
Он не услышал, как она ойкнула, когда в ее ягодицу вонзилась первая прищепка.
«Красивая картина, можно повесить на стену. – На мгновение Герт-Инге замер, любуясь своей работой. – Если снять на камеру…»
Примерно такие она продавала в галерее «Гусь».
Герт-Инге любил яркие, чистые краски. Он прицепил по четыре прищепки на каждую ягодицу. Получился симметричный узор.
Вот что значит качество. Нынешние прищепки – одно название. Но этим не меньше пятидесяти лет. Герт-Инге купил их в поселке под названием Рэнг, что близ Треллеборга, у одного старика.
Боль будет усиливаться с каждой минутой.
Лизен дергала ремни, стучалась головой о скамейку, мычала. Потом уставилась на Герта-Инге безумными глазами. Он снова приподнял половицу в углу, вытащил ящик, достал сигару. Осторожно поставил ящик на место, вышел из комнаты, плотно закрыв за собой дверь, и закурил на ступеньках сарайчика. Прищепки словно закивали ему вслед.
Скотч отличный, лучше, чем шарики. Она перебудила бы всю округу, не заклей Герт-Инге ей рот.
Он сделал глубокую затяжку и зашагал к березовой рощице. Бочка под желобом полна, рядом к стене прислонено мощное топорище. Почему он не насадил на него топор? На Герта-Инге это не похоже. Хотя, с другой стороны, что здесь рубить?
Жалко, что сейчас не весна, Лизен сама срезала бы себе розгу. Но березы стоят холодные и сухие. Что делать? Приходится работать с тем, что есть.
Глава 64
Владения Бергстрёма, ноябрь
Сконская осень – это прежде всего тишина. Особенно если стоишь один за чужим забором, а тьма сгущается.
Я прошел несколько метров к дому Бергстрёма и заглянул во двор – никого. Ни машин, ни птиц, ни даже самолета в небе – удивительное чувство. И все окутано туманом, влажным и плотным, несущим в себе оттенки множества запахов – травы, свежеструганого дерева, земли, костра и… навоза? Я принюхался и уловил слабый аромат сигарного дыма, едва заметный, словно бы задержавшийся между березовыми стволами.
На такие шутки сконская осень тоже способна.
Я достал мобильник, чтобы послать Лизен эсэмэску, но связь была очень плохая.
До сих пор все шло по плану: я двигался на север от Андерслёва; проезжая мимо дома Бенгтссонов, где на кухне горел свет, выключил фары. Я миновал участок Бергстрёма, развернулся, остановил автомобиль возле кювета и выставил аварийный треугольник. На всякий случай, вдруг папаша Бенгтссон выйдет на улицу выгуливать сына или кота. Вряд ли он узнает мою машину.
Я достал лестницу Арне и влез на забор. Несколько секунд балансировал наверху, а потом спрыгнул на другую сторону.
И сам удивился: никогда не считал себя хорошим прыгуном.
Хотя не все прошло гладко. В левой лодыжке покалывало, а когда я пошел вдоль забора, начало болеть.
Перед выездом Арне спросил, нет ли у меня более подходящей обуви. Но именно полусапоги и смягчили удар. О лестнице я в тот момент не вспомнил, она осталась с другой стороны забора. Впрочем, благодаря красному цвету она не бросалась в глаза в темноте, особенно тому, кто не знал, где она стоит.
Так, двигаясь вдоль стены, я пробрался к дому и обнаружил автомобиль Бергстрёма.
Оглядевшись, понял, что держаться забора не обязательно: между березовыми стволами бежала тропинка, та самая, которую я видел на снимке Эгона Берга.
Света в доме не было.
Я спустился к дому и, не найдя звонка, постучал в дверь.
Никаких признаков жизни.
В фильмах в таких случаях герой начинал дергать дверную ручку, но я не решился, а два небольших окна на прилегающей стене располагались так высоко, что заглянуть в них не получалось. Я решил, что на сегодня прыжков достаточно.
Площадка перед домом была заасфальтирована. От нее вглубь березовой рощицы отходила мощенная цементными плитами дорожка, плавно переходящая в лесную тропинку.
Я обошел дом. С торцовой стороны окон не оказалось. Зато на задней стене я обнаружил два больших панорамных окна. Прижавшись спиной к стене, я проскользнул к ближайшему. Пригнулся к стеклу и заглянул вовнутрь – с виду обыкновенная кухня. Я прошмыгнул ко второму окну. И за ним оказалась кухня, вероятно та же самая. Дом не из тех, где имеется несколько кухонь.
С противоположной торцовой стороны, огибая угол, тянулась терраса. Но добраться до нее оказалось непросто, особенно с больной ногой, потому что земля здесь круто обрывалась. Я закинул правую ногу на перила, зацепился ею за столбик, державший крышу, подтянулся и спрыгнул на дощатый пол. Хорошо, что догадался надеть перчатки.
