Артур Хейли - В высших сферах
Ричардсон с безразличным видом пожал плечами:
— Возможно. Но, откровенно говоря, не думаю, чтобы вы все еще что-то значили. — И, подойдя к двери, громко сказал через плечо: — Не вставайте — я сам найду выход.
3
Пока Брайан ехал, он ощущал стыд, омерзение и надвигающуюся депрессию.
В этот момент Брайану Ричардсону больше всего хотелось иметь рядом близкого человека. Приближаясь к центру города, он остановился у телефона-автомата и, не выключая мотора в «ягуаре», позвонил Милли. Он молил про себя: «Пожалуйста, будь дома! Ты сегодня мне так нужна. Пожалуйста, пожалуйста!» Телефон продолжал звонить без ответа. Через какое-то время он повесил трубку.
Ему больше некуда было пойти, кроме как к себе на квартиру. Он даже обнаружил, что на этот раз надеется застать там Элоизу. Но ее не было дома.
Он прошел по пустым безлюдным комнатам, затем взял стакан, неоткупоренную бутылку виски и стал методично напиваться.
Двумя часами позже, вскоре после часу ночи, в квартиру вошла Элоиза Ричардсон, спокойная, красивая и элегантно одетая. В гостиной со стенами цвета слоновой кости, обставленной шведской ореховой мебелью, она обнаружила мужа, который лежал на белом диване и пьяно храпел. Рядом стояла пустая бутылка и перевернутый стакан.
Презрительно, с отвращением наморщив нос, Элоиза двинулась в свою спальню и, по обыкновению, заперла дверь.
Глава шестнадцатая
Судья Уиллис
1
В гостиной номера люкс в отеле «Ванкувер» Джеймс Хоуден протянул своему помощнику Эллиоту Проузи долларовый банкнот.
— Спустись в вестибюль, — проинструктировал он, — и купи мне шесть шоколадок.
Если он когда-нибудь станет писать свои мемуары, решил Хоуден, то отметит, что одним из преимуществ поста премьер-министра было то, что можно послать кого-нибудь купить тебе конфетку. Это, конечно, подогреет интерес любого амбициозного юнца!
Когда молодой человек — по обыкновению, с серьезным видом — ушел, Джеймс Хоуден закрыл дверь в соседнюю комнату, отгородив себя от телефонных звонков и стука пишущих машинок, на которых работал временный персонал из добровольцев. Усевшись в кресло, он стал мысленно делать обзор своей стремительной, как ветер, поездки с выступлениями.
Вне всякого сомнения, это был его личный блестящий успех.
За всю свою политическую карьеру Джеймс Хоуден никогда еще не достигал таких высот ораторского искусства и так не зачаровывал аудиторию. Составители речей, подобранные Брайаном Ричардсоном, — один из Монреаля, другой из нью-йоркского журнала «Тайм энд Лайф», — проделали хорошую работу. Но даже еще лучше порой были собственные импровизации Хоудена, когда он откладывал в сторону подготовленный текст и говорил убежденно, с искренним волнением, передававшимся большинству его слушателей.
Главным образом он говорил — с подготовкой и без подготовки — о североамериканском наследии и давлении соперничающих идеологий, которое угрожает его существованию. Сейчас время объединяться, объявил он, время покончить с мелочностью и перебранками; время подняться выше маловажных проблем, поставив во главу угла куда более важный вопрос — свободу человека.
Публика реагировала так, словно именно эти слова хотела слышать и жаждала иметь такого лидера…
Как и было запланировано, премьер-министр ни словом не упомянул про Акт о союзе. Согласно Конституции об этом первым узнает парламент.
Но чувствовалось, что это своевременно, как если бы страна была готова к более тесному союзу с Соединенными Штатами. Джеймс Хоуден чувствовал это, а политический инстинкт, подсказывавший, куда ветер дует, редко обманывал его.
В Торонто аудитория стоя до бесконечности приветствовала его. В Форт-Уильямсе, Виннипеге, Реджайне, Калгари, Эдмонтоне его принимали так же или почти так же. Теперь была последняя остановка перед возвращением на восток — в Ванкувере, где сегодня вечером он будет выступать в Театре имени королевы Елизаветы перед трехтысячной аудиторией.
Освещение в прессе его турне, равно как и комментарии, было на удивление хорошим. В газетах, а также на телевидении и по радио его речи подавались первым планом. Повезло, думал Хоуден, что в последние несколько дней было поразительное отсутствие сопоставимых новостей и никакая крупная катастрофа, никакое жуткое убийство на сексуальной почве или вспыхнувшая где-то война не переключили с него внимания.
Были, правда, отдельные небольшие неприятности. Инцидент с мечтавшим стать иммигрантом Анри Дювалем все еще ежедневно фигурировал в газетах, и критика позиции правительства продолжалась. И на каждой остановке появлялись также демонстранты с плакатами в поддержку безбилетника и выкрики на собраниях, открытых для публики. Но Хоуден чувствовал, что шум слабеет, затихает, — возможно, потому, что ничто не умирает быстрее поддержки проигранного дела.
Хоть бы Проузи немного поторопился.
Не прошло и минуты, как предмет его мыслей вошел с карманами, оттопыренными шоколадом.
— А вы не хотите шоколадку? — спросил премьер-министр. Сам он, разорвав бумажку, принялся с удовольствием жевать.
— Нет, благодарю вас, сэр, — ответил помощник. — По правде говоря, я не слишком люблю сладкое.
«Несомненно», — подумал Хоуден. А вслух спросил:
— Вы говорили с человеком, который тут отвечает за иммиграцию?
— Да, он приходил утром. Его фамилия Крамер.
— Что он сказал по поводу этой истории с Дювалем?
— Он заверил меня, что те, кто его спонсирует, ничего больше не могут предпринять законным путем. Похоже, что это дело, по сути, похоронено.
Только Эллиот Проузи, подумал Хоуден, способен употребить в разговоре такие слова, как «по сути, похоронено».
— Что ж, — сказал он, — я надеюсь, что на этот раз он прав. Но, скажу я вам, я буду рад, когда эту фигуру уберут отсюда. Когда корабль отплывает?
— Послезавтра вечером.
В тот же день, подумал Хоуден, когда он объявит в Оттаве о заключении Акта о союзе.
— Мистер Крамер очень хотел встретиться с вами лично, — сказал помощник. — Похоже, он собирался объяснить свои действия. Но я сказал ему, что это абсолютно невозможно.
Хоуден кивнул в знак одобрения. Многие правительственные служащие хотели бы объяснить свои действия премьер-министру, особенно если они неверно распорядились. И Крамер явно не был исключением.
— Можете сообщить ему, — сказал Джеймс Хоуден. Не помешает, решил он, дать этому малому встряску. — Передайте ему, что я был крайне недоволен тем, как он вел дело у судьи. Не надо было ему предлагать специальное расследование. Это лишь заново открыло дело, которое было почти закрыто.
— Я думаю, именно это он и хотел объяснить…
— Скажите ему: я ожидаю, что впредь он будет лучше вести дела, — решительно добавил Хоуден, давая понять, что вопрос исчерпан.
Помощник помедлил, затем извиняющимся тоном произнес:
— Еще одно, и тоже относительно Дюваля. Его адвокат, мистер Мейтленд, приехал для встречи с вами. Помните, вы дали согласие…
— Да ради всего святого! — Внезапно вскипев, премьер-министр ударил рукой по стоявшему рядом столу. — Этому что же, конца не будет?..
— Я тоже так подумал, сэр.
Год или около того назад, когда Эллиот Проузи был новичком, вспышка гнева Джеймса Хоудена могла на несколько дней выбить его из колеи. В последнее время он научился легко к этому относиться.
— Это была идея встрявшей в ситуацию чертовой газеты, так?
— Да, ванкуверской газеты «Пост». Они предложили…
— Я знаю, что они предложили, и это типично для них. — И забушевал дальше: — Газетам теперь недостаточно сообщать новости. Они хотят сами их творить.
— Но вы же согласились…
— Да знаю я, черт подери, что согласился! Что вы все время твердите мне то, что я уже знаю?
Проузи с деревянным лицом ответил:
— Поскольку я не был уверен, что вы помните.
Иногда Хоудену приходила в голову мысль, действительно ли его помощник настолько лишен юмора, как кажется.
Просьба о встрече поступила к нему вчера в Калгари после того, как в ванкуверской «Пост» появилась статья, в которой говорилось, что адвокат Мейтленд будет стараться встретиться с премьер-министром, когда тот доберется до Западного побережья. Телевидение и радио подхватили эту новость и передали.
После обсуждения этой проблемы по телефону с Брайаном Ричардсоном они решили, что ответ может быть лишь один. И вот Мейтленд здесь.
— Хорошо, давайте его сюда, — холодно отдал распоряжение Джеймс Хоуден.
Алан Мейтленд ждал три четверти часа в приемной номера люкс, и по мере того как шли минуты, все больше нервничал и терял уверенность. А теперь, когда ему предложили войти в комнату, он уже не был уверен в том, зачем вообще сюда пришел.
